Реставрированный храм в древнем Немаузусе.

Вымолвив это, Анхиз перевел свой взгляд на изумленного зрелищем сына.

– Видишь того, – он сказал, – идущего в блеске богатой добычи, превосходящего остальных? Это Марцелл[166]. Вернет он крепость великой державе, едва не разрушенной смутой столь же великой, галлов и пунов повергнет и трижды добьется триумфа.

– Отец! – обратился Эней к родителю. – Кто тот юноша с печальным лицом и потупленным взором? Шествует он за тем, о котором ты мне поведал. Сын он его, или внук, или кто-то еще из того же великого рода? Слышу я в голосах тех, кто его окружает, волненье. Над ним же самим тень витает ночи мрачней[167].

Анхиз, обливаясь слезами, ответил:

– Сын мой! Не береди нам обоим души. Великая скорбь твоему уготована роду. Таким, каким ты юношу этого видишь, его рок сохранит навсегда, не дав ему измениться. Не иначе боги сочли бы Рим чрезмерно могучим, если б он прожил еще. Был бы он гордостью нашей отчизны, всех превзойдя славою бранной, верностью и благочестьем. И ты бы, мой отрок, если бы злую судьбину сумел превозмочь, стал бы Марцеллом! Чем я смогу одарить такого потомка! Где мне сорвать столько пурпурных роз и лилий благоуханных, чтобы хоть этим бесплодным почетом выполнить долг перед ним!

Так они двигались по бескрайним воздушным полям, озирая все, что достойно бессмертья. Воспламенив душу сыновью зрелищем славы грядущей и любовью к потомству, Анхиз поведал о войнах, в которых он примет участье после того, как в верхний мир возвратится. Эней узнал от отца о лаврентах, о Латине; родитель предостерег сына от ложных шагов и ошибок.

Из элизия наружу имеются два выхода в верхний солнечный мир, двое ворот, открытых для сновидений. Одни – роговые, для правдивых снов, другие ворота, чьи створки из слоновой кости, служат проходом для грез, проникнутых ложью. И именно эти открылись перед Энеем и его провожатой Сивиллой[168]. Прародитель пришел к кораблям кратким путем и дал знак к отправлению.

С возвращением Энея из элизия завершаются его средиземноморские скитания и открывается полоса войн с обитателями Гесперии-Италии за право обосноваться на их землях. Этому поистине героическому периоду легендарного прошлого полуострова посвящены последние шесть книг «Энеиды».

В традиционном для эпической поэзии со времен Гомера обращении к музе, которое открывает вторую половину поэмы, Вергилий обещает читателям: «Величавее прежних будут события, величавее будет и труд мой». Странствия были лишь подготовкой к действию, являющемуся стержнем всего повествования. На почву Италии вступает новый Эней, не похожий на прежнего беглеца и скитальца. Прикосновение к смерти не просто закалило его. Впервые оказавшись в Италии, он единственный, кому открыто ее будущее. И это делает его на голову выше любого из противников, действующих вслепую. Эней легко врастает в чуждую ему почву. Он италиец по духу.

Калейдоскоп сменяющих друг друга схваток, где участвуют наряду с троянцами персонажи италийских легенд, дорисованные рукою зрелого мастера: Турн, в котором соединились Ахилл с Гектором, пылкий юный пеласг Паллант, старцы Латин и Эвандр, италийская амазонка Камилла. Прекрасная природа Италии – не безжизненный фон, а постоянно меняющееся в соответствии с ситуацией лицо. Батальные сцены обрисованы не только со знанием дела, но и с тонким психологизмом, которому мог бы позавидовать Гомер.

Таковы эти шесть книг, над которыми работал поэт в последние годы жизни, не успев их завершить. За легендарной Италией встает в тумане времен родина Вергилия, только что вышедшая из столетних братоубийственных войн и приветствовавшая «Августов мир», еще не зная, чем он для нее обернется. Все повествование пронизано намеками, которые без труда улавливались современниками, а нам придется их расшифровывать. Именно они придали «Энеиде» актуальное звучание, превратив ее в «современный» эпос.

Афина Паллада (античная мраморная статуя в Ватиканском музее).

Рисуя выпавшие на долю Энея и его спутников испытания, поэт заново переживал бедствия, перенесенные им самим. Ведь и он появился в Риме как чужак. И его лишили отцовского дома. Спас поэта Август, и поэтому Вергилий вложил свою благодарность и свои надежды в образ предка Августа Энея. Но это не мешало ему восхищаться доблестью противников Энея – италийцев, которые были втянуты в схватку с пришельцами не по своей воле, а по коварству судьбы, далекие замыслы которой неведомы смертным. Вергилий прежде всего – патриот Италии и ее единства, ради которого пришлось признать римское господство и отказаться от героического и культурного наследия каждого из италийских народов, и в первую очередь этрусков.

Флотилия, развернув паруса, резво неслась по морю, объятому ночью. В небе сияла луна, не усеченная мраком, и свет ее дробился на борозде волнистой, пропаханной килем.

Справа тянулся берег в зазубринах елей и сосен. Оттуда порой доносились странные звуки. Не там ли волшебное царство Цирцеи[169]? Не там ли чертоги божественной дочери Солнца, где, напевая, она ткет бесконечную пряжу? Что это? Ветер ли воет иль это хрюканье, вопли и хохот зверей, заточенных в железные клетки?

На заре Австр затих, и паруса обмякли на реях. Пришлось опустить весла. Волны постепенно изменили окраску. Видимо, рядом река вливала в море обильные воды. Над ними висела туча пернатых, встречая пришельцев приветственным гимном. И тотчас Эней приказал повернуть корабли, в реку войти и двигаться против течения. Как приятно, выйдя из шаткого дома морского, расположиться под зеленою кроной, костры развести из сучьев опавших. В спешке забыли захватить с кораблей сосуды. Лепешки из полбы, запеченные в углях, заменили посуду. Многим не хватило терпенья дождаться дичи. Принялись за лепешки. Асканий, доедая свою, проговорил с наполненным ртом:

– Вот мы и съели столы.

Эти слова донеслись до слуха Энея, и ясным стал смысл предсказания, внушавшего ранее ужас. Во всеуслышанье он возвестил:

– Край, судьбою сужденный, здравствуй! Пришло ваше время, верные Трои пенаты. Здесь отныне ваш дом и новая ваша отчизна!

И тотчас сорвал Эней с зеленого бука ветвь и, обвив вокруг лба, как венок, обратился с молитвой к Гению места[170], к Земле, первой среди бессмертных[171], и к нимфам, владычицам рек и потоков, по именам еще неизвестных. Вспомнил он также Юпитера Троянской Иды и фригийскую матерь Кибелу.

И еще не успели троянцы в чаши вина нацедить и украсить кратеры венками, как с не омраченного тучами неба грянул громовой удар и за ним два других, а затем Юпитер предстал золотым облаком, сошедшим с эфира. И сделалось ясно, что первый день новой Трои наступил. Осталось лишь стены воздвигнуть.