Толковый «фланёр» работал систематически, не успокаиваясь до тех пор, пока ему не удавалось опознать все части. Мы, в свою очередь, сверяли полученные данные с «Коричневой книгой», которая не только обеспечивала контроль, но и давала часто возможность устанавливать происходившие иногда в составе дивизии изменения. В нашей обширной организации донесения «фланёров» собирались по два раза в неделю, перепечатывались на машинке и затем передавались нам вместе с донесениями наблюдателей за поездами. В Роттердаме, следя за движением [23] войск через различные узловые станции, мы одновременно изучали донесения «фланёров» и нередко могли следовать за дивизией до её зоны отдыха и там уже узнавать её номер.

Я должен признаться, что до личного знакомства с бельгийской социалистической партией и её руководителями у меня было очень слабое и превратное представление о ней. Партия имела тысячи приверженцев в валлонской части Бельгии, но её оплотом была Фландрия, главным образом Антверпен. Вследствие этого нередко даже сами бельгийцы смешивали социалистов с фламандскими активистами — радикальной группой, которая стремилась к отделению Фландрии от Бельгии. Они создавали большие затруднения для социалистов и для громадного большинства патриотически настроенных фламандцев и являлись орудием в руках немцев, которые поддерживали каждое движение, способствовавшее расколу между фламандской и валлонской частями Бельгии. Официальным языком Фландрии был объявлен вместо французского фламандский, Гентский университет принял ярко выраженный фламандский характер, и начала печататься руководимая немцами, широко распространенная фламандская газета, пропагандирующая сепаратистские и пораженческие идеи. Активисты пытались создать независимое фламандское государство, а немцы рассчитывали, что восстание создаст ряд затруднений для Бельгии.

Надеясь вовлечь социалистическую партию в подобную работу, немцы, несомненно, пытались привлечь на свою сторону бельгийских социалистов. Немецкие власти смотрели сквозь пальцы или старались не замечать деятельности социалистов, которую рассматривали бы как тяжкое преступление, если бы она исходила от более консервативно настроенных бельгийцев. Социалистические лидеры пользовались рядом привилегий, как, например, правом неограниченного передвижения по всей стране, которым не пользовались другие бельгийцы. Поэтому многие бельгийцы, главным образом валлонцы и члены католической партии, были яростными противниками социалистов и пользовались всяким случаем, чтобы поносить их как «германофилов».

Под влиянием рассказов бельгийских беженцев я был настроен против социалистов, но всё же согласился встретиться [24] с Камиллом Гюисманс, который считался «пацифистом» и который, наряду с Вандервельде, был одним из самых крупных лидеров социалистической партии. Он только что вернулся из Гавра и по каким-то причинам находился в Голландии.

Когда я встретился с ним в Гааге, его сопровождал какой-то человек, недавно прибывший из Бельгии, которого он мне представил как сенатора Колло. Он был сенатором в довоенное время, а сейчас занимал высокий пост в социалистической партии. Он получил от немцев паспорт на три дня для переговоров с Гюисмансом.

Представьте себе мое удивление, когда Колло в присутствии Гюисманса предложил организовать в Бельгии наблюдение за поездами, если я смогу организовать сбор донесений в Антверпене или Льеже. Он сообщил мне, что стоит во главе всех бельгийских социалистических кооперативных обществ и что, благодаря этому, располагает связями почти во всех городах и местечках. Громадное значение имело ещё то обстоятельство, что он имел разрешение свободно передвигаться по всей стране. Открытое лицо этого пожилого сенатора мгновенно рассеяло все сомнения, вызванные моим предубеждением против социалистов. Я понял, что это был превосходный случай, и ухватился за него. На следующий день мы встретились с ним в одном частном доме, где в обстановке строжайшей тайны я проинструктировал Колло относительно характера требуемой нами информации и дал ему адрес одного антверпенского «почтового ящика», которому он мог передавать свои донесения.

Однако вскоре после свидания с Колло я получил донесение из Антверпена. Антверпенский «почтовый ящик», имя и адрес которого я только что сообщил Колло, был арестован. Между тем сенатор должен был вернуться в Бельгию. Срок его паспорта истекал на следующий день, и он должен был ехать поездом, отходящим рано утром. Мы расстались с ним восемь или девять часов тому назад, и он мог находиться в любом месте от Маастрихта до Гааги.

Было одиннадцать часов вечера, и я немедленно выехал в Гаагу. У меня был адрес дома, в котором жил с несколькими приятелями Камилл Гюисманс. К счастью, электрический поезд, соединяющий Роттердам с Гаагой, ещё ходил, и в полночь я уже стоял у дверей дома и неистово звонил.

Узнав, что Колло всё ещё в Гааге и что Гюисманс [25] должен был увидеться с ним в семь часов утра, я передал ему для сенатора адрес нового «почтового ящика» в Антверпене и весьма неохотно рассказал об аресте нашего агента.

Я начал серьезно сомневаться в том, что Колло выполнит намеченную работу. Я чувствовал, что нужно быть очень смелым человеком, чтобы, получив подобное известие, продолжать идти по этому пути. Он выполнял общественные функции, имел семью, ему было около шестидесяти лет — возраст, в котором большая часть людей скорее избегает приключений, чем ищет их.

Однако недели через две я получил его первое донесение. Оно содержало сообщения о наблюдениях за поездами с четырёх постов, организованных им в Льеже. Они обеспечивали наблюдение круглые сутки и давали подробную картину продвижения войск через Льеж, самую важную узловую станцию в Бельгии.

Из Германии к западному фронту, между Верденом и морем, шли всего две большие железнодорожные артерии: одна через Льеж и другая — через герцогство Люксембург. Эти четыре поста, сообщавшие обо всех движениях по линиям Льеж — Брюссель, Льеж — Намюр, Льеж — Вервье и по линии Урт давали союзникам чрезвычайно важную информацию. Затем было организовано четыре поста в Намюре, охватывавших всё движение через этот узловой пункт, по линиям Намюр — Монс, Намюр — Арлон, Намюр — Динан и Намюр — Брюссель. Следующим центром был Брюссель. Здесь он организовал четыре поста на линиях: Брюссель — Гент, Брюссель — Гель, Брюссель — Намюр и Брюссель — Лувен. Благодаря всем этим постам, постам Бергена « Лувёне и нескольким другим независимым постам, организованным в качестве запасных и контрольных, мы не только могли следить за каждым передвижением войск в Бельгию или из Бельгии в Льеж, но с помощью постов в Брюсселе и Намюре мы могли сказать, на какой участок фронта направляются войска или с какого участка фронта они едут.

Полковник Оппенгейм перестал жаловаться на бездеятельность разведки. В добавление к вышеуказанным документам я посылал ему донесения из Германии и результаты опросов германских дезертиров, — последняя служба была мной организована недавно.

Такое положение дел продолжалось шесть месяцев. Если Колло не увеличивал числа постов, то это была наша вина. Мы проповедовали осторожность, так как под [26] его руководством работало уже около тридцати агентов, а мы знали, что каждый новый пост увеличивал опасность обнаружения. Мы старались создать собственный «почтовый ящик» в Намюре, с нашим собственным курьером к границе у Визэ, и намеревались предоставить эту связь в его распоряжение для абсолютно независимой организации в районе Монса (откуда мы собирались проникнуть в оккупированную часть Франции), когда вся его организация внезапно провалилась.

Это была старая история: сначала был схвачен «почтовый ящик» в Антверпене, а затем немецкая контрразведка устроила засаду курьеру, доставлявшему донесение. Мы узнали, что этот курьер был сам Колло.

Колло не был казнен. Он обязан жизнью вмешательству социалистов. Вандервельде просил шведского премьер-министра, социалиста Брантинга, обратиться к Шейдеману, и немцы отменили смертный приговор и заменили его пожизненным заключением.