– Нет. Это Смердис, брат Гауматы.

– Смердис? – изумилась Фейдима. – Он же умер два месяца назад.

– Умер мой брат. Вернее, его убили Смердис и Гаумата, чтобы захватить трон, ведь они потомки мидийских царей.

– Неужели Смердис так сильно похож на Бардию? – усомнилась Фейдима.

– Ты же сама много раз видела Смердиса, но поняла, что это не Бардия, лишь оказавшись в постели с ним.

Фейдима была потрясена и не скрывала этого.

– Милая Атосса, как же ты распознала, что Смердис не твой брат?

– Случайно, – Атосса усмехнулась. – Целуясь однажды с мужем, я вдруг обнаружила, что у него нет одного уха.

– Теперь понятно, почему царь отрастил такие длинные волосы, – пробормотала Фейдима. – Меня это удивляло.

– Есть и другие признаки, подтверждающие мою правоту, – продолжила Атосса. – У моего мужа отсутствует ожог на правом бедре. Еще он мочится в постель, когда выпьет слишком много вина. С моим братом такого никогда не случалось.

– Бардия был не падок на вино, – кивнула Фейдима.

Беседа подруг продолжалась около часа, затем они расстались.

За обедом Атосса как бы между прочим обмолвилась: Фейдима огорчена тем, что царь совсем забыл о ней.

– Ты же сама была против, чтобы я ходил к Фейдиме, – проворчал Смердис, моя руки в тазу после жирной баранины.

– Ну иногда-то можно ее порадовать, – Атосса кокетливо улыбнулась.

Смердис не стал откладывать и в тот же вечер пожаловал к Фейдиме. Этого и добивалась Атосса, которая взяла ее в свои союзницы, осуществляя очередной коварный замысел.

Фейдима сделала вид, что не ожидала прихода царя. Ее смущение и робкая радость, которую она не пыталась скрывать, вызвали у Смердиса восторг. Царь и наложница поцеловались в уста, как было у них заведено прежде, и тут же стали раздеваться, выдворив прочь служанок. Смердис сгорал от нетерпения.

Фейдима пожелала начать с общих ласк, чтобы получше рассмотреть поверхность правого бедра своего царственного любовника. Ожога там действительно не оказалось. Затем Фейдима устроилась сверху царя, опираясь руками в его могучую грудь. Она довела его до экстаза, по комнате шли блаженные мужские стоны. Не давая своему любовнику и секунда передышки, Фейдима прильнула устами к его устам, одновременно ее пальцы гладили густые завитые волосы царя.

Правое ухо на голове царя Фейдима нащупала быстро, а вот левое… Левое ухо отсутствовало! На его месте было лишь маленькое отверстие и крошечный бугорок, остаток ушной раковины.

Фейдима быстро отдернула руку, опасаясь, что царь заподозрит неладное…

Неутомимость наложницы пришлась по душе Смердису, который пообещал завтра навестить ее снова.

Уже облаченный в одежды царь вновь приблизился к ложу, на котором полулежала обнаженная Фейдима, чтобы запечатлеть у нее на устах прощальный поцелуй. Пристальный взгляд смутил его.

– Что-то не так?

– Все прекрасно! – с улыбкой промолвила наложница.

Она подставила царю для поцелуя алые сочные губы и ласково провела по щеке Смердиса своими тонкими пальцами.

Успокоенный прощальной улыбкой и этим нежным прикосновением, Смердис удалился, не ведая, что судьба его уже решена.

В Экбатанах жила родная тетка Фейдимы, с которой ей разрешалось изредка встречаться в пределах дворца. На этом Атосса и построила свой замысел. Встретившись с теткой, Фейдима попросила ее передать устное послание своему отцу, который находился в Сузах. Суть послания заключалась в том, что персы, сами того не ведая, потеряли трон Ахеменидов и что во главе Персидской державы ныне стоят два мага, убийцы Бардии.

Месяц харапашия[42] только начался.

Старый Арсам теперь жил в Пасаргадах, так как должность царского судьи вынуждала его каждодневно разбирать тяжбы, с которыми шли в этот город люди со всей Персиды. Арсам был справедлив, и это было широко известно. Угроз он не боялся, поскольку пользовался любовью простого народа, в каждом городе и селении Персиды у Арсама были защитники и почитатели. Пытаться подкупить Арсама значило нажить себе непримиримого врага. На это обычно никто не отваживался.

Фрашаракой[43] в Пасаргадах был лучший друг Арсама, а градоначальником – брат жены, тоже известный своей честностью. Эта троица смело и беспристрастно выполняла царский указ о привлечении к суду всех взяточников и притеснителей, как бы знатны они ни были. На судебные процессы, которые обычно проводились на площади под открытым небом, собирались толпы горожан и сельского люда, дабы позлорадствовать над тем, как потащат в темницу какого-нибудь вельможу.

Арсам, признававший в мужчинах, – а в мужчинах-персах особенно! – только самые прекрасные душевные качества, люто ненавидел стяжателей, воров и притеснителей слабых. Приговоры его часто были суровы. Если Арсам приговаривал кого-то к штрафу, то к такому огромному, что судебные исполнители обирали приговоренного до нитки. Лжесвидетелей Арсам неизменно приговаривал к испытанию огнем, говоря при этом, что их должны судить боги, а не люди. При этом слуги Арсама вкладывали столь длинные и высокие поленницы из сухих дров, что ни одному обвиняемому не удавалось выбраться живым из яростного пламени. Столь же беспощаден был Арсам к нарушителям договоров, их подвергали водной ордалии. При этом Арсам сам пускал стрелу из лука и посылал за ней такого нерасторопного бегуна, что приговоренный, которого в это время держали под водой, был обречен на смерть.[44]

Обвиненных в изнасиловании свободной женщины без долгих разговоров отдавали палачу и превращали в евнухов.

В те дни немало знатных мужей скрывались в горах и безводных пустынях, предпочитая терпеть лишения, лишь бы не угодить на суд к Арсаму. Беглецов разыскивали конные отряды тифтаев,[45] которые подчинялись гаушаке.[46]

В Персиде гаушакой был Вахьяздата. Этого военачальника Бардия заприметил во время похода в Египет и приблизил к себе.

Вахьяздата проявлял столько рвения, отыскивая следы бывших царских чиновников, скрывающихся от правосудия, что пользовался не меньшей популярностью, чем Арсам.

Одним из отрядов тифтаев командовал Дарий, сын Гистаспа. На этом настоял старый Арсам, не позволивший Гистаспу забрать старшего сына в свою сатрапию. Он заявил, что служить Справедливости лучше делом, нежели словом.

Персидская знать недолюбливала тифтаев, которых обычно набирали из полудиких кочевых племен. Иные из знатных персов предпочитали покончить с собой, но не попасть в руки тифтаям. Гистаспа возмущало, что его старший сын будет предводительствовать людьми, обязанности которых вызывают презрение. Однако противиться воле отца Гистасп не мог, поэтому отправился в свою сатрапию без Дария, зато забрал с собой младших сыновей.

Арсам, заметив, что Дарий не в восторге от того, что стал военачальником над тифтаями, как-то сказал:

– В стародавние времена персидские цари не брезговали сами собирать сухой коровий помет, чтобы разжечь огонь в очаге. Корова и пламя костра сотворены Ахурамаздой, разве может быть нечистым творение бога? Первый человек тоже был творением Ахурамазды. Уксиев или коссеев можно презирать за дикие нравы, но не тех из них, кто служит Справедливости, преследуя негодяев, позабывших всякую совесть. Тифтаи – это сухой коровий помет. А Справедливость – это огонь, которому они служат.

– Дед, тебе бы жрецом быть, – улыбнулся Дарий, – царем в царстве праведников.

– Царство праведников будет на земле, когда ниспосланный добрыми богами Саошьянт[47] поведет все народы на последнюю решительную битву с силами зла, – промолвил Арсам, глядя на внука голубыми проницательными глазами. – Это случится не скоро, ибо как гниющий труп полон червей и смрада, так и существующий мир испоганен семенами порока. Творя суд над ворами и насильниками, мы тем самым боремся с самим Ангро-Манью, который завлекает всех заблудших в свои черные сети. Только ежедневным служением Справедливости, все вместе и каждый в отдельности, мы приближаем эру Визаришн.[48] Помни об этом всегда, Дарий.