«Был я тоже у Ярошенки, он очень холодно со мной обошелся, — докладывает Поленов 19 февраля. — Товарищи говорят, что он очень плох, что у него горловая чахотка, но по виду это незаметно. Очень жалко будет, если он умрет: он довольно был видный деятель и изредка хороший художник. То, что он теперь делает, крайне слабо… Так что вся надежда на экспонентов».

Холод в обращении Ярошенко — не от горловой чахотки, Поленов это понимает. Конец письма — внутренний спор с Ярошенко, утверждение прав экспонентов и своего права быть с ними.

О том, как была встречена петиция на общем собрании, рассказывает письмо от 6 марта: «Была прочитана петиция и вызвала страшную ругань со стороны Волкова и большое неодобрение Ярошенки, Маковского и Прянишникова и удивительно умное и человечное возражение им со стороны Ге. Подробности потом».

Подробности — на другой день, в письме от 7 марта: «Ответ на заявление экспонентов был предложен Ярошенкой, смысл его выражается словом „молчать“, а Прянишникова, который был принят большинством, — „убирайся к черту“ (недоразумение). Они признают приславших картины отказавшимися от заявления…»

Примем все, что сказал Поленов, хотя Поленов — сторона, лично заинтересованная и обиженная. Но вряд ли следует буквально принимать «терминологию» (тем более, что и у Поленова — не «молчать», а — «выражается словом „молчать“»). Так, «убирайся к черту» (и в скобках «недоразумение») означает следующую запись в протоколе: «Общее собрание постановило считать адресованное в Товарищество заявление за недоразумение». Подписавшим петицию разослали такого же содержания ответы и экземпляры Устава Товарищества для напоминания о действующих в нем правилах.

И не слишком решительная запись в протоколе и не исполненное твердости постановление признать экспонентов, приславших картины на выставку, отказавшимися от подписанной ими петиции, пожалуй, говорят не столько о подавлении бунта, об отчуждении бунтовщиков, сколько о попытке найти выход из положения, сгладить противоречия.

Не стоит буквально принимать «терминологию» Поленова в очень личном, с пылу с жару посланном письме, которое часто, почти обязательно, цитируется как доказательство деспотизма старых передвижников. Выдержки из писем Поленова, касающихся петиции, можно заключить и не этими обязательными строками.

18 марта он отвечает жене, уверенной, что после ужасных «молчать» и «убирайся к черту» ему, Поленову, ничего не остается, как выйти из Товарищества: «Ты говоришь, что думала, что я выйду, — нет, я никогда не имел этого намерения… Я слишком люблю Товарищество, слишком твердо верю в его главную цель и слишком уважаю самих товарищей как людей, намного выше стоящих всего остального строя, чтобы уходить оттуда… Я совсем изменил отношение к моим антагонистам. Надо брать у людей, что в них есть хорошее…» (Дальше в письме следует трогательный рассказ о том, как удивительно хорошо поет Маковский малороссийские песни — «Чудная минута. Я внутренно совсем примирился с Маковским».)

Петиция свое дело сделала: в Товариществе «свыше» были дарованы экспонентам более широкие права. «Как видно, „бумажка“ имела надлежащее действие!.. — докладывал Пастернак зачинщику Сергею Иванову. — Прием картин был возмутительно хорош, слаб. Добрую „частицу“ можно было выкинуть из всего принятого, — уж и то было бы очень и очень снисходительно. Далее — выбраны новых 10 членов…». Среди выбранных равно были и подписавшие бумагу и не подписавшие ее.

Но есть ли основания считать петицию документом, вполне отражающим борьбу молодых и старых в искусстве, даже в Товариществе?

Молодой Остроухов, например, решительно возражал против петиции. Елена Поленова возмущалась воинственной позицией Остроухова, но она пересказывала и слова Серова: «Подписи я назад не возьму, и если сделал ошибку, то сам и расплачиваться должен…»

«Многие отказались подписаться, так что и экспоненты разбились на два лагеря», — подтверждает Елена Поленова.

Нестеров всю историю с петицией описывает весьма скептически: «В Москве сильно агитируют экспоненты, готовится петиция, инициатором которой есть Иванов, ему сильно помогает сестра Поленова. Всеми правдами и неправдами собрали четырнадцать подписей. Многие после, разобрав дело, чешут в затылке, да поздно… Я не подписался. Остроухов объявил себя противником этой затеи и готовит контрпетицию, где я тоже не подпишусь… Поленов по своей бесхарактерности не знает, куда пристать, и лишь теряет себя в мнении товарищей и части молодежи».

Письмо, где рассказывается, что ответом на петицию экспонентов были окрики «молчать» и «убирайся к черту», Поленов закончил пророчеством: за свою дерзость Иванов непременно будет наказан.

Год спустя Сергей Иванов предложил на Двадцатую передвижную выставку картину «Этап», замечательную по силе, выразительности, неожиданности решения. «Я хотел передать, — объяснял художник, — именно то впечатление, какое имел, посещая тюрьму, когда вы видите целую кучу рук, ног, спин и не разбираете целых фигур, а разве только кое-где углядите в этом мусоре глаза какого-нибудь чуткого субъекта, устремленные на вас».

«Этап» при баллотировке на выставку был провален большинством голосов.

Провал «Этапа» нередко связывают с ярошенковским «молчать»: отклонение картины выглядит, а нередко и выставляется местью старых восставшим молодым, сбывшимся пророчеством Поленова.

Но вот рассказ того же Поленова о том, как был забаллотирован «Этап»:

«Иванов возбудил целую бурю. Ге, Савицкий и Киселев страшно за него стояли, зато Мясоедов, а главное, Семеныч (то есть Остроухов. — В. П.) принял его картину за личное оскорбление: как осмеливается быть такая неприятная для знакомых Ильи Семеновича вещь на выставке, где будут стоять его произведения! Он составил целую партию, даже молодых, которая его побаивается, частью была на его стороне (как Левитан, Светославский, Лебедев). За Иванова из двадцати двух членов было подано семь голосов: Ге, Киселев, Савицкий, Ярошенко, Аполлинарий (Васнецов. — В. П.), Архипов и я…»

Пока заметим, что Ярошенко с меньшинством и за Иванова.

Из молодых голос за «Этап» подали Аполлинарий Васнецов и Архипов.

В том же письме Поленова привлекают внимание строки: «Картины Пастернака, Лили и Эмилии Яковлевны, кажется, безусловно всем нравятся». Пастернак, Лиля (Елена Поленова), Эмилия Яковлевна (Шанкс) — экспоненты, которые «в контрах» со «стариками».

С письмом Поленова любопытно сопоставить письмо экспонента Сергея Виноградова, который по-приятельски сообщает забаллотированному Иванову о событиях на общем собрании:

«Вот что я знаю о Вашей картине: она получила шесть голосов… А потом Поленов, видя, что картина не будет принята, для очистки совести переменяет „против“ на „за“. Особенно браковал Остроухов — ну да и Левитан со Светославским тоже».

И дальше в письме Виноградова следует нечто особенно важное:

«Кажется, неприем Вашей картины вызвал речь Ярошенко, обращенную к членам, чем они должны руководствоваться при приеме картины и какие картины желательны для передвижной. В речи указал на меня, что вот, мол, такие картины меньше всего желательны, — перед которыми хочется спросить художника: „Зачем он это написал?“ Мы, говорит, даем место на выставке таким вещам, где абсолютно ничего нет, кроме талантливой живописи, а бракуем вещи, не так хорошо написанные, но с живым интересом и содержанием».

Ярошенко таким образом не просто подал голос за Иванова, но выступил на собрании горячим его защитником, и не просто защитником выступил, но выдвинул картину Иванова как образец живого, содержательного искусства, как пример, которым следует руководствоваться, отбирая картины на выставки.

Поленов и Левитан восстали против речи Ярошенко, «говоря, что здесь (в искусстве) меньше всего нужно рецептов и программ», продолжает экспонент Виноградов, из молодых младший, и вдруг заканчивает (если держаться принятой схемы противостояния в Товариществе молодых и старых, совершенно неожиданно): «Что касается меня, я согласен с Ярошенко насчет моей картинки, т. к. я раньше его спрашивал себя, зачем это я делаю такую пустую бестемпераментную штуку».