Зося уже не один раз приходила в сквер посмотреть на портреты мужа и дяди Сымона. Подолгу стояла перед Доской почета, разглядывая их серьезные, натянутые лица и перечитывая скупые подписи. Заходил сюда и Алексей и, чтобы выглядеть не очень счастливым, поглаживал щеки, подбородок, не давая проступить улыбке. И когда Светланка крикнула: "Папа, ты!", это заставило Алексея заново пережить радость.

— Я, дочушка. Не святые горшки лепят, пойдем, — сказал он и заговорил о другом. — Валю жалко, хоть сама и любит учить других. Таких урвителей, как Алешка, гнать от себя надо, шлендает, шатается. Встречные уже обходить начинают. А недавно снова видел с фифой, которой ничего не жалко.

— Чего ты так зло? — спросила Зося, проверяя, не слушает ли их Светланка. — Ему тоже не сладко, назло козыряет.

— Ты всех, кроме меня, оправдываешь. А я не то что… горло грызть таким охальникам готов. На лихо он живет? Прибытков и тот свою кельму смастерил. Она у него и за молоток и за кельму служит. А Алешка что? Ни себе, ни другим. Вот поработала бы с ним…

Зося знала — подобные разговоры пробуждают в Алексее ревность, он вспоминает прошлое, терзает ее, себя. И она как могла спокойнее сказала:

— Глупенький ты! Знаешь, куда мы идем? — И грудью прильнув к мужу, повисла на его руке. — Пойдем скорей, а то разберут все.

В магазине людей было густо, но больше любопытных, и вскоре продавец поставил на прилавок обтекаемой формы радиоприемник. Алексей сам воткнул штепсель и щелкнул выключателем. Около шкалы с радиостанциями засветился зеленый круглый глазок. В динамике загудело. Алексей повернул ручку настройки. И по мере того как яснел круглый глазок, очищался и усиливался звук в динамике.

Многие трудности первых послевоенных лет отходили в прошлое. Они начинали даже казаться странными. Были созданы предприятия строительных материалов и крупные строительные организации. Почти каждый десятый горожанин был в комбинезоне строителя или одежде, измазанной известью, краской. Да и сам город напоминал огромную стройку. На юго-западной окраине воздвигались автомобильный и тракторный гиганты. Возле них вырастали большие заводские поселки, которые позже должны были слиться с городом. Все яснее проступали контуры площадей, улиц. Заканчивали трамвайную линию от центра к Сторожевке, и приближалось время, когда городские сорванцы получали право целый день кататься бесплатно в празднично украшенных трамваях.

Строительный сезон был в разгаре. По улицам катили самосвалы, грузовики с кирпичом, с железобетонными плитами, балками. Грузовики с прицепами везли бревна, железные прутья, арматуру. Своим ходом куда-то передвигался экскаватор, за ним — бульдозер, и на перекрестках, поблескивавших новым асфальтом, им под гусеницы подкладывали доски. Колеса и гусеницы оставляли после себя следы глины, она быстро подсыхала, трескалась и пылила. Космы пыли несло и от котлованов, от куч навороченной земли. Она стлалась, вихрилась.

Переступая глубокие колеи и колдобины, выбитые автомашинами, Алексей миновал ворота и очутился на территории стройки. Все здесь было знакомо так, что почти не замечалось. Леса, наспех сброшенные возле забора. Под навесом навалом бумажные кули с цементом, груды извести, песка. Дальше — растворомешалка, куча кирпича, подъемник, транспортер. На отшибе склад-времянка, где находилась и контора прораба. Неизбежный строительный мусор. Но все это, почти не фиксируемое сознанием, всегда настраивало Алексея на хозяйский лад. Мысль начинала работать в одном направлении.

— Привет, дядя Алексей! — поздоровался с ним моторист — курносый, веснушчатый парень, которого на строительстве почему-то звали "Швагер".

— Здорово, — ответил Алексей и направился к конторе.

Алешка с заспанным лицом сидел на скамейке за длинным, наспех сколоченным столом и графил ведомость.

— Кирпича хватит? — спросил с порога Алексей, невольно вспоминая разговор с женой о Вале и чувствуя большую, чем обычно, неприязнь к Алешке.

— А что?

— А то, что прошло время, когда кирпич привозили прямо от печей — горячий, с дымом, когда мы его в стены теплым клали. А все равно своевременно подвезти не можете.

— Ты что, сегодня с левой ноги встал? — вверх, как птица, взглянул Алешка.

— А разве не было этого на прошлой неделе?

— Было, да сплыло, ха-ха!

— Мне твои шутки не нужны, — упрямо сказал Алексей. — Завтра сталинградцы приезжают.

— Знаю и, кажется, тоже отвечаю за строительство! — блеснул глазами Алешка, и его тонкие ноздри задрожали. Позавчерашняя история, за которую он был готов казнить себя, новая бессонная ночь, после которой пришел на работу с головной болью и омерзением на сердце, — все это вдруг породило ярость. Явилась потребность кричать на кого-нибудь, на кого — не важно. Он стукнул кулаком по столу и ощерился: — Ты меня не учи! Учителей и без тебя по горло. Сам знаю, что мне делать и о чем заботиться!

— Потише, — спокойно предупредил Алексей, но потом тоже рассердился: — Я тебе, может, не Валя. А?

— Что Валя? — голос у Алешки сорвался.

— Сам знаешь. Я говорю, не всех можно обижать. Я тебе не девушка. А про кирпич и раствор говорю загодя, чтоб хватило. Подсобника замени — тюфяк. Нового дай, попроворнее.

— Нет, ты скажи, при чем тут Валька? — вскочил Алешка.

Он опрокинул скамейку, вышел из-за стола, забияцким движением подтянул брюки и одернул пиджак.

— Я говорю о ней, чтобы предупредить тебя, — не моргнув, сказал Алексей. — Нехай лучше не бегает плакаться к Зосе. Понятно?

Алешка побледнел, но нагнулся и поднял скамейку.

— А откуда ты знаешь, что в этом только я виноват? Почему обо мне, заступник, ничего не спрашиваешь?

— И так все ясно.

— Тогда ладно, — взглянув на открытую дверь, пробормотал Алешка. — Посмотри вон, чем тебя постройкой встречает. Может, подобреешь и не только то, что под носом, замечать будешь.

Согнувшись в проеме двери, Алексей вышел из конторы и сразу — как он не заметил этого раньше? — увидел на лесах красное полотнище. Крупными буквами на нем было написано: "Работайте так, как бригада Алексея Урбановича!" В груди приятно пощекотало. Он остановился и, не таясь, несколько раз у всех на виду прочитал написанное.

— Нравится? — крикнул Алешка, стоя уже в двери и держась, как распятый, за косяки.

Алексея потянуло к людям. И хотя не было необходимости, он поговорил со Швагером, который копался в моторе. Подошел к бетономешалке, пошутил с девчатами, с удовольствием замечая, что те смотрят на него внимательнее, чем обычно, разглядывая, как малознакомого, и нет-нет да и переводят взгляды с него на полотнище. Потом перекинулся словами с вахтером, седоусым стариком, похожим одеждой, видом на охотника, и только после этого поднялся к себе на леса.

Прибытков уже готовился к работе. Но, заметив бригадира, подошел.

— Видел? — спросил Алексей, собираясь хлопнуть молчаливого каменщика по плечу и превозмогая это желание: панибратства в среде мастеров не любили.

Прибытков кивнул бородой. Но по тому, как он взял ее б горсть и провел по ней, Алексей догадался — настроение у него тоже приподнятое.

— Ну и как? — опять переспросил он, осмелев и меньше опасаясь задеть его самолюбие.

— Ничего… Законно…

Завязывая на ходу фартук, с изжеванной папиросой во рту подошел Сурнач — кургузый круглолицый здоровяк с любопытными, веселыми глазами. В бригаде Сурнача уважали за золотые руки, за простоту и счастливый талант: он был отличным баянистом, руководил клубным оркестром и часто выступал с ним на стройках.

— С тебя магарыч, бригадир, причитается, — сказал он, сверля Алексея веселыми глазами.

— За мной не пропадало… Но завтра, хлопцы, сталинградцы приезжают. Кого-кого, а нас не минут. Придется навернуть как следует. Пусть посмотрят.

— Ну что ж, навернем! Запросто! — выплюнул папиросу изо рта Сурнач. — Нам репетиций проводить не надо.

Он понимал собеседника больше, чем тот хотел, и обычно смотрел на других слегка иронически, даже насмешливо. Это чувствовал Алексей и все же редко смущался Сурнача. Но, принимая угрюмое трудолюбие Прибыткова за признак ограниченности, он больше, чем перед кем-либо, почему-то терялся именно перед этим многодумным человеком.