— Стало быть, вы едете?

— Да, — ответила Петра.

Снаружи завыли сирены. Воздушные бои за Дойчен бухт докатились до Берлина.

В эту ночь столица рейха потеряла всего лишь 526 человеческих жизней. Это была относительно спокойная ночь, были сброшены в основном фугасы и зажигательные бомбы.

Двумя днями позже Петра Венд, готовящаяся к отъезду, получила по почте повестку, в которой ей сообщалось, что она должна явиться в комнату 314 Ведомства иностранных дел на Вильгельмштрассе к господину Яну. Срочно.

Господина Яна звали Хельмут. Он встретил ее на пороге своего кабинета, высокий, темноволосый и мрачный.

— Фрейлейн Венд, вы подавали документы на выезд в Италию?

— Да, но в полицию, а не к вам, — ответила сбитая с толку Петра.

— Полиция поставила нас в известность, — ответил господин Ян, разглядывая свои желтые от никотина пальцы.

— Я приглашена итальянским посланником…

— Мы знаем это, фрейлейн Венд, мы знаем все. Вы, конечно, радуетесь вашему приглашению.

— О, конечно, господин Ян, конечно. Вы только подумайте, в Италии уже совсем тепло! И никаких бомб, и этого жуткого страха! Я так счастлива, господин Ян!

— Я полагаю, фрейлейн Венд.

— А разве не так?!

— Так, фрейлейн Венд. Только вы не поедете в Рим.

— Я… что?

— Вы не получите разрешение на выезд.

— Я не понимаю…

— Мы не выпустим вас, фрейлейн Венд. Ели только вы немножко не поможете нам.

— Но как я могу?..

— Фрейлейн Венд, — сказал Ян и меланхолически оттопырил свою и без того длинную верхнюю губу. — В Риме вы будете контактировать со многими людьми, в основном с мужчинами. Эти мужи занимают высокие государственные посты, среди них будут и промышленники, и политики. Могу себе представить, сколько интересного могут рассказать эти люди.

Петра молчала.

Вошел мужчина с одной рукой, поднял свою правую в знак приветствия и доложил, что в скором времени ожидается воздушный налет.

— Благодарю вас, — сказал господин Ян. Затем, обернувшись к Петре:

— Будем откровенны, фрейлейн Венд. Мы знаем, что предстоит вторжение в Италию, но не знаем где. Мы знаем, что наши доблестные итальянские друзья намерены нам изменить, но не знаем когда. Мы бы очень хотели это узнать. Если бы вы могли помочь нам в этом отношении, то я мог бы способствовать вам в незамедлительном получении разрешения на выезд, а также выразить нашу признательность в финансовом отношении.

— А если я не смогу вам помочь?

Господин Ян грустно покачал головой:

— У нас так много фабрик, фрейлейн Венд. Вы консультант по костюмам? Профессия, не имеющая военного значения. Я слышал, что на «Сименс и Хальске» еще требуются работницы на конвейер. Вы знаете, где расположена эта фабрика?

— На севере.

— Да, а в северной части города бомбы падают особенно часто, фрейлейн Венд. И рабочий день на «Сименс и Хальске» начинается в шесть часов утра…

Петра ничего не ответила.

— А может случиться, — он впервые мило улыбнулся, — что вас распределят в ночную смену. И тогда смена будет начинаться в девять вечера, а заканчиваться в шесть утра.

Со времени того разговора в комнате 314 на втором этаже Ведомства иностранных дел на Вильгельмштрассе до этой зимней ночи в отеле «Питтер» в Зальцбурге прошло двенадцать лет. Дойдя в своем рассказе до этого места, Петра Венд — сама повзрослевшая на двенадцать лет — опустила голову и замолчала. Я подумал, что за эти годы с лица земли исчезло Ведомство иностранных дел на Вильгельмштрассе, и сама Вильгельмштрассе, и, возможно, тот господин Ян, и спросил:

— Заказать что-нибудь выпить?

Она молча кивнула.

— Еще шампанского?

— Да, пожалуйста.

Я пошел к телефону и заказал шампанское и виски. Потом снова сел напротив и посмотрел на нее. Она глухо сказала:

— Мне все равно, что вы обо мне думаете.

Я промолчал.

— Я была так молода, — воскликнула она. — Я не хотела попасть на «Сименс и Хальске»! Я боялась бомб! Все мои близкие умерли. На кого мне было опереться?

— Итак, вы приняли предложение господина Яна?

— Да, и мне все равно, что вы обо мне думаете!

— Я ничего не думаю, — ответил я. — Рассказывайте, пожалуйста, дальше. Расскажите о Сибилле. Пожалуйста, госпожа Венд!

Она подобрала под себя ноги, ее знобило.

— Так вот, я поехала в Рим. По приглашению итальянцев и с заданием от Ведомства иностранных дел держать в Риме ухо востро. Мне хорошо заплатили.

Я молчал.

— Мне за это очень хорошо заплатили! — крикнула она.

— Я рад, — сказал я.

Мне было плевать на то, чем занималась Петра Венд. Это меня не касалось. Я хотел услышать о Сибилле. Меня интересовала только она.

Я подумал: «Может, Петра Венд лжет?»

Я подумал: «Но она действительно знает Сибиллу. Она знает о маленьком родимом пятнышке под левой подмышкой».

Я подумал: «Я должен выслушать дальше. Может быть, она говорит правду…»

— Посланник забронировал для меня купе в спальном вагоне, — рассказывала Петра Венд. — Перрон был забит женщинами и детьми. Все хотели уехать из города. Они штурмовали поезда. Множество детей было затоптано, многие потерялись. Снова завыли сирены. Для меня двое полицейских расчистили проход. Они оттесняли женщин и детей, чтобы доставить меня в мой спальный вагон. Я ехала одна, это было купе в вагоне первого класса. Весь остальной поезд был забит настолько, что стояли даже в туалетах, а выйти можно было только через окна.

— Рассказывайте дальше, — поторопил я. — Итак, вы прибыли в Рим.

— Да, господин Голланд.

— И жили в доме на Виа Аппиа.

— Да, господин Голланд.

— Дальше.

— Из Берлина приехал атташе по культуре и ввел меня в салоны римского светского общества. Я познакомилась со многими людьми.

— Дальше.

— Я сама устраивала приемы. У меня было положение, деньги, прекрасный дом. Все оплачивалось ведомством иностранных дел.

— Дальше.

— Один человек влюбился в меня.

— Это меня не интересует.

— Сейчас вам станет интересно, — возразила она с дрожью. — Этого человека звали Тонио Тренти. Он был сыном того человека, которого сегодня застрелили на Акациеналле.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул я.

Вошел улыбающийся молодой официант с напитками. Он выразил надежду, что шампанское охладилось достаточно. «Но если нет, — посоветовал он, — подержите его еще в холодильнике». Затем он исчез. Я налил содовой в свое виски, Петра пригубила свой бокал шампанского.

— Достаточно холодное? — спросил я.

— Да, спасибо.

— Хотите соломинку?

— Спасибо, нет.

— Кем был этот Тонио Тренти?

— Куратором посольств в Министерстве иностранных дел.

— Куратором посольств? Значит, он был не так уж молод?

— Он был очень одарен, господин Голланд. Ему прочили сенсационную карьеру. Ему было двадцать восемь лет, он был высокий и стройный, смуглый, с серыми глазами. Когда он улыбался…

Петра оборвала свой рассказ, уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Она лежала в неестественно изогнутой позе и плакала навзрыд. Подол ее платья задрался, и было видно сорочку. Я сидел, пил свое виски и ждал, когда она выплачется. Ждал я довольно долго.

Наконец она села, вытерла рукой слезы и сказала:

— Простите, пожалуйста.

— Вы очень любили этого молодого человека?

— Очень, господин Голланд.

Я сказал:

— Мне жаль, что я тогда был с вами так груб.

Эти слова она пропустила мимо ушей.

— Мы полюбили друг друга с первого взгляда, — потерянно сказала она. — Нас познакомил атташе по культуре, и мы… и я… в тот же вечер я стала его любовницей. Это произошло в моем доме. Он оставался у меня до утра.

Я подумал, что все это как-то нереально: этот вечер, эта комната, эта женщина, которую еще несколько часов назад я вообще не знал, а теперь она рассказывает мне целую главу из своей жизни. И я подумал, что буду слушать главу за главой, каждую интимную подробность, лишь бы они привели меня к Сибилле…