— Кельму свою покажешь, — сказал он, чтобы в чем-то оправдаться перед Прибытковым. — Я тоже одну штуку продемонстрирую. На ветру пока ты отвесом тем стену выверишь! А эту штуку приложи — и готово.

— Давай удивляй! — иронически поддержал Сурнач.

Возводили третий этаж, но вокруг еще не было зданий, и отсюда открывался широкий вид на город. Даже была видна окраина: зеленая купа Сторожевского кладбища, среди нее белая церковка с синей луковкой, окраинные домики. За ними в мглистом куреве гряда холмов, извилистая полевая дорога с тоненькими, как черточки, столбами, пригородная деревня, а за всем этим — полоска далекого леса. Веяло простором, и воздух казался здесь чище, чем где.

— Эх, и работном! — выдохнул Алексей, ища глазами домик Сымона. — Нехай знают, коль интересно…

Делегация сталинградцев состояла из восьми человек. Возглавлял ее начальник производственно технического отдела Главсталинградстроя инженер Рыбаков. Гости встретились с Юркевичем, осмотрели город, ознакомились со строительством автомобильного завода и только на следующий день, разделившись на группы, пошли по объектам.

Алексей заметил их, как только они показались в воротах стройки. Чувствуя, что по спине пробегает холодок, он негромко предупредил Прибыткова:

— Ну, Змитрок, на всесоюзную арену выходим. Предупреди хлопцев, а я встречать пойду. Они к Алешке, должно быть, сначала заглянут.

Он бросил кельму, вытер о штаны руки и, заметнее обычного переваливаясь, начал спускаться по шатким сходням.

На площадке царило оживление. Все, казалось, было как всегда. У растворомешалки суетились девушки. С грузовика рабочие сбрасывали песок. Напряженно скрипел подъемник, подавая ковш с раствором. Но приподнятое оживление замечалось во всем: и в том, как работали девушки, — чаще, чем это нужно, поправляя платки, — и в размеренных движениях рабочих, сгружавших песок, и даже в поскрипывании подъемника, напоминавшем курлыканье журавлей. Это передалось Алексею, и он, взволнованный, подошел к конторе прораба. Но то, что увидел в темном прямоугольнике двери, смутило его окончательно. Обнимая одного из сталинградцев, Алешка хлопал его по спине и захлебывался то ли смехом, то ли плачем.

— Микола, ай, Микола! — повторял он, и Алексею Казалось, что на светлых, обычно насмешливых глазах его слезы.

— Что это у вас такое? — спросил он со скрытой иронией, почти догадываясь, кого обнимает Алешка.

Плечи сталинградца вздрогнули, он выпрямился, но Алешка не выпустил его из объятий, и тот не мог пока повернуться. Однако по красивой голове, по фигуре, стройной, широкоплечей, по чуть кривым, как у кавалеристов, ногам Алексей узнал Кравца.

— Пусти-ка, прораб, — сказал он, поддаваясь порыву. — Я, кажись, тоже был в партизанах, и мы не меньше знакомы. Слышь, а?

Они тоже обнялись и поцеловались. Держа бывшего "заклятого друга" за плечи, Алексей стал разглядывать, надеясь найти в его лице что-нибудь новое и чужое. Но тот совершенно не изменился. Словно и не годы прошли, словно и не вступала в свои права зрелость. Как и пять лет назад, под козырьком кучерявился порыжевший от солнца казацкий чуб, как и прежде, поблескивали серые, страшноватые для многих глаза, и так же презрительно вздрагивали при улыбке ноздри прямого короткого носа.

— И ты здесь, чертушка? — вскрикнул Кравец совсем как раньше. — А я гляжу, какой это Урбанович ходит во славе?

— Я тут дома, а вот ты каким манером сюда попал? — в свою очередь спросил Алексей.

— Закончил войну, погостил у родителей на Кубани, а потом рванул в Сталинград. Вот так, Лёкса, и попал. А Зося где? Наставничает, наверно?

Только теперь Алексей обратил внимание на остальных. В конторе были также Кухта и двое незнакомых — очень смуглый, небольшого роста, сухощавый мужчина и высокий, почти такой же, как Алексей, богатырь с волевым, энергичным лицом. Приветливо и снисходительно улыбаясь, они ждали, когда спадет возбуждение, вызванное этой встречей, и молчали.

— Знакомься, — сказал Кухта, встретив взгляд Алексея и показывая на смуглого мужчину. — Инженер Рыбаков. А это — Сычков. Слышал? Работает над механизацией штукатурных работ. Ну, а это, как известно, Кравец, твой собрат по профессии.

И хотя встреча с Кравцом, скорее всего, могла принести только терзания, Алексею было приятно видеть этого, когда-то своенравного кубанца, и, здороваясь с остальными, он смотрел только на него. В глубине же души они оба удивлялись, что все проходит так гладко.

— Спрашиваешь, как живу? — повернулся Алексей к Кравцу. — Спасибо. Дом построил. Сад посадил. Дочку имею.

— С Зосей живешь? — настойчиво повторил Кравец, гася насмешливые и в то же время тревожные огоньки в глазах.

— А то с кем же? Я, брат, занапрасно не меняю жен, как другие. Мне хватит и одной. Тем более, если она обещает целый, дом детей навести. Видишь, какие обещании дает?

— Та-ак, чертушка…

— А ты, должно быть, все еще холостяком ходишь?

— Свободный пока.

Это почему-то укололо Алексея. Он переступил с ноги на ногу и напряженно предложил:

— Пойдем, посмотрите, как работаем. Можно, товарищ Кухта?

Сталинградцы собирались сначала ознакомиться с учетом и организацией труда на стройке. Но отказываться было неловко, и все подались из конторы.

Алексей поднимался по сходням последним. Он слышал, как пыхтел и отдувался Кухта, как шутил Кравец, и все больше волновался. Его успех или неудача приобретали теперь особый смысл. Шли годы, а Алексей не мог простить Зосе ее увлечения, не мог примириться с тем, что Кравец когда-то любил жену и был близок с ней. А главное, что все это происходило на глазах. И вот сейчас его успех как бы должен был положить конец прежнему и нынешнему молчаливому спору, должен был успокоить самого, поднять еще выше. И он внутренне холодел от нетерпения и ожидания.

Пока сталинградцы знакомились с другими членами бригады, рассматривали ватерпас, кельму Прибыткова, он топтался у своего рабочего места, исподлобья смотрел на подручного и незаметно вытирал вспотевшие ладони.

Взялся он за работу неторопливо, наблюдая за бригадой и постепенно входя в ритм. Несколько месяцев назад бригада стала работать "двойками", и теперь Алексей полагался на это.

— А ну, Степан, давай! — сказал он через минуту подручному.

Тот зачерпнул сизоватый вязкий раствор и разостлал его по стене. Раствор заполнил пазы, неровности и начал твердеть, будто угасая. Дохнуло острым запахом извести, речного песка. Проникаясь сознанием, что под руками нечто живое, Алексей провел по раствору кельмой, привычным движением взял из подготовленной кучки кирпич и не положил, а бросил его рядом с замурованным. Потом, ловко пристукнув ручкой кельмы, потянулся за в вторым, и тот снова, послушный, лёг рядом.

Краем глаза он заметил, как одобрительно кивнул Сычков и оживился Кухта.

— Наддай, Степан! — не выдержал Алексей, чтобы опять не подогнать подручного.

Широкоплечий, сильный, он, казалось, не работал, а распоряжался кирпичом, раствором, напарником, и делал это легко, свободно, без всякого напряжения. Сосредоточенность проступала разве лишь на обветренном, с крупными чертами лице.

Он чувствовал в себе хмельную силу. Она просилась в работу. Ему захотелось развернуться, подать голос, крикнуть что-нибудь вроде молодецкого "гоп-ля".

Так он проработал около получаса, пока кто-то не положил на плечо руку. Почувствовав ее, Алексей огляделся. Возле него стоял Кухта, за ним, усмехаясь, Кравец, немного дальше — Рыбаков с часами в руке, Алешка, Сычков.

— Шабаш, — сказал Кухта, сжимая плечо Алексея. — Теперь подсчитаем. Устал?

От работы горели ладони и гулко билось сердце.

— Нет, — нарочно похвалился он, — наоборот, Павел Игнатович. Устаю, коли медленно работать приходится.

— Точно, чертушка! — согласился Кравец. — Ты заставь человека ходить, как в кино я видел, когда что-то испортилось. Ногу одну поднял, поставил, потом другую поднял. Он так и километра не пройдет. Я, между прочим, тоже не могу.