Это было кстати, ибо Василию Петровичу самому захотелось взглянуть отсюда на город — вспомнилось, как несколько лет назад тут же стоял с Валей, Зимчуком, студентами.

"Что она делает сейчас? — подумал он, забывая о делегатах. — Бегает по стройкам? Или сердитая сидит над рукописью Урбановича "Опыт моей бригады" и, небось, ругает себя и его? А может, упрямо звонит тому же Зимчуку или Кухте — самым трудным авторам, которые никак не могут сдать статей о соревновании сталинградских и минских строителей?.. Вечером, как всегда, придет усталая, побледневшая, подставит для поцелуя щеку, а переодевшись, заберется с ногами на диван и затихнет там, как сурок. Потом спохватится, поманит к себе пальцем, чтоб помог встать, и они вместе пойдут на кухню готовить ужин… Она говорила, что недавно тоже приходила сюда, — посмотреть, вспомнить… Как все, действительно, изменилось здесь!.."

Привольно спускается к Свислочи молодой парк, словно перескочив ее, подходит к самому проспекту.

Справа на целый квартал тянется строгое здание суворовского училища, увенчанное скульптурами. Там, на втором этаже, когда-то обосновался и жил Алешка. "Странный, неугомонный парень, которого мало кто понимал, — думает Василий Петрович. — Где он теперь?

Кто-то, кажется Урбанович, говорил, что Алешка решил поступать в Политехнический институт. Поступит ли? Хорошо, если бы повезло. Ему больше, чем кому нужны удачи и внимание других…"

Рядом с суворовским училищем высятся еще не оштукатуренные дома — былые коробки. Левее от них, в сиреневой дымке, маячат каменные взлеты и виднеется Центральная площадь…

Электростанции, что напоминала средневековый замок, уже почти не видно. Ее закрыл поднятый на несколько метров проспект. Из-за насыпи и лип белеет только ее верх. Дальше — новый мост с узорчатыми перилами, с фонарями, похожими на каштановые свечи. Еще дальше — Круглая площадь. Окаймленная липами, она приобрела свою форму. В центре, вознесшись в небо, стоит обелиск, одетый в леса. От светлых полукруглых зданий, что замыкают площадь, к мосту выстроились дома, облицованные кремовыми плитами. "Где-то там работает Алексей", — вспоминает Василий Петрович и с трудом отрывается от своих мыслей.

Вынырнув из-за поворота и плавно обогнув Круглую площадь, по проспекту к мосту одна за другой мчатся синие, серые, песочные машины. Поблескивая, идут автобусы с красными полосками на светло-желтых боках. Важно, ближе к тротуару, плывет троллейбус, и над ним, когда он огибает площадь, как когда-то над трамваем, вспыхивают фиолетовые искры.

— Скажите, пожалуйста, когда намечено закончить строительство города? — спрашивает, вздохнув, старый немец.

— Когда? — удивляется Василий Петрович и немного иронично, вспомнив опять Валю, отвечает. — Город будет строиться вечно!.. Да, да, прошу заметить, вечно!..

Минск, 1952–1956 гг.

Родился я в семье земского врача в волжском городке Хвалынске[4]. Не знаю, какой он на самом деле, но мне представляется зеленым, с недалекими меловыми горами, с которых зимою на салазках можно ехать километры. Здесь прошло мое детство, здесь научился плавать и читать, здесь я видел революцию, гражданскую войну.

Революция осталась в моей памяти как гомонливый водоворот на Соборной площади и красные банты на груди у людей. Гражданская же война — как стрельба на улицах, ошалелые всадники на взмыленных конях, разрывы снарядов, что прилетали от Волги, охваченные огнем приволжские склады да еще разве горьковатый вкус пресных лепешек, испеченных из подгорелой муки из этих же складов.

Плавать и читать я научился не совсем обычно. Старшие мальчишки затянули меня раз на якорную цепь от баржи и оставили там одного. Я долго плакал, просился, но, когда понял — напрасно, оттолкнулся от цепи и, барахтаясь, как щенок, поплыл к берегу. Наверное, поэтому я в семь лет переплывал Волжку… А читать? Я много знал наизусть сказок и стихов и начал с того, что играл в чтение: декламировал и водил пальцем по строкам книги. Со временем это позволило выделять из предложений слова, а потом, с помощью сестры, буквы-звуки. Учиться же в школе я стал значительно позже. — сразу поступив в третий класс, когда мы переехали в Белоруссию.

Моя мать — терпеливая, выносливая женщина — работала воспитательницей в детском доме, и, возможно, только это обстоятельство спасло нас.

Голод навалился на обессиленный от войны городок сразу, как только пришел на Поволжье. И вот диво — первыми стали умирать полные. Отец бросил нас давно. Кроме меня на материнском горбу сидели еще двое — старший брат и сестра. Поэтому, естественно, мы не могли быть полными. Да детскому дому кое-что все же перепадало. Когда же стало совсем худо, детский дом эвакуировали в Гомель. Так я попал в Белоруссию.

Нельзя сказать, чтобы жизнь в приднепровской деревне Иолча на Комаринщине была легкой. Девятилетним мальчишкой я попробовал уже хлеб подпаска — пас деревенских свиней, водил в ночное лошадей. Но доброту и сочувствие иолчанских тружениц, свою первую учительницу — одинокую Марию Осиповну Шестакович, Игрище — зеленый простор между деревней и Днепром, звеневшей вечерами от девичьих голосов, я всегда буду вспоминать с хорошим чувством и благодарностью.

Потом я жил и работал во многих селах Комармшцины, но уважение и любовь к людям, приютившим нашу семью, идут все-таки из Иолчи. И там я в свои десять лет поклялся отблагодарить их, чем только смогу.

Позже я учимся в школе второй ступени (так насыпалась тогда средняя школа), где передо мной раскрылся свет знаний и незнакомых ранее чувств. И все равно альма матер для меня осталась однокомплектная Иолчанская школа, где я начал понимать географическую карту, где почувствовал радость оттого, что рисую, где стоял некрашеный шкаф с книгами, которые жадно читал при тусклом свете каминка или в обед на Игрище, когда свиньи спокойно отдыхали на берегу заводи.

До тысяча девятьсот двадцать девятого года, когда я окончил "вторую ступень", брат — простой искренний парень-трудяга — уже работал концерезчиком на Речицком лесопильном заводе и обзавелся семьей. Работать рядом с братом решил и я. Не подавая заявления в институт, поехал к нему.

Что я вынес из средней школы? Прежде всего, желание трудиться, розовые мечты, веру в добро и беспредельную преданность времени, жизни.

За годы работы на Речицком лесопильном заводе кем я только не был! Относил от пилорамы ополки на концерезку, возил из мурла тачкой опилки в кочегарку, был циркулярщиком, помощником станкового, кочегаром, сортировщиком.

Работал охотно, много. Тогда мне было семнадцать. Броня на подростков была заполнена, и, чтобы поступить на завод, пришлось выдать себя за совершеннолетнего — приписать год, Но и в свои семнадцать, отработав полную смену, я грузил вагоны, участвовал в штурмах, воскресниках или усердствовал на лесоскладе около штабелей досок. Так что потом долго с левого плеча, на котором я носил горбыли и доски, не сходил нарост-мазоль, и левое плечо у меня даже сейчас сильнее.

Я полюбил завод, слаженность, что царила на нем, Было хорошо, думно среди товарищей-рабочих у станка или циркулярки. Тяжелее приходилось только зимой. По цеху носились сквозняки. В широкие ворота, через которые самотас подтягивал бревна к пилорамам, дышал заснеженный Днепр. Железо обжигало руки. Но и тогда, — если пилили березу, — чувствовалась весна, повевало хмельным березовым соком. Все искупали короткие минуты отдыха в теплой пилоточке или кочегарке, И очень радовало, когда над коньком заводской крыши загоралась алая звездочка — свидетельство, что завод перевыполнил план.

Не меньшим моим увлечением, как и прежде, были книги. Читал я запоем все, что попадалось под руку, — от Эврипида до Леонова, и уважал их очень. Я даже сейчас помню, где и как получал книги. Помню, как, открыв некрашеный покосившийся шкаф, Мария Осиповна выдавала их нам, вихрастой детворе, бережно брала с полочки, внимательно рассматривала, чтобы запомнить, какие были, — и не протягивала, а вручала их. Помню библиотеку в школе второй ступени и ту заветную комнатку со стеллажами, куда выбирать себе книги допускались только любимчики. Помню библиотеку на лесопильном заводе — молодую библиотекаршу Дору Бер, маленький при дверях столик, за которым она сидела, книжные полки и шкафы. Я забыл, где находился завком, название улицы в рабочем поселке, где жил, а вот библиотеку помню и буду помнить до последнего дня…