— Возьмите, товарищ Маршал Советского Союза…

На ладони Гоцмана лежала красивая, с позолотой «омега» на кожаном ремешке, извлеченная из Мишкиного кармана.

Жуков взялся за запястье — пусто.

— Чисто сработано… — Маршал взял с ладони Гоцмана свои часы и, хмыкнув, протянул их Мишке: — Ладно. Дарю.

Все замерли, провожая глазами удалявшегося командующего, а начальник контрразведки округа полковник Чусов бросил одному из подчиненных:

— Разберитесь.

Офицер, козырнув, взял было Мишку за шиворот, но его мгновенно сгреб в охапку Гоцман:

— Сами разберемся, лейтенант…

Совершенно неожиданно, но очень кстати рядом вырос майор юстиции Кречетов с удостоверением в руках:

— Я помощник военного прокурора! А это — начальник уголовного розыска! Отойти! Отойти, я сказал!.. Мы сами доставим задержанного куда следует. Пойдемте, товарищ подполковник…

Лейтенант козырнул и неуверенно отступил. Провожаемые раздраженными взглядами контрразведчиков, Гоцман и Кречетов двинулись к калитке. Под мышкой Гоцман держал отчаянно вырывающегося Мишку Карася.

— Ну харэ, Давид Маркович! — пыхтел пацан, суча руками и ногами. — Отпускайте уже, люди ж смотрят!..

— Ага! Щас! — ядовито отозвался Гоцман, обернулся к Кречетову: — Кстати, шо это вы мене в начальники УГРО записали?

— Чтобы покороче, — объяснил Кречетов. — И куда его теперь?

— Надо в детский дом. Да так, шоб голову на место поставили. А то ведь колонией закончит… Ему до двенадцати лет всего три года осталось, а там — привет, указ «семь-четыре-тридцать пять»…

— Слушайте! — осенило Кречетова. — На Фонтанах, я слышал, недавно открылся интернат. Дипломатический, с углубленным изучением английского… Как раз для таких шустрых.

Актовый зал дипломатического специнтерната № 2, располагавшегося на 17-й станции Большого Фонтана, был украшен огромным портретом Сталина в форме генералиссимуса. Чуть ниже красовался на стене кумачовый лозунг «Да здравствует Советская Армия — армия-освободительница!» Стоя под ним, старательно тянул трудную песню небольшой детский хор. Лица мальчиков, затянутых в строгие черные кителечки с воротниками под горло, были красны от жары и усердия. Они пели «Артиллеристов» и одновременно разглядывали незнакомого дядьку в пиджаке и вытертых галифе, который сидел напротив рядом с одноруким директором интерната — капитаном второго ранга. Иногда их заслонял дирижер — немолодой капитан-лейтенант, и тогда хористы вытягивали шеи, чтобы лучше рассмотреть гостя.

— Если б с первого сентября, то еще можно было бы рассмотреть, — прошептал директор, склоняясь к Гоцману. — А сейчас!..

— Та нельзя до сентября, — горячо зашептал Гоцман. — Сейчас же надо!

Директор поднял палец, и Гоцман невольно умолк. Несколько секунд они слушали хор.

— Стоп-стоп-стоп… — Директор неожиданно поднялся, пошел к хористам. — Очень хорошо. Но надо жестче, по-военному! Песня-то какая! А?! Давайте еще разик!

«Артиллеристы — Сталин дал приказ! Артиллеристы — зовет Отчизна нас!..» — покорно грянули ребята под аккомпанемент двух трофейных аккордеонов.

Директор послушал, удовлетворенно склонив голову набок, кивнул дирижеру и вместе с Гоцманом вышел из актового зала.

— До сентября он уже до колонии допрыгается! — продолжал убеждать гость. — Потеряем парня!

— Понимаю, товарищ подполковник, — размеренно кивал директор. — Очень даже понимаю!.. А вот мест нет. Планируем расширяться, но пока — увы!

— Да он пацан сообразительный, — гнул свое Гоцман. — Золотой пацан! Умный каких не знаю…

Они зашли в кабинет, где их ожидали Мишка Карась и Кречетов.

— Еще и шустрый, — уже умоляюще произнес Гоцман, кивая на Мишку.

— Ну, раз один выжил — значит, шустрый, — согласился директор, усаживаясь за стол и жестом приглашая сесть Гоцмана. Мишка дернулся было к стулу, но Кречетов удержал его за плечо.

— Хорошо, скажу без всяких экивоков, — вздохнул директор. — Наша задача — не только дать детям кров и воспитание, но и вырастить элиту… Интернат называется дипломатическим, потому что мы выращиваем их с прицелом на дипломатическую работу. Чтобы через двадцать-тридцать лет они представляли интересы нашей страны во всем мире. Понимаете? Во всем мире!.. Мы же открылись по приказу самого наркома… то есть министра иностранных дел УССР товарища Мануильского. На Украине только три таких интерната — в Киеве, Харькове и у нас!.. Кто знает, может, наши воспитанники будут выступать с трибуны Организации Объединенных Наций!..

— Понял? — сурово обратился Гоцман к Мишке. Тот гордо пожал плечами — подумаешь, проблема.

И шагнул вперед, вырвавшись из рук Кречетова:

— Дядька, а вот что у тебя за часы?

— Ну, «Командирские», — растерялся директор.

— Сними и выбрось. У меня маршальские. — Мишка гордо продемонстрировал руку с «омегой» и вальяжно уселся в кресло напротив директора. — Сам Жуков подарил. Так что, дядька, кто из нас способнее — это еще два раза посмотреть…

— Во-первых, не дядька, а товарищ капитан второго ранга, — медленно произнес директор. — А во-вторых, сидеть будешь, когда я тебе разрешу. Понял?

Гоцман и Кречетов одобрительно переглянулись. Выдержав паузу, Мишка со вздохом выбрался из кресла.

— Ну хорошо… — задумчиво произнес директор. — У нас практикуется испытательный срок — три месяца. Не проходишь — свободен. — Он снял трубку телефона, вызвал дежурного офицера. Появившемуся лейтенанту скомандовал: — Отведите курсанта на прожарку одежды и в душ!..

Когда за Мишкой закрылась дверь, Гоцман от души пожал директору единственную руку:

— Спасибо вам, товарищ капитан второго ранга.

— А действительно, откуда у него часы? — поинтересовался тот.

— Он правду сказал, — улыбнулся Кречетов. — Жуков подарил.

На одном из замечательных одесских пляжей, на камне, в позе врубелевского демона — обхватив ладонями колени, — сидел голый до пояса Леха Якименко и сумрачным взором окидывал нежившихся на песке женщин. Неподалеку хрипел маленький трофейный патефон, раскручивая пластинку. Какой-то гражданин деловито натирал ковер голубой морской глиной, отмывавшей все существующие в природе пятна получше мыла. Другой лежал с ног до головы обмазанный целебной грязью с Куяльницкого лимана — ею торговал загорелый мальчишка с притороченным к поясу солдатским котелком…

Солнце готовилось нырнуть в ласковые волны Черного моря. И верилось, что вот-вот на горизонте покажется бразильский крейсер, про который с манерным прононсом, щемяще и отстраненно пел-рассказывал Вертинский.

— Ну шо, товарищ капитан? — окликнул Леху неслышно возникший за его спиной Гоцман. — Скупнемся?

— Можно, — кивнул Якименко. — Хотя вода к вечеру уже холодноватая…

Гоцман не спеша стянул пропотевший за день пиджак, кинул его на песок.

— Шо накопали?

— Копнули хорошо, Давид Маркович, — отозвался Якименко, отрываясь от созерцания девушки в красном купальнике, готовившейся нырнуть. — Полной лопатой. У Седого Грека на 8-й Фонтана имеется полноценный навес… Он там шаланды раньше ремонтировал. Теперь загородил. Бегают два румына в масле. Мы до пацанов, шо бычков таскают… Спрашиваем за машины. Да, говорят, и «Додж»-арттягач был, и трехтонка стояла с неделю.

— Та-ак, — протянул Гоцман, с кряхтением стягивая сапоги.

— Шо «та-ак»?.. Еще не все! Там рядом, в катакомбах, — инкассаторская машина. «Виллис». Стоит себе, песком присыпанный.

— Так шо сидим?!

— Так загораем, Давид Маркович, пока солнце еще есть, — философски объяснил Якименко. — Довжик остался возле дома. А я сбегал до станции, позвонил в УГРО… Сейчас приедут.

Девушка в красном купальнике, разбежавшись, изящно прыгнула в воду. Леха закусил губу от досады, поднимаясь с камня.

— Аи, Давид Маркович, шо она делает! Ну разве ж можно так? Слушайте, я к туркам подамся. Эти ж женщины изводят меня своим телом…