— Прошу прощения, товарищи, — уже более спокойным тоном произнес Чусов. — Сами понимаете: служба… Вас, товарищ майор, — он кивнул Кречетову, — прошу пройти со мной. Необходимо обсудить некоторые детали. Ваш кабинет свободен?..
— Конечно, конечно, — суетливо кивнул Кречетов. — Прошу вас.
Чусов сидел в кабинете Кречетова, удобно устроившись на стуле. Сам майор с потерянным видом расхаживал из угла в угол. .
— …Да понимаете, товарищ полковник… сходится-то оно сходится, но… Смотрите сами.
Не переставая расхаживать, Кречетов загнул один палец.
— Дело о пропавшем обмундировании Гоцман начал. Мог закрыть и не закрыл…
— Дружок Фима влез в него и помешал, — подхватил Чусов. — И таких дружков-уголовников у него пол-Одессы…
Кречетов согласно кивнул, продолжая:
— Родю убили чисто. А он сам же нашел убийцу…
Зачем?
— Нашел, и его тут же убрали, — задумчиво проговорил Чусов. — Просто избавился от свидетеля, и все…
— Но стрелял-то не он, а Якименко, — с сомнением качнул головой майор.
— Кто стрелял, неважно. Важно, что Лужов убит. Еще?
Кречетов озадаченно взглянул на Чусова, помедлил и, спросив разрешения, уселся напротив.
— Мне кажется, товарищ полковник, что все пока что строится исключительно на догадках и предположениях…
— Не все! И не только на догадках! — решительно возразил Чусов. — Поверьте, майор…
Кречетов умолк было, но тут же нерешительно произнес:
— Мне хотелось бы… присутствовать на допросе, товарищ полковник. Если позволите.
— Зачем? — вопросительно поднял брови Чусов.
— Я думаю, речь пойдет о делах, которыми занимаюсь я…
— Мы сами разберемся, — отрицательно качнул головой полковник. — Да, вот еще что… Гоцман интересовался у меня вашим участием в одесском подполье во время войны… Как вы думаете, с какой целью?
Кречетов смущенно вздохнул, развел руками.
— Дело в том, что подполковник медслужбы Арсенин… заподозрил, по чистой случайности заподозрил, что я не был на Втором Белорусском фронте. Гоцман зацепился за эту мелочь и… насел. Пришлось ему…
— Выдать совсекретную информацию? — закончил полковник.
Майор опустил глаза, досадливо морщась. На его щеках и лбу проступили красные пятна.
— Виноват, товарищ полковник… Но информация была озвучена только в самых общих чертах. Никаких подробностей.
— Ну, что же вы оправдываетесь? — усмехнулся Чусов. — Я же вам не начальник и накладывать взыскание не собираюсь… У вас свои каналы подчинения.
Выдержав паузу, полковник медленно встал, неспешно направился к двери. И, уже взявшись за ручку, обернулся задумчиво:
— Арсенин… Интересный персонаж, интересный. И пропал так вовремя…
Дверь за Чусовым захлопнулась. Кречетов устало потянулся, вяло потер глаза, глянул было в сторону умывальника. Но тут на столе затрещал телефон.
— Виталий, надо бы Мишку с Норой предупредить, — раздался в трубке встревоженный голос майора Довжика. — Об аресте Давида…
— Конечно!.. — От апатии Кречетова не осталось и следа. — Я сам и предупрежу… А выводы пока рано делать. Слышишь, Михал Михалыч?! Рано делать выводы!..
— А я, Виталий, с выводами никогда не спешу, — сухо ответили в трубке.
Когда-то Кречетов мечтал о том, какая у него будет Женщина. Именно так, Женщина с большой буквы. Лежа в ночи на жесткой кадетской койке, он представлял Ее — стройную, высокую, с бархатистыми грустными глазами. Уже много позже он понял, откуда взялся у него в голове этот странноватый для юноши женский идеал. Понял в тридцать седьмом году, когда увидел в витрине берлинского антикварного магазина фотографию своей матери, расстрелянной в восемнадцатом. С твердой, чуть пожелтевшей карточки на него смотрела молодая Женщина, в печальном взгляде которой была написана ее будущая судьба. Внизу карточки затейливой белой вязью значился адрес мастерской — «V. Fedoroff. St. Petersbourg. Persp. de Nevsky, № 25/1». Он тогда купил эту фотографию, отдал пять рейхсмарок, и старичок, владевший лавкой, долго удивлялся, зачем молодому человеку это старое фото неизвестной русской дамы. Виталий спросил, как этот снимок попал к антиквару, и тот, пожав плечами, сказал: «Как обычно… Все, связанное с Россией, приносят эмигранты». Вероятно, фотография эта лежала в личных вещах отца, а после его гибели ее взял на память какой-нибудь сослуживец. И вот, вконец обнищав, выставил на продажу, вместе с кипой перетянутых резинкой открыток, верхняя из которых изображала летний лагерь юнкеров Владимирского военного училища, и с орденом Святого Станислава третьей степени с мечами. Он лежал поверх открыток, исцарапанный, с облупившейся эмалью, и Виталий отчетливо помнил, что чуть не заплакал, когда смотрел на этот обесценившийся, никому не нужный знак отличия, когда-то оплаченный кровью…
Кречетову было всего восемь лет, когда погибла мать (ее расстреляли просто так, за происхождение, в числе заложниц, взятых ЧК после убийства Урицкого), и вот — не верь после этого случая в силу генетической памяти. Он ждал Ее, такую, как мать, во всем похожую на нее. И не дождался. Были в его жизни женщины, много женщин, иногда даривших ему короткие всплески радости, счастья; намеком на что-то большое и, может быть, совсем непохожее на все предыдущее случилась Тонечка, но Женщина… нет, она к Виталию явно не торопилась. А может быть, обманулась в своем выборе и пошла… к Гоцману?..
Стоя у окна, он внимательно следил за реакцией Норы на известие об аресте Давида и одновременно любовался ею. Ни утомленный вид, ни красные от стирки руки, ни простенький домашний халатик не могли испортить гордую стать Женщины Гоцмана. Кречетов ничего не знал о ее происхождении, но мог поручиться, что она не простых кровей.
Она стояла совершенно неподвижно, с замершей на лице смущенной полуулыбкой. Медленно провела по лбу рукой, словно помогая себе справиться с оцепенением. И удивленно посмотрела на ладонь…
— Извините… — Голос прозвучал хрипловато, она прокашлялась и еще раз повторила: — Извините… Будете чай?
— Нет, спасибо.
— Да… — словно не слыша его, произнесла Нора. — Чай… это правильно.
Она нашарила на полке большой алюминиевый чайник, поставила на стол. Суетливо похлопала по карманам халата, достала спички. И только тут осознала, что поставила чайник вовсе не на конфорку… Понесла чайник в угол, к примусу, но сразу вернулась.
— Где находится контрразведка?.. — Ее зеленые бархатистые глаза смотрели на Кречетова в упор.
— Нора, какая контрразведка? — мягко, с болью улыбнулся майор. — Вам надо спрятаться. Скрыться. Исчезнуть… Если Давида забрали по ошибке, придут и за вами… Понимаете?
Она покачала головой:
— Не по ошибке, нет… Я его предупреждала… Это из-за меня. Я просто дура! Глупая дура!
Женщина вынула из шкафа бежевое платье, сняла его с плечиков. Кречетов бережно взял ее за руку, успокаивающе погладил.
— Возьмите себя в руки… И подумайте сами… Если бы из-за вас, то… вас бы взяли в первую очередь.
— Да? — полувопросительно произнесла Нора. — Вы, наверное, правы… Чаю хотите?
— Да бог с ним, с чаем, — поморщился майор. — У меня внизу машина. Скажите куда, и я вас отвезу.
Нора молчала, держа на весу платье. Ее глаза невидяще смотрели вдаль.
— Нет, вы знаете… я с утра выходила. Они могли не застать меня…
— Ну и замечательно! — начал терять терпение Кречетов. — Послушайте меня! Нора! Послушайте меня, посмотрите… — Он осторожно повернул ее за плечи к себе, она покорно подчинилась. — Спокойно, спокойно подумайте!.. Давид же не виноват?
— Нет…
— Вы тоже ни в чем не виноваты?
Нора слабо улыбнулась, прикрыла глаза.
— Виталий… Спасибо вам. Вы же сами знаете: сегодня не виновата, а завтра уже виновата… Давид ни при чем, а его арестовали… Значит?
Во дворе раздался шум подъехавшей легковой машины. Хлопнули дверцы. По лестнице заскрипели сапоги.
— Вот видите? — быстро проговорила Нора и вдруг вцепилась в рукав майора: — Слушайте внимательно… Вы пришли меня допрашивать! Из военной прокуратуры, ясно?.. И мы с вами не знакомы!.. Садитесь! — Она силой пихнула Кречетова на табуретку. — А то и вас заберут!..
