– Мы пришли к вам, – начала Валерия, – не по решению сената. Мы явились как женщины к женщинам. Пойдемте вместе к Кориолану просить за отечество, которое, несмотря на свои беды, вас не притесняло. Может быть, наша общая мольба вернет Риму достойного гражданина, а вам сына, мужа и отца.

И двинулись женщины во главе с Волумнией и Валерией к лагерю вольсков. Стражи лагеря, видя, что женщины одни, пропустили их. Так Кориолан с возвышения, на котором он разбирал тяжбы воинов, внезапно увидел идущую впереди всех мать. Будучи верен своему решению отомстить Риму, он не сдвинулся с места, но вдруг им овладел порыв нежности и жалости. Он сбежал с помоста, первым обнял мать и долго не разжимал объятий, а потом, уже не сдерживая слез, ринулся к жене и детям.

Тем временем подошли вольски-советники и решительно стали рядом с полководцем. Волумния же сказала:

– В эти дни, когда женщины и старцы твоей родины, сын мой, молили богов о победе, мы были не с ними. Ведь невозможно одновременно молить о победе над врагом и о твоем спасении. Да и теперь твоей жене и детям предстоит потерять либо отечество, либо тебя. Да не доживу я до того дня, когда мой сын будет справлять свою победу над согражданами или сограждане над ним.

С этими словами Волумния упала к ногам сына.

Бросился Кориолан к матери и, подняв ее с земли, воскликнул:

– О мать! Ты одержала победу, счастливую для отечества и гибельную для меня. Я ухожу, потерпев поражение от тебя одной.

На следующее утро Кориолан дал приказ сниматься с лагеря. И вольски ему подчинились, скорее, из уважения к доблести военачальника, чем из страха перед его властью.

При виде уходящих врагов римляне распахнули настежь двери всех храмов и, увенчав себя венками, словно в честь победы, стали приносить жертвы богам. Сенат же с невиданным единодушием принял решение соорудить храм Женской Фортуны на том месте, где Кориолан встретился с матерью. Средства для постройки храма собрали сами женщины. И появился этот храм не во времена подвигов Клелии и других римлянок, соперничавших доблестью с Горацием Коклесом и Муцием Сцеволой, а в дни избавления от бедствий не силой оружия, не храбростью, а силой всепобеждающей материнской и сыновней любви[430]!

Кориолан в словах, обращенных к матери, предугадал свою судьбу. По возвращении в Анций он был обвинен Туллом и другими вольсками, завидовавшими его успехам, в предательстве и убит[431].

Римляне же в знак уважения к Волумнии разрешили ей и другим родственникам Кориолана носить траур по изменнику десять месяцев, самый продолжительный срок траура, установленный законом Нумы Помпилия.

Римлянки, умоляющие Кориолана.

В ходе завоеваний римляне отнимали у побежденных ими племен и городов часть их земли, увеличивая римскую общинную землю, или общественное поле, принадлежавшее всей патрицианской общине[432].

Общинная земля распределялась между патрицианскими родами, главы которых выделяли участки своим клиентам, обязанным за это различными повинностями по отношению к патронам. Плебеи же на общинную землю прав не имели, поскольку стояли вне патрицианской общины. Количество безземельных плебеев увеличивалось, и вместе с этим ослаблялась и римская армия, ибо безземельные пролетарии не использовались в боевом строю.

Зная это, наиболее предусмотрительные патриции старались наделить плебеев землей. К числу этих государственных мужей относился Спурий Кассий, трижды занимавший должность консула и трижды отмеченный за свои победы триумфом. Будучи человеком действия, он от рассуждений о необходимости дать плебеям землю приступил к делу. В 486 г. до н. э., когда он стал консулом вместе с Прокулом Вергинием, ему удалось победить племя герников и навязать им жестокие условия мира. У герников отнималось две трети земли. Половину этой земли Кассий был намерен отдать союзникам латинянам, другую половину – плебеям. К этому дару он прибавил часть общественной земли, которой незаконно завладели частные лица[433].

Этот план вызвал среди сенаторов опасение, что Кассий может покуситься и на их имущество. Согласно римским законам, второй консул мог наложить запрет на решение своего коллеги. Поэтому, когда Кассий внес свое предложение в народное собрание, Вергилий Прокул, сам ли или по наущению сенаторов, выступил против него. Расчет Кассия на поддержку плебеев не оправдался. Плебеи были недовольны тем, что Кассий предлагал отдать часть земли латинянам: нищие не хотели делиться своей нищенской сумой с такими же, как они сами, бедняками.

По окончании срока должности квесторы Фабий Цезон и Луций Валерий привлекли Кассия к суду патрициев по обвинению в попытке восстановить в Риме царскую власть[434]. Судьи приговорили обвиняемого к смерти. Народ за него не заступился, и Спурий Кассий был сброшен с Тарпейской скалы. Дом его разрушили, а место, где он стоял, предали проклятию.

Плебеи составляли большинство населения Рима, и в римских легионах их было много больше, чем патрициев. На плебеях держалось римское войско, которым командовали патрицианские военачальники. После того как плебеи приобрели в лице народных трибунов своих заступников, они все чаще стали высказывать недовольство тем, что им приходилось ежегодно участвовать в военных походах. Нередко дело доходило до прямого бунта. Так, во время схватки с эквами римские воины-плебеи, побросав знамена, покинув на поле боя полководца, самовольно вернулись в лагерь. Отныне консулы боялись своих воинов более, чем неприятеля. И это сказывалось и на внешней политике, которой во времена республики руководил сенат. Ранее стоило соседям совершить на римские владения набег, как им немедленно объявлялась война и римское войско двигалось навстречу врагам, мстило им за нападение, разоряло их земли. Теперь же, учитывая настроение плебеев, смотрели на нападения врагов сквозь пальцы, старались решить спор с соседями с помощью переговоров.

Все это вызывало крайнее недовольство старинных патрицианских родов, видевших в военных походах смысл существования и источник обогащения. Вынужденное миролюбие сената, чем бы оно ни объяснялось, некоторые патрицианские роды считали предательством. Они решили действовать.

Было начало весны. В Риме стало известно, что воины соседнего этрусского города Вейи совершили набег на земли римских поселенцев и увели несколько десятков животных. Обсуждение этого эпизода проходило вяло. Никто и не думал объявлять Вейям войну.

На следующий день в сенат явились все члены рода Фабиев в количестве трехсот шести человек. От лица всего рода консул, он тоже был Фабием, обратился к сенаторам с такой речью:

– Отцы-сенаторы! Мне известно, что у вас много забот и вы считаете отражение вейян делом не первостепенным. Поэтому мы вас просим, отдайте эту войну нашему роду. Мы будем вести ее собственными силами и за свой счет. Вам не потребуется ни воинов, ни денег.