— Леша, смотри! — вскрикнула она от удивления.
Вокруг колыхалось шумное людское море, и Зосин голос утонул в нем. Но, видимо, в этот необыкновенный день люди ждали чего-то особенного, и ее услышали.
— Что там такое? — откликнулось сразу несколько голосов.
Зося знала — надо успокоиться, и все же никак не могла овладеть собою. Все ее умиляло и волновало — песни, знамена, солнце, люди и больше всего этот монумент, знакомый давно-давно.
Ленин стоял на пьедестале-трибуне, взявшись руками за ее край. Он, казалось, только что взошел туда и оглядывал людей, собравшихся на митинг, слушал их возгласы. Мысль, которую он хотел передать, уже озарила его лицо.
— Когда это, Исаак Яковлевич? — вытирая слезы о рукав Алексеевой гимнастерки, спросила Зося у Лочмеля, который протолкался к ним.
— Формы в Ленинграде сохранились, вот и отлили, — сказал тот, стесняясь, что у него тоже увлажняются глаза.
Люди подались вперед. Алексей стал сзади Зоси и обнял за талию.
На балконе Дома правительства в больших стеклянных дверях появились военные и штатские. В репродукторах, установленных на крышах правого и левого крыла, со звоном щелкнуло и загудело. Толпа стала утихать, и в тишине ритмично застрекотали камеры кинооператоров.
— Товарищи! — гулко разнеслось по площади и, долетев до задымленных коробок Университетского городка, вернулось обратно: — Товарищи! То-варищи!..
Редко получается так, как бы тебе хотелось, как ты представлял это заранее. Но Зося не желала сейчас ничего большего. Живя минутою, она радовалась за себя, за Алексея, за дитя, которое скоро увидит свет, за всех, кому этот день возвращал желанное.
— …Великая победа одержана, — неслось из репродукторов, и жесты Ковалевского там, на балконе, несколько опережали его слова. — Безоговорочная капитуляция — вот позорный конец нашего врага. В веках останется этот день!
— Я около Ботанического живу. Там тоже митинг был, — не удержался Лочмель, повернувшись к Зосе. — Решили в секторе местной флоры аллею Победы из белорусских елок высадить.
— Мы тоже свое высадим, — сказал Алексей, сжимая Зосю. — Видишь, как получается… А? — И нетерпеливо затопал на месте, увлеченный неожиданной мыслью.
— Ш-ш-ш-ш! — послышалось с разных сторон.
— А я из школы ухожу, Зося Тарасовна, — послушно приглушил голос Лочмель.
— Куда? Зачем? — слушая его и оратора одновременно и как-то медленно осознавая новость, спросила Зося.
— Не могу больше… Попробую в газете работать… Мира, оказывается, в нашей школе практику до войны проходила… Так что, может, не скоро встретимся. Вот и хочу проститься с вами, поблагодарить…
— Есть за что.
— Есть, есть, Зося Тарасовна. Я ведь о многом догадываюсь. Думаете, часто такое встречается? Любят еще некоторые презирать других…
— А мы как без вас?
— Очень просто. Не будет кому скуку наводить… Ехал я сюда на трамвае. Рядом женщина сидела. Простоволосая, несчастная. День Победы, говорит. Все под ручку идут. А я с кем пойду? Мне тоже не с кем идти, Зося Тарасовна… Да еще и хуже того…
— За труд, товарищи! — помноженные эхом, разносились по площади слова Ковалевского. — Помните — с нами братья! С победой, товарищи!
— Слышишь, а? — зашептал Алексей, склонившись к Зосиному уху и косясь на Лочмеля. — А ты говоришь — рано!..
И когда митинг окончился, он, осторожно ведя Зосю, заслоняя ее собой, только и рассуждал что об услышанном. Тут и там, прямо на улице, люди водили хороводы, танцевали, а он все доказывал — сад необходимо посадить только сегодня, тем более что ямы подготовлены, припасены колышки и чернозем.
При входе в Театральный сквер они увидели среди танцующих Алешку с Валей. Алешка по-молодецки притопывал и, прижимая к себе раскрасневшуюся Валю, ухарски, напропалую кружил ее.
— Поздороваются, Леша, или сделают вид, что не заметили? — виновато спросила Зося.
— Как хотят себе. Я ему не делал гадостей и не собираюсь. А коли сердится, то пускай.
— Больше жизни, братья-славяне!.. В круг! Полька слева! — подал Алешка команду, когда Алексей и Зося поравнялись с танцующими, и вдруг, остановившись, отколол: — Да здравствуют славные партизаны "Штурма"! Ура-а, братья-славяне!
— Шалопут, — улыбнулся Алексей и, отойдя, опять заговорил о своем.
Зося слушала его и никак не могла понять, радоваться ли ей или печалиться.
Нет, скорей всего надо было радоваться.
3
Сымон встретил их возле калитки с молотком в руке.
— Ну как? — спросил он, глядя на самодельный флаг, развевавшийся над воротами. — Моей домашней милиции не видели там? Беда просто…
Его словам не хватало определенности. "Ну как?" — к чему это относится: к митингу или к флагу? "Беда просто" — о чем это?
— Сами сшили? — показала Зося на флаг.
— А ты думаешь, меня только глина слушается? Правда, привык мало-мало мужчиною быть, ничего не скажешь. Но все же… Вот они, видишь? — Он протянул Зосе руки с припухшими в суставах, корявыми пальцами.
— С кем это вы уже успели? — догадалась, в чем дело, Зося.
Сымон покрутил головою и засмеялся. И по тому, как весело и сокрушенно покрутил он головой, как глуповато смеялся, стало видно: старик выпил.
— Только что Зимчук заезжал, — сказал он, оправдываясь. — Приглашал вечером к себе.
Алексей не поверил, заставил Сымона повторить и заторопился.
Сажать сад пошли втроем, не дождавшись тетки Анти. Ключ от дома положили в условленное место, под крыльцо.
Жара не спала и после полудня. Над головой не было ни облачка. Они белели только над самым горизонтом. Но это была майская жара, да и от речки веяло свежестью, и за работу принялись охотно.
Алексей старался делать все сам, а Зосе разрешал только держать саженцы, когда закапывал ямы, и привязывать их к колышкам. На него было приятно смотреть. Он ловко орудовал лопатою, с нежной бережливостью брал саженцы, мочил корни в глиняной жиже и осторожно опускал деревце в яму. Выверив ряд, руками присыпал корни землею и снова брался за лопату. Потом хватал ведро и бежал к речке.
— Это бэра. Слуцкая, — объяснял он Зосе, поливая посаженную грушку и считая ее уже деревом. — В тридцать девятом и сороковом их тьма намертво вымерзла. Теперь ее даже на Слутчине редко встретишь. А у нас их три. Душистые, сладкие, даже есть нельзя…
— Коли нельзя есть. — сказал Сымон, — зачем же они тогда, Лексей?
— Нехай растут. Может, как-нибудь и съедим.
— Бэра — это в самом деле вкусно! — согласился Сымон. — На весь свет груша. Потом и мне дашь…
И тут произошло неожиданное.
Слетав за последним саженцем, — Алексей приносил их по одному, чтобы солнце не сушило корней, — он стал перемешивать глиняную жижу, которая быстро отстаивалась. А когда перемешал и наклонился за саженцем, даже содрогнулся. На саженце стояла Зосина нога. Наступив на узловатый сросток, который связывал бывший дичок с черенком слуцкой бэры, нога спокойно стояла, придавив его к земле. Сросток треснул и, казалось, молил о спасении.
— Ты что, ошалела?! — завопил Алексей, не помня себя.
Зося вздрогнула и, не понимая причины этого истошного крика, растерянно замигала, будто на нее замахнулись и хотели ударить.
— Посмотри, что ты наделала! — схватился он за голову. — Растяпа несчастная!
С искаженным от гнева лицом он поднял деревце с земли, сел на краю ямки, замазал надлом глиною, вынул из кармана носовой платок, демонстративно располосовал его и забинтовал поврежденное место.
— Твое счастье, что так, — выдавил он, — а то мало не было б… Тебе это легко дается…
— Нет, ты сначала скажи, что было б? Ударил бы, может? — чувствуя, как тяжелеют ноги, спросила Зося.
Злость у Алексея спадала — саженец приживется, — но потребность высказать все, что мутью осело на душе, оставалась.
— Ты как чужая, — упрекнул он уныло. — Тебя ничего не трогает, вроде я один должен из кожи лезть.
— Да будь эта бэра золотая, я и то не кричала бы на тебя так. Разве я нарочно — взяла и наступила?
