Торгу больше не было до них дела. Он приблизился ко мне в отчаянии, его воля слабела. Он не отдавал приказов, а, напротив, искал что-то во мне. Он говорил. Без слов меж нами раскрывалась истина. Эти люди, мои коллеги были не для него. Они — дары. Он приносит их мне. Я кивнула. Он кивнул. И от нашего безмолвного разговора по армиям мертвецов пронеслась волна удовольствия. Торгу хотел передать мне свою ношу. Но по собственной воле сделать этого не мог. Ее надо у него забрать.

Опустив Остина на пол, я встала. Торгу взял мою руку. Между нами возникла истинная и чистейшая связь. Стены грохотали, пол вздымался, прилив силы ударил меня, сбив с ног.

Джулия Барнс запалила восьмой за утро шнур. Она смотрела, как он вспыхнул и с шипением погас. Племянник Флеркиса всучил ей сущую дрянь. А если запальные шнуры ни на что не годятся, то и взрывчатка скорее всего тоже. Как же ее облапошили! В прошлом она никогда бы такой ошибки не совершила. Вернувшись к ящику, она ткнула пальцем в лассо «Си-4». Приготовила последние два запала. Почему бы и нет? Никто не обвинит ее в том, что она все бросила. А вот после она именно это и сделает. Все бросит, подаст заявление об уходе. И почему ей понадобилось столько времени, чтобы додуматься? Она раз и навсегда уйдет из программы. Десять лет проработала она в этом месте и чем занята теперь? Поджигает запальные шнуры. Работа ей обрыдла. «Час» встретил своего Творца. Три с половиной десятилетия… никто так долго в мире телевещания не держался. Теперь все кончено.

Она прикрепила запалы к «Си-4», протянула их по ковру к месту, которое выбрала себе в кабинетах через коридор. Результат ее больше не волновал. Она уже думала о том, как будет покупать стейки для сыновей. Сволочные фитили никак не разгорались. Она потыкала в бок коробка, достала две спички, чиркнула ими о коробок и поднесла к шнурам. Оба вспыхнули, один тут же погас. Второй зашипел, в коридор побежала искра. И как вам это? С удивленной гордостью она смотрела, как искорки покидают ее комнату, убегают за дверь — в сторону ящиков. Среди ящиков что-то зашевелилось. О Господи, там кто-то есть!

— Убирайтесь, черт побери! — крикнула она. — Там бомба!

Джулия инстинктивно схватила сумочку. Найдя контейнер из-под запальных шнуров, она потянулась за коробкой с остатками «Си-4». Взрывчатка исчезла. Она пошарила на ковре по обе стороны от себя, будто искала выскочившую из глаза контактную линзу.

— Вот черт, — услышала она собственный голос.

Коробку она оставила рядом с ящиком. Ее сыновья только глаза закатили бы: «В этом вся мама». В последнюю секунду она свернулась калачиком. Она молилась о безопасности, о счастье и здоровье для своих близких. Взрыв окутал ее нисхождением святого духа, последней яркой вспышкой славной юности.

После мгновения тишины, раздались вопли — люди кричали в муках. Я лежала лицом к Торгу, который тоже упал. Он утратил сосредоточенность. Ужас читался на его лице, и боялся он не меня. В его глазах я видела панику при мысли о нежданном предательстве.

— Эвангелина! — прошипел он в темноте как испуганная кошка.

Вскочив на ноги, он метнулся прочь, оставив меня на руинах своей бойни. Застонал Остин. В сумраке мертвые моргнули потерянными глазами. Они смотрели и ждали. Они поняли мой замысел, и в их сердцах росло нетерпение. Я пойду следом и прикончу Торгу, но на первом месте стоял мой долг перед коллегами. В коридорах витал запах кордита. Взрыв снес дальнюю стену просмотрового зала, горел ковер. Коридоры наполнились дымом. Люди выкашливали легкие. Они ползали по ковру, стараясь убраться как можно дальше от огня. Вдоль сохранившейся стены уцелели несущие балки, и там перекликались люди, собирая в кулак коллективную волю для эвакуации. Остину далеко не уйти. Слишком велика была боль. Слишком много он потерял крови. Он просил, чтобы его отнесли назад в его кабинет. Подняв старика на руки, я отнесла его в корреспондентский зал, где в траурной прохладе раскинулось у стола ассистента нагое тело Эдварда Принца. До кабинета он дотянул, но не дальше. На его лицо снизошел мир. Положив Остина на диван, я принесла ему дневник. Бумагами со стола стерла кровь с его лица и, оставив доброго старика, вернулась к резне в просмотровой.

Прежде чем уйти, Эвангелина Харкер была так добра, что разыскала сей документ, что позволило мне сделать эту последнюю крайне важную запись перед тем, как силы меня покинут. Считайте документ опровержением. Предосторожности ради я спрячу его в сейф под моим рабочим столом. Если что-то дурное случится со мной или с этим кабинетом, он станет свидетельством моих подозрений и ничего более. Давайте внесем ясность. Вопреки всему, я продолжаю считать, что мы столкнулись с террористом, который имеет доступ к биологическому и химическому оружию. Кроме того, он имеет опыт обращения с ножом, что наводит на мысль о военной подготовке или, возможно, естественной склонности к насилию. Говорят, ловкостью в обращении с холодным оружием славятся чеченцы, поэтому, возможно, он один из них. Все остальное — акт психологической войны, которую ведет какой-то весьма изощренный враг. На мгновение ему удалось меня одурачить, но под конец рассудок мой прояснился.

Освобожденный от своих мучителей, Сэм Дэмблс помогал людям подняться на ноги, убеждая их покинуть здание. Многие были парализованы страхом и не способны подняться с пола. Я пробралась мимо них, и за моими движениями они следили со смесью тяжелой утраты, неверия и ужаса. Недалеко от тела Салли Бенчборн, все еще насаженного на штык, я нашла нож Торгу и его ведро. Закрыв Салли глаза, я взялась за свое дело. То, что Торгу бросил ритуальные предметы, было верным признаком его смятения. Я забрала их себе и пошла по следу. Я знала, где его искать. Для бегства ему оставалось единственное место. В коридорах двадцатого этажа трещало и скрипело пламя. Пожарная сигнализация и система пожаротушения включились слишком поздно. Лампы закоротило. Дым густел, обжигая мне легкие, заставляя сгибаться от кашля. Я двигалась вперед. От лифтов не было толку, их системы обесточились. Стекла в окнах выбило взрывом. Рвущийся в них ветер лишь раздувал пламя. Огонь распространялся быстро. Времени для бегства будет мало. Кто это сделал? Мы с Торгу, когда взялись за руки? В это я не верила.

Торгу я нашла на краю Лапательного проулка, где, рыдая, он ждал меня — у того места, где когда-то стояли его ящики.

— Это сделала не ты, — сказал он.

— Нет.

— Та, другая женщина.

— Джулия Барнс.

— Дура несчастная. Взорвала мои сокровища.

— Она остановила тебя.

Он качнул головой, усмехаясь.

— Но не тебя.

— Она взорвала твои пожитки, — сказала я, — но откуда столько ущерба? Вот чего я не понимаю.

Вытирая глаза, он пожал плечами.

— Если закладываешь динамит под живых мертвецов, следует ждать худшего.

Я поняла. Его «сокровища» — не просто предметы. Они были сосудами, носителями. В тех сосудах — камнях, осколках, трубках, обломках с кладбищ — обитали серые орды, которые теперь не могут вернуться на место, не сумеют возобновить клятвы верности Торгу. Джулия об этом позаботилась. Взрыв распалил их, наэлектризовал. Разрушение двадцатого этажа свершилось столетия назад. Торгу горевал. В нем не осталось ни тени триумфа. Он смотрел на меня с тоской, с подбородка у него капала кровь Стима. Он шептал, будто его слова еще обладали властью соблазнять. Он произносил названия: «Воркута, Треблинка, Гоморра». Его губы шевелились, но слова больше не отдавались эхом. В одной руке я держала ведро, с клацающим в нем ножом. Другой я взяла его за отвороты пиджака и потащила в объятый пламенем коридор. Мои мышцы окрепли. В венах бежала жаркая кровь. Я была сам огонь. Он погибнет в моем пламени, как и желал. Мне требовалось сравнительно уединенное место, чтобы совершить обряд уничтожения. Я волокла его, и мертвецы следовали за нами. Мне не было нужды настаивать. Я шла по коридору, с каждым шагом снимая одежду. Я сбросила туфли, сдернула рваные брюки. Огонь меня не тронет. Я пылала ярче. Я защищена. Мое тело орошали струи системы пожаротушения. Торгу созерцал сияющее орудие своей гибели и жалобно скулил. Оборачиваясь, я с жалостью видела этого испуганного старого вампира, усмиренного и очищенного невыносимым зрелищем человеческой плоти. Он скулил при виде ее совершенного замысла, при виде телесной розовой истины. В ведре звякал нож.