Фест был доволен, а я тем более. Примерно через пятнадцать лет после возвращения в Германию я, наконец, занял определенную позицию в литературной жизни страны, и, может быть, важнейшую. Я надеялся, что литературный раздел газеты удастся превратить в форум и первоклассный инструмент при условии, что никакие трудности не повредят совместной работе с Фестом. На возможность возникновения этих трудностей ничто не указывало — пока, по крайней мере.

В начале сентября 1973 года вышла книга Феста о Гитлере. По этому поводу издатель монографии Вольф Йобст Зидлер устроил в своем доме в Берлин-Далеме большой прием. Пригласили и нас с Тосей, конечно же, по предложению Феста. Мы пребывали в превосходном настроении, когда, едва войдя в переднюю просторного фешенебельного жилища, взглянули в открытую дверь одной из комнат и увидели нечто такое, от чего у нас едва не перехватило дыхание. Несколько человек очень оживленно беседовали со стоящим в центре круга благообразным господином без малого семидесяти лет, одетым в безупречный темный костюм. Хозяин дома подчеркнуто, чтобы не сказать почтительно, выказывал ему свое расположение. По всей видимости, почетным гостем на этом вечере был не Фест, а солидный господин, производивший в высшей степени симпатичное впечатление.

Тося побледнела. Внезапно и я почувствовал себя не в своей тарелке. Вне всяких сомнений, нам представлялись только две возможности — оставаться, несмотря на присутствие почетного гостя, или немедленно покинуть роскошную виллу, что, конечно же, было бы равнозначно скандалу. Я размышлял считанные мгновения, но, прежде чем смог что-то сделать, ситуация уже разрешилась: Зидлер подошел к нам и вежливо, но вместе с тем энергично подвел к почетному гостю, от которого нас отделяли теперь два-три шага. Тот поприветствовал нас как старых друзей. Да, так и было, он приветствовал нас в высшей степени сердечно.

Этот скромный господин был преступником, одним из самых страшных военных преступников в истории Германии. Он виновен в смерти бесчисленного множества людей. Еще недавно он входил в круг ближайших сотрудников и доверенных лиц Адольфа Гитлера. Международный военный трибунал в Нюрнберге приговорил его к двадцати годам тюрьмы. Я говорю об Альберте Шпеере.

Уже не помню, о чем тогда беседовали. Но, что бы я ни говорил, Шпеер кивал одобрительно и по-дружески, будто хотел сказать: еврейский согражданин прав, еврейский согражданин здесь ко двору. Если не ошибаюсь, на столике, на бархатном покрывале лежала книга, в честь которой и было затеяно празднество, — том в 1200 страниц.

На черной обложке выделялось краткое название «Гитлер», напечатанное большими белыми буквами. Нельзя было не понять, что должно было внушить такое оформление книги, на что оно претендовало со всей решительностью — на то, чтобы вызвать пафос и создать впечатление монументальности. Шпеер рассматривал книгу с очевидным удовольствием. С лукавой улыбкой покосившись на торжественно выставленный фолиант, он сказал задумчиво и со значением: «Он был бы доволен, ему бы понравилось».

Оцепенел ли я от ужаса? Прикрикнул ли я на организатора массовых убийств, который уважительно шутил по адресу своего фюрера, и призвал ли его к порядку? Нет, я ничего не сделал, я молчал, охваченный ужасом. Но я спросил себя, каким же человеком должен быть хозяин дома, издатель и публицист Вольф Йобст Зидлер, который счел возможным пригласить к себе Альберта Шпеера и нас вместе с ним, хозяин дома, которому и в голову не пришло обратить наше внимание на то, с кем мы у него встретимся.

Впрочем, какое мне дело до Зидлера, который никогда не был и не стал моим другом? Но ведь был еще Фест, который наверняка знал, что среди гостей на этом приеме окажется и Шпеер. Так как же он не предупредил или, по крайней мере, не проинформировал меня? Думаю, что знаю причину. Вероятно, ему и в голову не пришло, что я могу, осторожно выражаясь, иметь сомнения насчет того, чтобы подать руку одному из ведущих национал-социалистов и сесть с ним за один стол.

А почему это не пришло ему в голову? Потому, может быть, что Фест — человек, чья сосредоточенность на самом себе и эгоизм переходят в эгоцентризм, а временами даже в жестокосердие, нередко имея следствием отсутствие более глубокого интереса к другим людям. Его личность окружает холодная аура, защитный слой, от которого он, несомненно, зависит. Так как ему нужен этот слой, он гордится им. Связано ли это с цинизмом? Я никогда не спрашивал Феста, считает ли он себя циником. Вот только я подозреваю, что из всех упреков, которые можно было бы предъявить Фесту, этот был бы ему больше всего по сердцу.

Вечер со Шпеером стал не особенно хорошим предзнаменованием для моего будущего сотрудничества с Иоахимом Фестом. Более того, именно здесь уже были созданы предпосылки драматического столкновения мнений, которое через много лет возникло между нами, этот конфликт содержался здесь уже в зародыше. Осенью 1973 года я обо всем этом еще не знал, в лучшем случае чувствовал — и гнал от себя подозрения. В споре с Фестом я не был заинтересован ни в малейшей мере, по крайней мере тогда. Поэтому я избегал разговора с ним о зловещей встрече.

2 декабря 1973 года мы с Тосей выехали поездом «Интерсити» из Гамбурга во Франкфурт. Мы были не одни: в том же купе во Франкфурт ехал новый издатель «Франкфуртер Альгемайне», отвечавший за работу отдела культуры. Он, как и я, должен был завтра приступить к своим обязанностям.

Мои первые дни во «Франкфуртер Альгемайне» вовсе не были приятны. Почти все редакторы и секретарши отдела литературы не дали себе ни малейшего труда скрыть от меня, что я здесь нежелателен. Мне выделили запущенную комнату, мебель пребывала в жалком состоянии. Было ли это своего рода приветствием? Но оно меня не особенно ошеломило и едва ли помешало. Явное сопротивление только подзадорило. Настроение у меня было хорошее, и день ото дня оно улучшалось.

Я сразу же начал интенсивно работать — диктовать письма, редактировать рукописи и прежде всего звонить — сначала немногим сотрудникам, с которыми хотел работать. Прежде всего я позвонил Гюнтеру Блёккеру. Я звонил писателям и критикам, которых надеялся привлечь к работе в газете. То, о чем я знал и раньше, подтвердилось при чтении рукописей, кстати, не особенно многочисленных, оставленных мне предшественником. Большинство было написано растянуто и скучно, в основном рецензентами, которые, по всей видимости, не придавали ни малейшего значения тому, чтобы читатели их понимали.

Мне надо было возможно скорее найти новых сотрудников. Но откуда их взять? Я подумал сначала о знаменитых писателях. В качестве рецензентов они могли бы существенно способствовать повышению привлекательности литературного раздела газеты — и не только потому, что их имена были знакомы читателям. Еще важнее было, что их индивидуальный стиль сделает литературный раздел красочнее и живее. Те же, кто рецензировал книги один или два раза год, то есть, если будет позволено сказать, являлись в критическом цеху горе-охотниками, куда больше, чем профессиональные рецензенты, готовы писать рецензии из любезности. Репутация таких авторов зависит не от их журналистских побочных работ, а от романов или сборников стихов. А в литературном ремесле не столь уж необычны меновые сделки, здесь на протяжении поколений известен девиз: «Назови меня Шиллером, а я тебя назову Гёте». Конечно, профессиональные критики не честнее или благороднее горе-охотников. Но так как критика — их основная деятельность, они, как правило, не столь легкомысленны, чтобы ставить на карту свое реноме писанием рецензий из любезности.

Тем не менее я, не колеблясь, попросил о сотрудничестве некоторых знаменитых авторов, которые только время от времени могли и хотели писать критические статьи. Мои усилия были не напрасны. Вольфганг Кёппен, Генрих Бёлль и Голо Манн, Зигфрид Ленц, Герман Бургер и Ханс Й. Фрёлих, Карл Кролов, Петер Рюмкорф и Гюнтер Кунерт — все они участвовали в работе отдела. Я никогда не пожалел об этом, несмотря на некоторые рецензии, написанные ради дружбы, чему трудно было воспрепятствовать. Именно эти авторы быстро придали некоторый блеск литературному разделу «Франкфуртер Альгемайне».