«Белая дама» была обязана своим успехом прежде всего гению обоих своих руководителей — профессора и инженера, затем дисциплине, которую удалось установить посредством милитаризации, и, наконец, блестящим качествам своих агентов, вышедших из рядов бельгийской интеллигенции.

Я каждый вечер обедал в ресторане Зауера на Норд Блаак; это был самый лучший ресторан в Роттердаме, и, хотя Биллем, толстый метрдотель, был по происхождению немец, всё лучшее общество, включая британского генерального консула, посещало его.

Несколько раз я замечал красивую девушку, с большими блестящими карими глазами, в собольем манто, в сопровождении мужчины лет тридцати, по-видимому, её брата. У него был очень представительный вид, он был высок и держался очень прямо, скорее всего, это был офицер в штатском платье. Сначала я не обратил на них особого внимания. Однако, встречая их каждый вечер в течение недели, причем они всегда появлялись в одно и то же время и садились у одного и того же столика у окошка, [56] я начал к ним присматриваться. Девушка возбудила мое любопытство, может быть, тем, что производила впечатление заинтересованной мною и время от времени бросала беглые взгляды в мою сторону, когда ей казалось, что я не смотрю на неё. От метрдотеля я узнал, что они русские.

— По всей вероятности, беженцы, — сказал он. Это было начало 1918 г.

Несколько дней спустя, сидя в электрическом поезде, мчавшем меня в Гаагу, я замётил эту девушку, пробиравшуюся в мой конец вагона. Когда она села против меня, я увидел, что она узнала меня. Не могло быть ничего более естественного, чем заговорить с ней. Я обратился к ней по-голландски, она ответила по-французски, а когда узнала, что я англичанин, то продолжала разговор на идеальном английском языке.

Да, она была русской. Она и её брат бежали из Петрограда через Стокгольм и Лондон и прибыли в Голландию, так как у них здесь были друзья. Они пробыли в Роттердаме недели две; ей был противен этот город, здесь так скучно, но у её брата были здесь дела, и она сопровождала его. Они переехали вчера в Гаагу. У них прелестная квартира на Принценграхт. Не зайду ли я к ним? Она была уверена, что её брату было бы приятно познакомиться со мной. Он провёл год в Кембридже. Два студента из Кембриджа, встречающиеся в Голландии, причём один из них англичанин, а другой русский. Какое совпадение! У нас должно быть много общего.

Мы обменялись визитными карточками. Я узнал, что моя собеседница — княжна С. Должен признаться, что этот титул произвел на меня впечатление, кроме того, она была очень красива. Я обещал зайти в конце недели.

Я беседовал с её братом, мы делились своими воспоминаниями о Кембридже, обсуждали достоинства лондонских клубов, нашли общих друзей. Они рассказывали мне о революции в России и о том, как им удалось бежать.

Всё мое время было настолько заполнено работой, что я встречался с ними только один раз в неделю, урывая на это несколько часов от службы. Брат и сестра стали для меня Сергеем и Таней, и они тоже звали меня по имени. Они всегда интересовались тем, что я делаю. Отчего я так занят? Отчего я не могу приходить чаще, чем раз в неделю? Они много раз спрашивали меня об этом. Я пытался отвечать шуткой, стараясь избежать лишних вопросов. Я не знал, что им всё известно. Кроме того, я внушил необходимость [57] молчания сотням своих агентов — это стало для меня второй натурой.

Однажды вечером, после обычной болтовни, наступило неловкое молчание. Они смотрели друг на друга, словно каждый из них хотел, чтобы начал другой. Затем, наконец, Сергей заговорил:

— Знаете, нам известно, что вы делаете. Вы стоите во главе военного отдела британской секретной службы в Голландии. Мы уже знаем давно, только боялись об этом говорить с вами. Все наши симпатии на стороне союзников, и поэтому мы решили, несмотря на то, что мы беженцы, продолжать вносить свою лепту в общее дело.

— Кто рассказал вам обо мне? — спросил я.

— Не будьте глупцом, об этом знают, все, — сказала Таня, улыбаясь.

К моему ужасу, Сергей рассказал мне, что они встретили одно важное лицо в голландском военном министерстве и что за тридцать тысяч гульденов они смогут получить для меня копию мобилизационного плана голландской армии.

Я смотрел на них с отчаянием. Это значило, что мне следовало немедленно прекратить с ними знакомство, хотя я и мог объяснить им, что я нисколько не был заинтересован в получении сведений о Голландии. Необходимо было быть начеку и подозревать ловушку. Если бы я продолжал поддерживать с ними отношения, они могли бы поймать меня тем или иным путем, например, передав мне при следующем свидании в присутствии свидетеля поддельные голландские планы, давая клятву в том, что я просил достать их. Я не знаю, были ли они невинны или их использовали, чтобы меня скомпрометировать. Но этого предложения было достаточно, чтобы разлучить нас. Я знал, что малейшее подозрение в шпионаже против Голландии означает для меня немедленную высылку, а для всех наших агентов — серьезные затруднения. Я предупреждал всех тех, кто работал со мной, чтоб они немедленно прекращали всякое знакомство с людьми, делавшими им подобные предложения. И я сам должен был поступить по тому же принципу. У меня было слишком много поставлено на карту, для того чтобы я мог рисковать.

Я выразил свое сожаление, что такая чудесная дружба пришла к концу. Я посоветовал, для собственной их пользы, не вмешиваться больше в это дело и ушёл без дальнейших объяснений. Если бы я хотел, я бы мог донести на них голландским властям. [58]

Их поступок мог быть объяснён двояко. Подобно большей части русских белогвардейцев, привыкших в России жить в роскоши, они не смогли сократить свои расходы и вскоре растратили все, что у них было. Денег, полученных от продажи драгоценностей и мехов в ломбарде, не могло хватить надолго. Тогда они придумали этот способ добывания денег, считая, что помогают союзникам, но, не учитывая трудности моего положения в Голландии.

Могло быть и так, что немцы завязали с ними связь, и они сознательно или бессознательно позволили расставить мне ловушку. После неприятного разговора, когда я принужден был уйти, я ещё раз или два сталкивался с ними в Гааге. Они делали вид, что не знают меня.

Я уже говорил, что голландцы считали нужным терпеть в своей стране присутствие секретных служб как союзников, так и немцев. Так как голландцы могли в любую минуту, если б захотели это сделать, обвинить нас в каком-либо прегрешении, то мы решили не давать им никакого повода к недовольству. Ввиду этого все наши агенты получили строгий наказ не проводить никакой разведывательной работы против Голландии и не вести ни с кем переговоров о приобретении или передаче каких бы то ни было сведений о Голландии.

Мы приобретали расположение различных должностных лиц, снабжая их сведениями о Германии, которые с какой-либо стороны касались их родины. Это повышало их шансы в глазах голландских властей, и так как они всячески стремились получать от нас подобные сведения, то представлялось совершенно естественным, что мы требовали и получали от них взамен сведения о немцах. Понятно, что это делалось без согласия голландского правительства: это был частный сговор между отдельными должностными лицами и нами. Однако мы не обманывали себя относительно поведения этих чиновников. Они просто служили своей родине, и мы сильно подозревали, что они, по всей вероятности, работают по той же системе и с немцами. Всё же мы были более чем удовлетворены. Мы получали ценную информацию и, что было ещё важнее, мы обеспечили себе защиту наших агентов! Нам было достаточно трудно бороться с немецкой контрразведкой, но было бы в десять раз [59] хуже, если бы мне пришлось жить в Голландии в подполье и защищать наших агентов против голландцев.

Голландцы организовали два поста наблюдения за поездами на собственной границе: один — в Керкраде, оповещающий о движении по линии Мюнхен — Гладбах, и другой — о движении через Велькенредт по линии Льеж — Герсталь. Впрочем, этот пост имел весьма малую ценность, так как линия проходила на таком расстоянии от голландской границы, что можно было различать кое-что только в самые ясные дни. Я никогда не мог понять, какую ценность могли иметь эти два изолированных поста для голландской разведывательной службы, но для нас копии их донесений были ценны, так как подтверждали данные наших постов.