Оглядывая подвал, Алексей невольно сравнил его со своим домом и едва удержался, чтобы не улыбнуться. Быть может, это и придало ему нужной веры в себя. И когда Прибытчиха притворила за собой дверь, он сказал:

— Надо, Змитрок, спасать бригаду! Насмарку пускают.

Прибытков, взявшийся было за спинку стула, собираясь сесть напротив, долгим, внимательным взглядом посмотрел в лицо бригадиру. Но промолчал. И оттого Алексею стало опять неловко. Ему показалось, будто взгляд неказистого каменщика искал в нем то, что могло скрываться за его словами, выискивал какую-то вину — есть она или нет.

— У меня заботы не только о себе, — заторопился Алексей. — Разбросать нас — нехитрое дело. А ты попробуй поднимись, как мы поднялись.

Пристальный взгляд вообще мало приятен. У Прибыткова же он был, кроме того, неподвижный, тяжелый. Стоя перед Алексеем, неуклюжий Прибытков не сводил с него округлых глаз и упорно ждал еще чего-то.

— Перед нами вон что раскрылось, — уже не по своей воле продолжал Алексей. — Теперь только и работать бы. А от них нам ничего не нужно. Нехай только не трогают. Наверное, кому-то завидно стало. Нашли на кого намахиваться!

— Я подумаю, это самое, — пообещал наконец Прибытков…

Разговор с Сурначом был еще короче. Тот просто рассмеялся:

— Чего тут лясы точить! Все течет, бригадир, все меняется! И коль не хочешь в какую-нибудь историю влипнуть, брось мутить. А то будет тебе "справедливость"…

Домой Алексей пришел мрачный, как туча. Пнул ногой Пальму, которая, лебезя, кинулась ласкаться, и, услышав в доме детские голоса — к Зосе пришли ученицы, — садом направился к речке.

Свислочь текла тихо, мирно, шурша аиром у самого берега. Неподалеку плавали утки. Проворно работая лапками, они часто ныряли, и на поверхности воды смешно, как поплавки, покачивались их кургузые зады. Алексей прошел на лаву — мостки, сделанные, чтобы Зося могла полоскать белье, — и тупым взглядом стал следить за утками. "Как так?.. Какое кто имеет право лишать его, заслуженного, потом добытого? Кто он?" В правоте своей Алексей не сомневался. "Что он козел отпущения?" Но надо было в этом убедить других. Чтобы не подозревали ни в чем и поняли. Все, даже Кухта. Чтобы поставили себя на его место и по-человечески поняли. Он же человек. И хочет, в сущности, только одного — пусть тот, от кого зависит его судьба, не забывает об этом. А утки все ныряли и ныряли, поднимая потом головы и что-то глотая, и это мешало думать.

Он не заметил, как подошла Зося. Она стала у него за спиной и, когда он вздрогнул, почувствовав чье-то присутствие, дотронулась до плеча.

— Опять неприятности, Леша? Что с тобой? Не таись.

Алексей нервно сбросил с себя ее руку и отстранился.

— Кухта бригаду решил расформировать, вот что!

— Это почему? — строго спросила она, готовая заступиться.

— Откуда я знаю. Не угодил, вишь! Да не на того напал!

— А что он говорит?

— Его только слушай! У него всегда причины найдутся.

Предчувствуя неладное, Зося взяла мужа за плечи и повернула к себе лицом.

— Нет, Леша, ты расскажи все по порядку! Не мог же он так просто. Вашей бригадой гордились ведь.

— Гордились! — уже не сдерживаясь, с надсадой крикнул он. — Что ты пристаешь, как к подследственному? Я еще никого не убил!

Его крик насторожил уток, они перестали нырять и вытянули шеи, прислушиваясь. Алексей заметил это и, придержав Зосю, разминулся с нею на лаве и сошел на берег.

Теряясь в догадках, за ним пошла и Зося. Догнала и опять остановила.

— Что говорил Кухта?

Алексей знал: это был момент, когда он должен сказать ей правду. Должен! Иначе нечто натянутое, как струна, может оборваться. А тогда… Он не представлял, что было бы тогда, но предчувствовал — произошло бы почти непоправимое. Зося стояла перед ним с откинутой головою и напряженно вытянутыми руками.

— У него одна песня: так надо.

— Мне надо знать: почему?

— Говорит, скоро фабзайцы прибудут, их нужно на-практиковать.

— Так чего же ты взбунтовался?

Иных слов Алексей не ждал, но все равно они полоснули по сердцу.

— Затычка я им, что ли? Ему хорошо при его выгодах. А попробовал бы на нашем месте с кельмой. Опять садись на оклад. Не могу я!.. И думаешь уважение будет? На черепаху еще посадят… А Кравец? Ему плевать, кто со мной работает. Ему показатели давай. А может, он даже и знал, кого собираются подсунуть.

Гремя проволокой, по которой двигалось кольцо цепи, подбежала Пальма. Но Алексей цыкнул на нее и, схватив комок земли, швырнул в овчарку.

— Плохо ты. Леша, о других думаешь. А тебя ведь уважением окружили, славой.

— Недаром! Я горбом это заслужил! Сколько таких, как я?

— Есть вещи, которых ничем нельзя заслужить, если работаешь только за деньги.

— Этому ты учениц своих поучи.

— А возможно, хочешь, чтоб сказали — выбором ошиблись. Не оправдал, дескать. Или и того хуже… Станешь Алешкой, что будем делать? Стыд ведь какой! Чужой среди своих!

— Я и сейчас, оказывается, не больно близкий. Попробовал пикнуть, и вишь — неугодный уже.

— А ты что хотел? Чтобы потуряли всему.

Зося медленно прошла возле Алексея, но затем не выдержала и побежала к дому, где слышались голоса — во дворе ученицы играли: со Светланкой. А он остался стоять около молодой яблоньки. Гнев и обида душили его.

Опять все неладно пошло в семье Урбановичей. Правда, шумных катавасий не было. Но зато неожиданно там, где, казалось, все шло гладко, стали выявляться основания для самых неожиданных споров, и каждый такой случай, даже самый незначительный, бесил Алексея и убивал Зосю.

В то же время каждый жил надеждой, что будет так, как хочется ему. Алексей в душе не верил, что Кухта покончит с бригадой — в других-то городах иначе! — и по-прежнему работал, как зверь. Он и тут старался доказать свою правоту работой, надеясь, что все как-то уладится и дома. Важно было проявить твердость, не поддаться и не позволить, чтобы даже в мелочах Зосины капризы взяли верх. Он умышленно стал держать себя независимо, грубо, хотя его тянуло к жене и хотелось чувствовать ее всю как можно ближе.

Но если Алексей только упрямился, ждал, Зося кое-что предпринимала.

Искони утверждалась житейская мудрость — сора из дома не выносить. Плачь, стервеней, бейся головой о стену, но на суд людской неполадок и горя своего не неси. Неважно, что окружающие все равно знают о твоих слезах и домашней грызне, — ты должна молчать. Молчать и притворяться счастливой. Улыбайся, хотя лицо одеревенело от горя, — и все! И как, в самом деле, было поступать гордому человеку, если счастье замкнуто на семь замков? Зося же верила в свое и Алексеево счастье. Только к нему вело много дорог, и Зося, боясь кружных, выбрала, как казалось ей, самую короткую.

С Зимчуком она встретилась на крыльце горсовета.

— Чтобы не возвращаться, давай пройдемся, — предложил он, когда Зося с замирающим сердцем, словно бросаясь в холодную воду, стала рассказывать про новую беду.

Пошли по тротуару, стараясь оставаться в тени деревьев. Согретый асфальт был мягок, и Зосе казалось, что ее туфли оставляют следы.

Проехал грузовик. В кузове сидела пионерия — в белых рубашках и блузках, с красными галстуками, в тюбетейках, соломенных шляпах, пилотках, сделанных из газет. Ребята пели — звонко, как поют, когда едут на маевку или в лагерь. Навстречу прошли два ремесленника в обнимку. Потом ярко Одетая женщина со странной фигурой. Бедра у нее были широкие, а руки растопырены, словно у куклы. За нею шла группа строительниц в небрежно повязанных платках и спецодежде. У них, видимо, был обеденный перерыв, и они ходили в магазин. Каждая что-нибудь несла — бутылку кефира, булку, хлеб. Девушки бросали на женщину насмешливые взгляды, толкая друг друга локтями, передразнивали ее. Но поравнявшись с Зосею и Зимчуком, пошли как ни в чем не бывало.

— Эти уже освоились, — сказал Зимчук. — А знаешь, что с ними бывает, когда впервые в общежитие попадают? Некоторые даже умываться перестают, спать в одежде ложатся. Полная апатия от усталости. И так с месяц. Нелегко приходит к человеку самостоятельность. Тем более, если он до этого на всем готовом жил — в семье, в ремесленной школе…