Химик наш новый — прекрасный преподаватель. Я даже подумала: а может, мне после школы в Технологический институт пойти? Ведь насчет будущего у меня абсолютная неясность. А многие наши ребята уже точно знают, куда поступят: Галка Грачева — в физкультурный им. Лесгафта, Генька Левин — на мехмат, Шурик Королев — в Академию художеств (здорово он рисует!), Лилька с Мариной — на ин. яз, Аркашка Львович и Котька Кудряшов — в медицинский. И даже наш «сорвиголова» Венька Прайс (ну вот, впервые назвала и даже написала его имя…), хоть и дурачится, и уверяет, что он «профессиональным путешественником» только хотел бы быть, но, тем не менее, через день регулярно бегает со своей скрипкой мимо нашего дома в музыкальную школу и после явно пойдет в Консерваторию. Всем все ясно, кроме меня. Правда, Ядвига Адольфовна хвалит меня за сочинения и ответы по литературе и говорит, что мне следовало бы, вероятно, «совершенствоваться в этом направлении», но я как-то не очень представляю себе это самое филологическое направление, а быть учительницей не хочу.

Впрочем, если бы стать такой, как Ядвига Адольфовна! Но она такая — единственная и совершенно неповторимая! Ни на кого из наших учительниц не похожа даже внешне. Она будто со старинного портрета сошла и такая навсегда осталась: молодое лицо, очень бледное, с темными глазами и бровями, а волосы совершенно седые, легкие, пушистые, закручены будто небрежным узлом и высоко, почти на темени, закреплены шпильками, как носили в XIX веке. Всегда в черном костюме с белыми манжетами и воротничком (в праздники — с кружевным). Ходит очень красиво как-то, с достоинством, легкой походкой, откинув голову, но опустив плечи, будто ничего не видит и не слышит — вся в своих мыслях. Говорит негромко, улыбается редко, но какая тишина на ее уроках! Она пришла к нам в пятом классе и поразила тем, что организовала кружок по изучению античного искусства и литературы. Я ходила в этот кружок, смотрела фотографии скульптур и храмов, читала кусочки из трагедий Софокла и Еврипида (остальное содержание их нам Ядвига Адольфовна рассказывала). И помню основное чувство: не столько даже интересно мне все это, сколько переполнена была «самоуважением»: «Это надо же! Какие умные вещи я уже постигаю!». И особенно зауважала себя после того, как подготовила пятиминутный доклад о поэзии Сафо. И всего-то от этой поэзии сохранилось десятка два строчек, но в них несколько раз повторялось «неприличное» слово «Любовь», а я произносила его и старалась не краснеть, хотя в глаза своим слушателям, и особенно Вене Прайсу, смотреть не могла. Но через год Ядвига Адольфовна из школы исчезла и уехала, как говорили, куда-то на Север. С нею уехали и два ее сына — младший, наш сверстник, и старший, девятиклассник. В то время мы, честно говоря, быстро забыли Ядвигу Адольфовну, жаль было только, что наше «античное образование» так и прервалось, кажется, на Аристофане. А теперь, спустя три года, Ядвига Адольфовна вернулась в Ленинград и снова в нашей школе. Будто ничего не изменилось, только голова у нее совсем побелела (хотя ей, кажется, около 45 лет) и совсем редко улыбается. Марина Обромпальская откуда-то узнала и потихоньку рассказывала, что муж Ядвиги Адольфовны и старший сын были арестованы как враги народа и отправлены в ссылку. Она тоже туда поехала, похоронила там мужа, и вот теперь вернулась только с младшим сыном Станиславом — он в параллельном 9-а классе. А где старший, Аркадий, — неизвестно. Это все, что я знаю про Ядвигу Адольфовну. За годы, пока ее не было, я совсем разлюбила уроки литературы. Был у нас старичок Андрей Иванович, очень занудный. И вообще я учиться стала хуже почему-то. А вот теперь она вернулась, и литература снова стала для меня интересной и единственным предметом, по которому у меня пятерка. Ну, а другие предметы слишком у меня запущены, чтоб подогнать их, так и тянусь между тройками и четверками. То, что я начала заниматься в Эрмитаже, Ядвига Адольфовна очень одобрила. А я, когда прохожу по залам античной скульптуры в Эрмитаже, смотрю теперь на Зевса, Афину, Меркурия как на своих старых знакомых, и вспоминаю, что познакомила меня с ними Ядвига Адольфовна.

6 марта 1940 г.

В газетах:

«Скромность украшает большевика»;

Оперативная сводка с Ленинградского фронта (сбит 21 самолет противника);

Германская печать об успехах Красной Армии в Финляндии (отмечает храбрость и мужество советских бойцов);

Суд — «Шайка клеветников» (в Киеве зам. директора Дома народного творчества, зав. лит. частью театра оперы и балета и замдиректора Укр. музея «…в течение почти двух лет фабриковали клеветнические заявления, дискредитировали советские и партийные органы и т. д. Они оклеветали около 100 человек во враждебной деятельности». Теперь это все раскрылось и всем членам этой шайки дали сроки тюрьмы от 4-х до 15 лет.

Неловко признаваться даже самой себе, но частенько в газетах для меня самое интересное на последней странице — «Из зала суда». Но вот прочитала про этот процесс в Киеве и не поняла, зачем надо было таким людям, культурным, работникам в области искусства — и вдруг клеветать на других?! И заниматься этим в течение двух лет! Ведь тех, кого они оклеветали, могли арестовать… Около ста человек! Зачем им было все это? И еще: значит, среди тех, кого называют «врагами народа», могут быть и просто невинно оклеветанные, как вот эти сто человек? Ну хорошо, что в данном случае шайку клеветников обнаружили. А если бы о них не узнали, то те сто так и сидели бы в тюрьме? А может, и Адкин отец так понапрасну пострадал? И муж с сыном Ядвиги Адольфовны? Предположим, я не могу говорить о них, так как не знала их лично. Но вот отец Темы Кашина, из квартиры соседней, мы же его знали столько лет! Добрый веселый человек, к нам часто приходил. Когда я еще была маленькой, то мама меня к ним отводила, если ей надо было из дому уйти, и Темин папа играл с нами двоими «лучше всякой няньки», как мама говорила. В младших классах я вместе с Темой уроки делала, и его отец всегда помогал нам. И вот он два года назад был арестован как «враг народа». Ни Тема, ни его мать Наталья Васильевна к нам больше теперь не приходят. Тема бросил школу и где-то работает, хотя ему только восемнадцать исполнилось… Не верю я, что его отец — «враг»!

И еще вспомнила: когда я была в седьмом классе, то летом мы жили на райкомовской даче, в Мельничьем ручье, и нашими соседями были семьи папиных сослуживцев. Все папы приезжали только на воскресенье, а в понедельник рано утром уезжали. И среди работающих в городе сотрудников райкома были и две женщины — Нефедова и Никитенко (не помню их имен — их тогда все по фамилии называли). Они приезжали к своим ребятам, которые на даче жили с бабушками (мужей у них не было). Этих двух женщин все очень уважали. Они в чем-то были схожи — боевые, спортивные, спорили с мужчинами на равных, в волейбол любили играть, в отличие от других мам, которые почему-то играть стеснялись. Папа говорил, что Никитенко и Нефедова — молодцы, не только в спорте мужчинам не уступают, но и работники толковые (они занимали какие-то ответственные посты, зав. отделами были, кажется). И вот осенью прошлого года я нечаянно услыхала, как папа говорил маме, что у них в райкоме арестовано несколько человек, в том числе — Никитенко с Нефедовой. Наутро, когда папа ушел на работу, я спросила у мамы, она сказала, что сама поражена, и чтоб я никогда никому эти фамилии не упоминала. И с папой говорить об этом не стоит, так как я подслушала, и он рассердится. Я сразу не поверила тогда, что они «враги народа», а теперь и совсем убеждена, что их оклеветали… Но кто, зачем? Ни с кем об этом даже и поговорить нельзя. Интересно, читала ли сегодняшнюю газету Ада и ее мама? Завтра увижу ее в Эрмитаже и спрошу (возьму газету с собой).

Ни о чем больше писать сейчас не могу, поэтому кончу, хотя собиралась рассказать о том, как вчера мы с Генкой Соболевым ходили на балет «Ромео и Джульетта» — он меня пригласил вдруг. Танцевали Уланова и Сергеев. Балет совершенно потрясающий, но сейчас как-то не хочется ни о чем писать больше. Пойду маму с работы встречать.