У меня не было особых столкновений с Жозэ или ван Тишеленом — бельгийцами, руководившими секретными службами Главной квартиры в Голландии. Но их начальники во Франции сильно осуждали нас за малую успешность [63] их работы и направили свои стрелы против невинного Т., который не имел ничего общего с военной секцией британской секретной службы, за исключением того, что он выдавал мне деньги, которые я время от времени у него требовал. Были пущены в ход все средства, чтобы устранить Т., причём рассчитывали на то, что я займу его место. Но я всегда поддерживал его, так как знал, что у меня достаточно своих дел, и высоко ценил услуги, которые он оказывал, обеспечивая нам безопасность, борясь с другими секретными службами, помогая в ведении отчётности и организуя доставку донесений начальнику в Лондоне.

Русская организация была слаба, мала и недейственна. С её стороны не приходилось опасаться каких-либо враждебных выступлений. Однако, предупрежденные нашим опытом с другими коллегами, мы сочли за благо предотвратить всякие возможные трения, оказывая им ту же услугу, какую мы оказывали Голландии. Мы передавали русскому военному атташе в Гааге, полковнику Майеру, копии всех донесений, представлявших какую-либо ценность для России.

С французами у нас создались превосходные отношения. Я не помню ни одного столкновения. Их начальник в Голландии, Лефевр, готов был очистить для нас поле деятельности. Его начальник при французской Главной квартире, полковник Валльнер, понимал положение, и ему мы обязаны тем, что он не заставлял своего местного представителя предпринимать опасные для нас шаги.

Наше служебное помещение находилось на набережной р. Маас, благодаря чему напротив не было домов, из которых можно было бы наблюдать за входящими и выходящими и фотографировать их. Мы занимали целый этаж, и единственным нашим соседом была голландская морская фирма, принадлежавшая друзьям Т., которые были англофилы, а потому мы могли им доверять. Но на этом и кончались все преимущества.

По своей внутренней распланировке наше помещение было, несомненно, самым плохим из всех, какие могли быть выбраны для секретной службы. Весь этаж состоял из одного помещения, разделенного на кабинеты и комнатушки тонкими деревянными перегородками, через которые было слышно каждое слово, если оно только не произносилось шепотом. [64]

Такое положение создавало большое неудобство для работы и стоило нам большой трёпки нервов. У меня сидели германские дезертиры или германские агенты, а на расстоянии нескольких футов от нас диктовались донесения — часть для отправки полковнику Оппенгейму, а остальные для посылки дипломатической почтой в Лондон. В этих невероятных условиях нам приходилось либо вести опрос в письменной форме, передавая друг другу написанные вопросы и ответы, либо говорить шепотом. Единственный звук, достигавший внешнего мира, был стук пишущих машинок. Когда я хотел перебраться в другое помещение, Т. отговорил меня, сообщив, что голландские власти настаивают на том, чтобы все отделы британской секретной службы находились под одной крышей, и нам пришлось покориться.

Всё, что мне оставалось делать, — это позаботиться о звуконепроницаемости стен. Я пытался разрешить эту задачу, поставив с внутренней стороны деревянные перегородки на расстоянии шести дюймов от стен и наполнив образовавшееся пространство опилками, что, однако, дало очень небольшие результаты.

Неудивительно, что я рассматривал служебное помещение только как место для печатания донесений и для приёма германских дезертиров и других лиц, приход которых к нам не мог нас скомпрометировать. Вся же работа по организации и встречи с нашими секретными агентами происходили в одном из трех домов в Роттердаме, которые я нанимал на короткий срок и постоянно менял. В тех случаях, когда требовались особые предосторожности, я ездил для встречи в Гаагу, Амстердам или в какой-либо другой город. Эти постоянные разъезды и передвижения были нужны не только для того, чтобы избежать наблюдения бдительных немецких агентов, но являлись непременным условием осуществления изоляции моих агентов друг от друга.

Единственной неприятностью являлись попытки со стороны Т. или (что случалось гораздо чаще) властей в Англии заставить меня принять к себе на работу выбранных ими для меня помощников. Я испробовал нескольких из них и затем решительно отказался принимать новых помощников даже на испытание. Это неизменно были друзья или сыновья каких-либо влиятельных лиц, которые считали себя слишком важными для того, чтобы писать на машинке, и желали немедленно войти в соприкосновение с агентами или получить подробные сведения о [65] нашей организации. Благодаря моей политике абсолютной секретности их попытки были безуспешны.

Вскоре мне представилась возможность целиком убедиться в своей безусловной правоте. Однажды Т. пришел ко мне и заявил:

— У меня имеется еще один парень из Англии. Не найдётся ли у вас для него местечко? Мы оттолкнём от себя К., если будем продолжать отказываться от людей, которых он нам посылает. Этот Манен, которого они нам послали, — голландец. Я уверен, что он будет вам полезен.

— У меня было достаточно неприятностей с последними двумя, — ответил я. — Я больше не хочу пробовать.

Представьте себе мою досаду, когда я позже узнал, что Манен работает у полковника Оппенгейма, обрабатывая наши донесения и шифруя телеграммы для передачи Главной квартире. Т. знал, что шифровальщик Оппенгейма был завален работой и, чтобы сбыть с рук Манена, сплавил его полковнику. Я был бессилен что-либо сделать и предоставил событиям идти своим порядком.

Три месяца спустя Т. сообщил мне:

— Манен сидит арестованный в посольстве: Мы поймали его при передаче копий телеграмм немцам. Я пришёл, чтобы предупредить вас, — сказал он в полном замешательстве.

Он был очень встревожен. Я успокоил его, объяснив, что ни в одном из посланных мной полковнику Оппенгейму донесений нет указаний на источники.

Манен принадлежал к одной из лучших семей в Голландии и, располагая большими средствами и досугом, приобрел дурные привычки: он стал игроком и гомосексуалистом. Чтобы заставить работать Манена на себя, немцы использовали свой обычный метод: они наблюдали за ним, пока не открыли его пороков. Тогда они начали его шантажировать и под угрозой огласки заставили делать лишние копии со всех документов, которые он печатал у полковника Оппенгейма, и передавать эти копии им.

Один из шифровальщиков заинтересовался судьбой лишних копий и заметил, что Манен берет их домой. Следившие за ним агенты нашей контрразведки увидели, как он передавал их немецкому агенту. По возвращении в посольство Манен был арестован, и его заставили сознаться. Перед нами стояла трудная задача. Мы имели дело с голландским подданным, который не совершил никаких преступлений против голландских законов и которому [66] стоило только выйти из британского посольства, чтобы очутиться на голландской почве. И всё же нам нужно было вывезти его из Голландии, чтобы он не мог причинить нам в дальнейшем вреда.

Однако Манен, трус по натуре, был настолько напуган, что не оказывал ни малейшего сопротивления и был готов ехать, куда ему укажут. Он позволил отвезти себя на пароход, отправлявшийся в Англию. По прибытии на место он был помещён под стражу до перемирия.

Манен был последним помощником, которого мне послали из Лондона. После этого мне предоставили самому набирать себе сотрудников, как я это и делал с момента прибытия в Голландию.

Кроме Коллинза, у меня работало трое сотрудников. Они хорошо знали фламандский, голландский, французский, немецкий и английский языки, что было весьма важно, так как все донесения должны были переводиться на английский язык. Самым важным, однако, было то, что они умели молчать и никогда ни о чем не спрашивали. Это бы пи как раз те качества, которые мне не удалось найти в обоих помощниках, присланных из Лондона.