Ходили мы с ним на танцы в Дом пионеров — там по субботам вечера старшеклассников — и я уже совсем прилично танцую.

11 апреля 1940 г.

В газете:

За выполнение и перевыполнение хозяйственных планов;

Сила большевистского слова;

Операции германских войск в Норвегии и Дании;

Поэт — трибун революции (о Маяковском);

Суд (кража обуви на фабрике).

Вот и прошел мой день рождения — 7 апреля. Так я ждала этого дня, но никакой особой радости он не принес. Вот если бы я могла отметить этот день по-своему: пригласила бы ребят из школы, а также Костю с Донькой, Адку, может быть, даже Генку Соболева — вот это был бы праздник! А так… Собрались, по обыкновению, все наши родственники — мамины сестры. Тетя Катя с мужем дядей Ваней и Верушка с Алексеем (Алексей — папин младший брат). Зашла на часок и ушла папина сестра тетя Лена с маленьким Валькой. Приехала из Лигова бабушка. Все поздравляли, все подарки дарили (тетя Катя даже очень хорошую шерстяную кофточку), но все равно мне было как-то грустно. И папа в тот вечер был дома, и пироги у мамы очень вкусные получились — а все же это была одна из тех обычных встреч с родичами, которые у нас бывают несколько раз в год. Сначала, как водится, сидели за столом (просто чай с пирогами — стола с закусками и вином у нас не бывает). Разговор шел ни о чем. Потом женщины перешли на кресла, к круглому столику, и тетя Катя свою новую вышивку показывала (она и в гости всегда с какой-нибудь работой ходит — вышивкой или вязаньем), и мама мне велела тут же рисунок снять. Пока я этим занималась за своим письменным столом, у них о чем-то разговор тихими голосами пошел — бабушка за что-то Верушку отчитывала, та пыталась отшучиваться, но тетя Катя говорила: Не дури, слушай, когда мать говорит. А папа с дядей Ваней уселись за шахматы, но скоро бросили, так как Алексею не терпелось рассказать о каких-то беспорядках у него в типографии. Папа заспорил с ним, доказывая, что «совсем не так надо было действовать». Дядя Ваня поддержал Алексея, и папа уже злился и начал повышать голос. Всегда так бывает — как соберутся вместе, о чем бы ни зашел разговор, он всегда переходит в спор. Мама уже окликала их, пыталась перевести разговор на другое, но они только отмахивались. Наконец папа сказал: «Ладно. Здесь не место и не время обсуждать эти вопросы». Но тут уж дядя Ваня повысил голос: «Вот-вот! Чуть что — так сразу в кусты!», Леша захохотал, и я видела, что папа совсем рассердился. Тут вмешалась Верушка: «Хватит вам о политике. Давайте лучше петь!». И сама начала: «Однозвучно гремит колокольчик…». Мы с мамой подтянули, а потом и мужчины, и даже бабушка. У дяди Вани хороший бас и он всегда вторит, а Леша отлично играет на гитаре — его старая гитара у нас за шкафом висит и звучит только когда он с Верушкой к нам приходит. Они вместе хорошо спелись, и я люблю их слушать. Пели потом и «Тройку почтовую», и «Вечерний звон», и мамину любимую — «Ты знаешь край, где все обильем дышит». Вот эти полчаса, пока пели, были самыми лучшими за весь вечер. Лица во время пения у всех добрые становятся, задумчивые, и сразу заметно, как мама и ее сестры похожи между собой, и легко представить, что и бабушка в молодости была такой, как они, — русые, круглолицые, немного курносые, спокойные в движениях и речи. А у папиной родни чувствуется цыганская кровь (его мать была из цыган) — смуглые, темноглазые, темнобровые, носы чуть с горбинкой, ноздри четко очерчены. И хоть папа невысокого роста и черты лица у него мелкие, а глаза серые, но он все равно похож и на Алексея, и на Лену, и на своего старшего брата Ванюшку (он у нас редко бывает). И вспыльчивые они все, но если Алексей легко переходит на шутку, то папа долго не может остыть после спора и остается раздраженным, замкнутым. Даже когда он подпевал вместе с нами, все же было видно, что поет машинально, а мысли его еще в споре. Пели недолго — уже в двенадцатом часу, когда Верушка с Алексеем затянули свою коронную «Ай да тройка, снег пушистый…», папа одернул их: «Да потише пойте! Ведь соседям мешаем!» (папа всегда о соседях вспоминает, когда даже заговорим громко). Верушка тут же прервалась на полуфразе и встала: «Алешенька! Пойдем домой, нас здесь не понимают!» — любит она дразнить папу. Мама было стала их уговаривать, да тут и тетя Катя с мужем засобирались (им далеко, на Петроградскую сторону), и бабушка (ей так совсем далеко — на Балтийский вокзал, а там еще на поезде полчаса до Лигово, но ночевать никогда не остается). Так все и разошлись.

Мама потом еще долго шепотом с папой разговаривала, а он все отвечал сердитым голосом. А я лежала за своей ширмой и думала о том, что этот день, хотя он так обыкновенно прошел, все же особый, вроде границы, отделяющей одну часть жизни от другой. И все, что у меня будет теперь происходить, я буду отмерять от него… И все, что было до него — это совсем не то, что будет завтра… Так я думала в тот вечер.

И вот уже три дня прошло, а ничего особенного не случилось. Но все же какое-то чувство нового куска жизни у меня есть. Впрочем, я напрасно жалуюсь на неудачно прошедший день рождения — все же он был отмечен и приятными сюрпризами. На другой день наша соседка Луиза Ивановна поздравила меня и вручила два билета на оперу «Русалка», на воскресенье, в Михайловский театр, где она поет в хоре. А в Эрмитаже я встретила Адку и она, оказывается, помнила о моем дне рождения, хотя я специально не говорила, а лишь когда-то, еще осенью, в разговоре упомянула. И подарила она мне маленького, величиной с двухкопеечную монету, серебряного козлика. Выточен удивительно — тонюсенькие ножки стоят на крохотной подставке, и прямо чувствуется, какой он упрямый — голова с рожками и бородкой нагнуты, будто так и прыгнет сейчас! Адка говорит — пусть этот козлик напоминает о том, что главное — это никогда не терять мужества. И, в общем, она права — для победы нужна не физическая сила, а сильный дух. Вот Аннета у Ромена Роллана сильнее всех мужчин была… этот маленький адкин подарок радует меня очень, и я его теперь все время с собой ношу.

Впрочем, конечно, и туфлям на высоком каблуке, подаренным мамой и папой, я тоже обрадовалась — это первые в жизни взрослые туфли. Теперь на танцы в них можно будет ходить. Но адкин подарок особый — я почему-то верю, что он счастье мне будет приносить: так дикари верили в талисман. Ну и пусть я как дикарь — так приятно верить в чудеса! А в театр со мной Адка пойдет — так хорошо, что хоть раз я ее приглашаю, а то все она меня и в Филармонию, и на концерт.

27 апреля 1940 г.

В газетах:

О мерах по дальнейшему подъему сельского хозяйства в южных областях Казахстана;

О награждении орденами СССР работников НКВД;

Военные действия в Норвегии.

Сегодня Костя встретил меня после политинформации. Он зашел на фабрику, узнал где я, и когда я вышла, сидел на скамеечке рядом с вахтером и о чем-то весело разговаривал с ним. Оба они курили. Я очень растерялась, когда увидела Костю (шла я вместе со своими работницами), а он как ни в чем не бывало бросил окурок на асфальт, притопнул его каблуком и как-то вразвалочку подошел ко мне: «Привет!». Все глядели на нас, а я что-то буркнула в ответ и быстро пошла через проходную. Мне казалось, что все во дворе поняли, что это мой «кавалер» (ох, какое затхлое слово, но «жених» еще хуже, а «ухажер» тоже не лучше). Тогда Костя догнал меня уже на улице и рассердился: «Ты что? Может, стесняешься меня? Стесняешься, что у меня видок не тот?..». А он, между прочим, действительно, ходит в каком-то «расхристанном» виде, как сказала бы моя бабушка: куртка всегда нараспашку, из кармана шарф торчит, шапку то на лоб нахлобучит, то на затылок спихнет так, что на него прохожие оборачиваются. И ходит нарочно вразвалку. А тут еще выяснилось, что он курит…

В общем, мы потом дотемна ходили и все выясняли отношения. Я понимаю, что он очень обидчивый и считает меня «интеллигенцией» (гнилой), а себя — «потомственным работягой» (у него отец на паровозоремонтном работает и мать из рабочих, и сам он умеет и токарем, и фрезеровщиком, и слесарем). В чем-то Костя прав — у меня много всяких ненужных предрассудков, размышлений на тему «прилично-неприлично». Надо мне быть проще.