— А что ты будешь делать, если вдруг его встретишь?

— Я отвернусь.

— А если он заговорит с тобой?

— Тогда я плюну в него!

Я подумал: как сильно, должно быть, этот мальчишка тоскует по отцу, если так говорит о нем.

— Смотри-ка, ты сейчас уронишь шоколадку.

Он машинально откусил дольку.

— И денег он не присылает. С тех пор как он уехал, мы больше не получаем от него денег. Поэтому мама и работает.

— Я этого не знал.

— Еще бы! А как бы мы тогда платили за интернат, а?

— Действительно.

— Когда приедем, не говори, что мы болтали об этом. А то она расстроится.

— Ни слова не скажу.

— Спасибо. — Он посмотрел на педаль газа, на мой правый ботинок и пробурчал: — Постоянный спутник…

— Что значит, «постоянный спутник»?

— Это было написано под фотографией. «Французская актриса Рамона Леблан и ее постоянный спутник, австрийский архитектор Клеменс Венд»!

Он сильно страдал, я видел это. Он сжал зубы, стряхнул со лба завиток и добавил:

— Постоянный спутник — вот кто такой мой отец.

Мужчины бросают женщин, женщины обманывают мужчин. Кажется, нормальные взаимоотношения полов стремительно приходят в упадок. Что тут еще говорить! Возможно, виной тому великие открытия двадцатого века, смена картины мира в физике и в политике, которая теперь уже вторглась и в частную жизнь отдельного человека. Мужчины изменяют мир. У них свои, мужские интересы. Женщины им больше не интересны. Кроме того, их слишком много, женщин. Они — не проблема, их так же легко найти, как и бросить. Вот структура урановой оболочки водородной бомбы — это проблема. Суэцкий канал — проблема. А сосуществование, женщины — нет. Их можно взять, можно оставить.

Я сочувствовал женщинам, они так беззащитны. И им почти нечего противопоставить мужчинам. Не надо быть гомосексуалистом, чтобы, например, предпочесть общество Роберта Оппенгеймера[78] обществу большинства женщин. Конечно, есть и исключения, но их немного. Я подумал, что для меня было большим счастьем найти такое исключение.

Этим утром я ехал с Томми в киномастерские на Розенхюгель, которые еще недавно были конфискованы советской военной администрацией, а теперь по договору снова возвращены Австрии. В холле, напротив входа, на стене виднелся светлый прямоугольник. Очевидно, еще недавно здесь висел портрет «отца всех народов» Иосифа Сталина, а до него, несомненно, портрет Адольфа Гитлера. В настоящее время место пустовало…

Петра работала в небольшом помещении над столовой. Повсюду были разложены разноцветные эскизы костюмов.

Томми обнял мать и прижался к ней:

— Здравствуй, мама.

— Привет, Томми. Как дела?

— Здорово! Дядя Пауль сказал, что поведет нас после обеда в кино. На фильм «Когда отец с сыном!»

— Но ты его уже видел!

— Это такой классный фильм, что я могу его смотреть много раз!

Итак, мы пошли в кино, а после в кондитерскую, где Томми пил горячий шоколад и умял целую гору пирожных. Пару раз я заметил, что Петра задумчиво смотрит на меня. Может быть, она думала о «постоянном спутнике» Рамоны Леблан и о своей маленькой неполноценной семье.

— Хочешь еще пирожного, Томми?

— Нет, спасибо. В меня уже больше не влезет. Кроме того, вы на меня уже истратили столько денег! — Он повернулся к матери. — Дядя Пауль купил мне сегодня утром шоколадку. Но я не выпрашивал, мама!

— Этого и не следует делать, — строго ответила Петра.

Мы вместе отвезли ребенка в интернат. Это был мирный вечер, на короткое время я стал отцом семейства. В Вене я сначала довез Петру до дома. Она поблагодарила меня:

— Вы так милы, Пауль, правда… Я так тронута.

— Ерунда!

— Ах, почему мы не встретились раньше?!

— У вас такой славный малыш.

— Да, знаю. Я очень привязана к Томми. Раньше я его часто ненавидела. Я думала, что с ребенком никогда снова не выйду замуж.

— А теперь думаете по-другому?

— Теперь мне все равно.

Потом я вернул машину и поехал в отель. Портье передал мне письмо. Оно пришло из Франкфурта.

Мои руки дрожали, когда я разорвал конверт и пробежал глазами послание. Руководство было согласно с моим назначением в Рио. Они забронировали мне место на рейс компании «Панайр ду Бразил». Самолет вылетал двадцать восьмого марта в девятнадцать тридцать из аэропорта Берлин-Темпельхоф. Это был тот же самый рейс, которым я летел в прошлый раз.

Меня охватила радость. Двадцать восьмого марта! Через неделю! Через неделю все будет позади!

— Вас кто-то ожидает в холле, господин Голланд, — сообщил портье.

Это была госпожа Фуксбергер. Маленькой серой мышкой она сидела в самом дальнем углу помещения, подобрав ноги под кресло, как будто хотела их спрятать. Казалось, ей все хотелось спрятать: и руки, и лицо… Она смотрела на стену. Она никого не видела и думала, что сама таким образом стала незаметной. На ней было старенькое коричневое пальто из бархата, руки засунуты в потрепанную муфту. Когда я подошел ближе, она улыбнулась мне своим беззубым ртом:

— Я уже два часа жду вас, господин Голланд.

— Что-то случилось?

— Нет, нет, ничего! — Она зашептала. — Наоборот! Франц управился раньше. Вы же сказали, что это срочно, вот я и подумала, что надо вам сразу передать.

Все шло прекрасно. Все гладко.

«Если Ты и впрямь существуешь, Господи, — думал я, — благодарю Тебя! Ты действительно хранишь нас».

— Выйдем на улицу?

Она проворно поднялась, словно обрадовалась, что можно отсюда уйти. Во дворе какого-то дома на тихой боковой улочке она отдала мне паспорт. Это была великолепная подделка, с безупречной печатью полицейского управления Вены. Теперь у Сибиллы было другое имя и другие дата и место рождения. И еще в паспорте была масса всяких пометок о въезде и выезде. Он был чуть-чуть заляпан, чуть-чуть захватан, на уголках слегка потрепан — в общем, все как полагается. И он был действителен до 1959 года.

— А где въездная виза в Бразилию?

— На следующей странице, господин Голланд. — Госпожа Фуксбергер светилась. — Франц, он так гордится своей работой. Я тоже считаю, что здесь он превзошел сам себя!

На следующей странице стоял квадратный штемпель. Я прочел: «Consulado do Brasil em Vienne. Visto No. 115, Bom para e embarcar para о Brasil até 26.4.56». Виза была действительна на выезд до 26 апреля 1956 года. Консула, выдавшего ее, звали Давид Линес.

— Красиво, да? Это все Франц.

— Превосходно, госпожа Фуксбергер.

У въезда во двор было темновато. Нас освещал только фонарь с улицы. Я дал пожилой женщине деньги для Франца.

— А это вам.

— Вы с ума сошли! — Она оттолкнула мою руку. — Для Франца — да, а себе я ничего не возьму!

— Госпожа Фуксбергер!

— Ни за что! Вы — друг господина Калмара. Для него я все сделаю — но не за деньги! Господин Калмар хороший человек.

Она подошла совсем близко:

— Ну-ка, наклонитесь!

Я низко наклонился, и она коснулась моего лба своим сухим холодным пальцем:

— Храни вас Господи!

— Спасибо, госпожа Фуксбергер!

Мать часто крестила мне лоб, когда я был маленьким. Уже пятнадцать лет, как моя мать умерла, и с тех пор никто не благословлял меня. Я простился с доброй женщиной и зашагал по снегу на главпочтамт. Было начало одиннадцатого, и улицы были пустынны. Время от времени мимо почти бесшумно проносились машины. Я был счастлив этим вечером, думаю, это был счастливейший вечер в моей жизни.

Меня сразу соединили.

— Любимая, все в порядке. Выезжаю ближайшим поездом и утром буду у тебя.

— Все в порядке… — Сибилле отказал голос.

— Во Франкфурте дали согласие и картинка у меня. Через неделю мы уезжаем.

Ответа не последовало.

— Сибилла! Что с тобой?!

— Мне… мне трудно говорить. Я уже думала, что что-то случилось.

— Все как надо, родная. Я люблю тебя.