16 ноября 1940 года 22 входа (позже осталось только пятнадцать) были закрыты и с этих пор охранялись шестью постами, состоявшими из двух немецких жандармов, двух польских полицейских и двух служащих еврейской милиции, «еврейской службы порядка». Эта милиция не носила формы, но была легко узнаваема. Милиционеры кроме обязательной для всех нарукавной повязки носили вторую, желтого цвета, а также форменную фуражку и металлическую бляху на груди. Они были вооружены дубинками.

Так из «карантинной зоны», из квартала, официально называвшегося «еврейским кварталом», возник огромный концентрационный лагерь — Варшавское гетто.

Время от времени в гетто можно было увидеть еще молодого человека, закутанного в лохмотья, который, подскакивая и пританцовывая, бежал по улицам, всегда в сопровождении забавлявшихся детей и подростков. Прохожие удивлялись, но приветствовали его аплодисментами. Его отличительным знаком были два еврейских слова, которые он громко выкрикивал и быстро повторял на манер газетчика: «Але глах», что означает «Все одинаковы». Никто не знал, шла ли при этом речь о констатации факта, предсказании или предостережении, был ли он сумасшедшим или только изображал безумного. Этот зловещий человек по фамилии Рубинштейн, которого называли «Але глах», был шутом Варшавского гетто.

Были ли мы все и вправду равны? Известные ученые и простые носильщики, замечательные врачи и жалкие нищие, преуспевающие художники и простые разносчики, богатые банкиры и мелкие обманщики, деятельные коммерсанты и недалекие ремесленники, ортодоксы, ни на миг не усомнившиеся в вере своих отцов, и обращенные в христианство, знать ничего не хотевшие об иудаизме и большей частью действительно не знавшие, — все они оказались в гетто, все были осуждены на бедствия и нищету, все должны были страдать от голода, холода и грязи, находясь во власти тысячи страхов. Над всеми ними, молодыми или старыми, хитрыми или простоватыми, распростерлась ужасная мрачная тень, от которой нельзя было уклониться, — тень смертельного страха.

Но неправильно было бы думать, что все эти очень разные люди находились в гетто в одинаковой ситуации, что им приходилось выносить одни и те же тяготы. Во всяком случае, поначалу дело обстояло не так. Те, кто располагали сбережениями, кто обладали чем-то, что можно было продать, прежде всего украшениями, золотом или серебром, старинными светильниками или другими предметами культа, могли позволить себе продукты, недоступные для большинства обитателей гетто и необходимые всем, всем без исключения. Выжить с официальной нормой питания было совершенно невозможно, ибо ее хватало только для того, чтобы не умереть с голоду.

Многое зависело от профессии. Тяжелее всего приходилось учителям, адвокатам и архитекторам. В гетто ведь не было ни школ, ни судов, здесь ничего и не строили. Правда, многие юристы нашли работу в управлении гетто или в комендатуре службы порядка, то есть еврейской милиции, кстати, пользовавшейся всеобщей нелюбовью. Куда лучше жилось врачам, в том числе дантистам, они всегда требовались. То же касалось и ремесленников, прежде всего столяров, слесарей, жестянщиков, электротехников, а также портных и сапожников.

В то же время возникла новая профессия — контрабандист. Тысячи людей, чаще мужчины, чем женщины, и скорее молодые, даже подростки, ежедневно отправлялись на работу на немецкие предприятия за пределами гетто. Они делали это добровольно, хотя заработок был минимален. Причина заключалась в возможности захватить с собой из гетто что-нибудь на продажу, в особенности одежду, порою часы или украшения. Все это быстро сбывалось по бросовым ценам. На выручку приобретались продукты, которые вечером, при возвращении еврейских колонн, контрабандой проносили в гетто.

То, что происходило у входов в гетто, нельзя было предвидеть, ибо немецкие жандармы вели себя как им заблагорассудится. Иногда они самым жестоким образом отбирали у переходивших «границу» все то, что люди прятали на теле, — сало, колбасу или хотя бы картофель. Во время такого контроля нередко стреляли, и не было недостатка в кровавых жертвах. Но встречались и жандармы, которые вели себя по-другому: им было все равно, что несли с собой в гетто эти бедолаги, еврейские контрабандисты-любители.

Куда более важную роль играли контрабандисты профессиональные — евреи пролетарского происхождения, как правило, дюжие парни, которые до войны работали носильщиками или были неквалифицированными рабочими на промышленных предприятиях. То были люди, осознанно шедшие на риск и явно не боявшиеся смерти. Они делали общее дело с польскими компаньонами такого же происхождения и с немецкими часовыми у входов в гетто.

Каждую ночь продукты питания транспортировались в огромных количествах. Сотни мешков с мукой и рисом, с горохом и бобами, салом и сахаром, с картофелем и овощами… Контрабандисты быстро перебрасывали мешки через стену в определенных местах или передавали через отверстия в стене. Затем они на время снова заделывали эти отверстия. Временами «поставки» осуществлялись с использованием конных повозок или грузовиков, которым разрешалось беспрепятственно проезжать через официальные входы в гетто — по согласию с немецкими жандармами, разумеется подкупленными.

Тот, кто участвовал в этой контрабанде, зарабатывал много. Цены на продукты были за стенами по меньшей мере в два раза выше, чем в остальном городе. Поэтому отчаянные еврейские контрабандисты могли жить в свое удовольствие, они входили в число тех, кто составлял публику немногочисленных и очень дорогих ресторанов в гетто. Но им приходилось считаться и с большой опасностью. Рано или поздно немецкие партнеры начинали понимать, что не стоит иметь соучастников-евреев, — куда умнее не мешкая отделаться от одного или другого, к примеру, выстрелом из пистолета.

Прямо посреди гетто проходила одна из важнейших варшавских магистралей — ось Восток-Запад. Вермахт был очень заинтересован в ней, особенно весной 1941 года, то есть непосредственно перед началом войны против Советского Союза. Все сообщение с запада на восток могло осуществляться только по этой дороге, и поэтому ее отделили от гетто. Так квартал, предоставленный евреям, оказался разделен. Возникли так называемые большое и малое гетто, соединенные переходом — деревянным мостом, который, кстати, строил и финансировал «Юденрат».

Немецким часовым на этом мосту доставляло удовольствие особым образом обращаться с евреями, которым приходилось проходить по нему (по-другому нельзя было попасть из малого гетто в большое и наоборот). Многих пропускали, но кого-то подвергали садистским мучениям. Если шел, скажем, бородатый, старый еврей, ему командовали: «Пятьдесят приседаний!» Этого никто не выдерживал, все падали, обессилев, после двадцати или тридцати. Несколько месяцев мы жили совсем рядом с мостом, и я часто наблюдал за мрачными представлениями, которые разыгрывались там почти ежедневно и которыми часовые, очевидно, не могли вдоволь налюбоваться. К ночным выстрелам и крикам привыкали быстро.

Как ни странно, в гетто существовали и такси, правда, не автомобили и не дрожки, а рикши. Их экипажами были велосипеды, на которые находчивые люди, большей частью молодые техники, монтировали широкое сиденье. Его хватало для двух седоков. Правда, поездку на рикше могли себе позволить лишь немногие — те, у кого были деньги. А что же общественный транспорт? В гетто ходил трамвай, который, как и в прошлом веке, тянули лошади. Он всегда был битком набит, и именно поэтому мы, мои друзья и я, никогда им не пользовались. Мы боялись вшей, основных разносчиков сыпного тифа, и поэтому всегда ходили пешком.

Правда, большинство улиц было постоянно переполнено. Я никогда не видел в гетто пустой улицы, а полупустую очень редко. Опасного контакта с другими пешеходами не всегда удавалось избежать, так что подцепить вошь можно было и на улице, став жертвой эпидемии, которая большей частью вела к смерти. А ее в гетто встречали на каждом шагу. И это следует понимать в буквальном смысле: на обочинах улиц лежали, большей частью утром, едва прикрытые старыми газетами трупы тех, кто умер от истощения, голода или тифа. Никто не хотел брать на себя расходы по погребению этих людей.