Из Льежа 25 ноября 1918 г. я отправился в Брюссель на автомобиле, предоставленном мне «Белой дамой».

По прибытии в Брюссель я обратился за помощью к руководителю местного отдела «Белой дамы». К моему удивлению, это оказались две сестры — начальницы фешенебельной женской школы. Немцы никогда не могли бы заподозрить этих чопорных женщин, которых каждый день можно было увидеть на прогулке с ученицами в лесу, в каком-либо музее или раз в неделю в опере. Однако они знали всё касающееся наблюдения за поездами и агентов-»фланёров»; [78] два раза в неделю, когда пансионерки были уже в постели, они запечатывали для отправки в Льеж донесения, собранные верной служанкой во время закупки продуктов.

Я немедленно приступил к работе по ликвидации. Моим помощником был назначен капитан Кетбилл — офицер регулярной армии, захваченный немцами в плен в 1914 г. и пробывший всю войну в лагере для военнопленных в Германии. Мы приступили к работе по собиранию требуемых данных, систематически прорабатывая одну организацию за другой. Некоторые, из агентов приезжали в Брюссель, других мы доставляли в Льеж, где «Белая дама» под моим наблюдением открыла бюро по сбору материалов.

Как только работа по ликвидации наладилась, я занялся вопросом милитаризации «Белой дамы», для чего повёл атаку одновременно в Лондоне и Брюсселе.

На основании обещания, данного «Белой даме», и подтверждения того, что именно на этой базе и происходила вербовка новых членов, начальник в Лондоне в конце концов добился согласия британского военного министерства. Однако для получения санкции бельгийского правительства понадобились месяцы. «Белая дама», имевшая среди своих членов много влиятельных лиц, вела непрерывную кампанию во всех направлениях, в то время как британское военное министерство вело официальные переговоры с бельгийским правительством. Я лично представлял это дело двум премьер-министрам, но ничего не добился. Я обратился также к барону де Брокевиллю и обеспечил себе активную поддержку двух влиятельных членов бельгийского сената — маркиза Империали и сенатора Колло. Я даже убедил британского посла сэра Френсиса Вилье начать неофициальные переговоры с бельгийским правительством. Мы обратились также к королю через его личного секретаря Джеральда и через графа де Мерод, камергера двора.

К этому делу были привлечены и мои личные друзья, работавшие в разных министерствах.

Проходили недели. Я был готов отложить это дело как безнадежное, когда внезапно услыхал, что в результате переговоров, которые К. вел через британское посольство в Париже, французское правительство согласилось признать французскими солдатами всех своих граждан, работавших на британской разведывательной службе. Мы снова принялись осаждать бельгийские официальные инстанции, используя аргумент французского прецедента. Наконец, [79] к моему большому облегчению и к радости «Белой дамы», бельгийское правительство дало свою санкцию и распространило милитаризацию на всех, без исключения, бельгийских подданных, которые работали в различных секретных службах союзников в течение войны. Все они были признаны солдатами мировой войны.

В Лондоне начальник сообщил мне, что в награду за хорошо проведенную секретную работу в Голландии меня назначили на самый интересный пост — в Берлин. Там я должен был организовать паспортный отдел и руководить им. С этой целью меня прикомандировали к штату лорда Кильмарнока в качестве начальника паспортного отдела Германии, имеющего филиалы в Гамбурге и Мюнхене. Начальник направил меня в министерство внутренних дел за получением инструкций по вопросу о выдаче виз.

В министерстве внутренних дел мне сказали, что ни при каких обстоятельствах нельзя давать визы кому бы то ни было из немцев, которые попытаются искать работу в Англии. Что касается других лиц, то я должен был возможно тщательнее проверять их, пересылая министерству на окончательное рассмотрение и санкцию заявления тех, благонамеренность которых подтвердилась расследованием. Мне показали множество формуляров и печатей, объяснили, как надо ими пользоваться, и уверили, что запас этих вещей ожидает меня в британской миссии.

По прибытии в Берлин я отправился в отель «Бристоль», в котором останавливался в довоенное время, но оказалось, что получить там комнату невозможно. Получив комнату во временное распоряжение, я отправился в британскую миссию на свидание с генералом Малькольмом.

Он познакомил меня с двумя своими сотрудниками — капитаном Брин, который большую часть военного времени провёл в немецком концентрационном лагере, и графом де Сэлис — сыном британского посланника при Ватикане. Особенно полезным оказался Брин. Он был хорошо знаком с политическим положением Германии и являлся правой рукой генерала Малькольма.

В течение нескольких дней я ориентировался в обстановке. Затем, вооружённый формулярами и печатями, я стал ожидать желающих получить визу. Вначале был большой наплыв посетителей, работавших в Англии в довоенное [80] время, но, как только стало известно, что посетители этой категории виз не получат, число их значительно уменьшилось. Время от времени я, после надлежащего обследования, отправлял прошения о визах в Лондон на утверждение министерства внутренних дел, но вскоре увидел, что утверждались весьма немногие.

Вскоре убедившись в том, что моя работа в Берлине не представляет мне достаточно обширного поля деятельности, я послал прошение об отставке и демобилизации. Моя просьба была удовлетворена.

Секретная служба мирного времени сильно отличается от разведки военного времени. Мирное время не знает затруднений со связью, представляющих собой основную проблему военного времени. Курьеры, «почтовые ящики», переходы через границу и большие организации, функционирующие по методу цепи, больше не нужны. Агент большей частью работает, один, имея непосредственную связь только с посредником из «штаба», который обычно находится не в той стране, где протекает деятельность агента, и не в той, которая является его родиной. Это делается для того, чтобы в случае ареста не существовало прямых указаний на страну, для которой работает агент. Очень часто агент получает инструкции от посредника, не зная, для какой страны он работает. Если он это узнает и при аресте выдаст эту тайну, то от него, понятно, всячески отрекаются.

Характер требуемой информации большей частью тоже совершенно иной. Передвижение войск и номера частей, столь важные во время войны, теперь не имеют особого значения. Обычно агенту ставится определённая задача: например, получение чертежа или описания какого-либо нового пулемёта, танка или самолёта; выяснение точного числа строящихся подводных лодок, формулы нового ОВ, планов мобилизации, подробностей секретного договора или правительственных планов по какому-либо важному политическому вопросу и т. д. В каждом случае он должен быть основательно знаком с вопросом, для того чтобы его информация имела известную ценность.

Время не имеет больше решающего значения. Агент может приступить к своей работе методично, и иногда проходят месяцы, прежде чем ему удается подготовить почву [81] для получения информации ЕЛИ для самостоятельного её добывания. Главное внимание обращено на качество информации, а не на быстроту. Я знаю случай, когда агент в течение нескольких недель с громадным риском для себя копировал код, который он мог украсть в несколько минут. Дело в том, что непосредственная кража, как бы ловка она ни была, не достигла бы своей цели. Полученный таким образом материал мог бы быть полезным при дешифровке одного сообщения, но и только. Как только исчезновение кода было бы замечено его владельцем, вся система кода была бы немедленно заменена новой.

Часто разведчики добывают от предателя, прельщенного деньгами, то, что им нужно, или же получают требуемые данные благодаря болтливости ничего не подозревающего служащего или государственного чиновника, с которыми они беседуют. Хороший разведчик должен прекрасно знать человеческую природу и главным образом её слабые стороны, которыми он должен уметь пользоваться.