– Хорошо, дяденька. – Катенька кивнула.

– Умничка, – сказал Федя, развернулся и расстегнул ширинку.

Стал писать букву «Ф» на снегу.

У Камней паслось стадо снежных туров.

Подросток в унтах и пушистой шубе следил за травоядными животинами. У ног хлопца сидел крупный белый пес – полосатый язык наружу. Собака с подозрением наблюдала за чужаками. Ионыч затруднился определить породу собаки, но решил, что это неважно – главное, псина здоровая и опасная да еще и с острыми костяными рогами на лысой макушке. Снежные туры бродили кругами вокруг подростка и его пса. Пухлыми красными отростками они всасывали в могучие мохнатые тела серую травку, росшую у подножия теплых камней, – зачастую вместе с корнями.

Федя остановил вездеход в тени высокого треугольного камня, вышел. Ионыч вытолкал из кабины Катеньку и вылез сам. Развязным шагом подошли к пастуху.

– Где Пяткин? – спросил Ионыч строго.

– Я – Пяткин, – сказал хлопец, рукавом вытирая сопливый нос.

– Марик, ты? Я ж тебя махонького знал! – Ионыч всплеснул руками и похлопал мальчика по плечу. – Вырос сорванец! Радость-то какая!

– Я вас помню, – буркнул Марик, поглаживая рычащего пса по голове. – У вас ферма возле Лермонтовки.

– Да-да! – воскликнул Ионыч, с тревогой поглядывая на собаку. – А дедушка твой где?

– Простудился деда, – сказал Марик. – Дома сидит.

– Мой старый друг Пяткин. – Ионыч покачал головой. – Заболел… беда-то какая!

– Никакой он вам не друг, – заявил Марик. – Вы у деда триста рубликов два года назад в долг на неделю брали, до сих пор не вернули.

– Вот как раз и отдам должок! – нашелся Ионыч. – Верну и мгновенно удалюсь, чтоб зря старика Пяткина не тревожить…

– Не удалитесь, – сказал Марик. – Сами знаете.

Они как по команде посмотрели на восток. Небо на востоке потемнело, клубилось, щедро сыпало жгучими синими искрами.

– Через час бурю сюда принесет, – буркнул Марик. – Пару полных суток из дома носу не высунешь – окатит, снесет.

– Эх… – пробормотал Ионыч.

Федя и Катенька молча стояли в стороне. Девочка смотрела на Марика и завидовала ему: на мальчишке была чистая теплая одежда, на лице – ни следа побоев. К тому же с ним рядом находился замечательный белый пес, с которым у Марика наверняка очень теплые отношения, а Катенькина Мурка осталась дома, голодная и одинокая. Девочка заволновалась; хотела даже попросить Ионыча повернуть обратно, чтоб забрать кошку, но побоялась обеспокоить дядю – он столько пережил, вдруг сердце не выдержит? – и промолчала.

– Садитесь в вездеход, – решил, наконец, Марик. – И тихонько езжайте за нами… Балык, ачу!

Пес помчался вперед.

– Что еще за «ачу»? – шепнул Ионыч Феде.

Сокольничий пожал плечами:

– Какой-то местный диалект. Село, что с них взять!

– Идиоты деревенские! – заключил Ионыч и хохотнул. – Быдло!

Ионыч, Федя и Катенька залезли в вездеход. Сокольничий завел мотор. Стадо двинулось вперед, широкими утиными лапами вминая снег в податливый серозем. Марик подгонял туров гортанными выкриками, пес Балык носился по полю, как лохматая комета, и громким кашляющим лаем возвращал отбившихся животных в стадо.

Ионыч сказал:

– Не доверяю я этому Марику. Как бы ни сдал.

– Прав ты, Ионыч. – Сокольничий вздохнул. – В наше жестокое время никому доверять нельзя.

– Деда его помню, – сказал Ионыч. – Тот еще черт, хитрый. До сих пор о долге помнит и внуку напоминает, ишь ты.

– Им только деньги подавай, – сокрушенно покачал головой Федя. – Буржуи недоделанные.

– Стадо-то какое! Смотри, Федя: голов двести будет, зуб даю. Богач этот Пяткин.

– Богач, а триста рублей взад требует, собака мелочная.

– Верну я ему рубли, – буркнул Ионыч, – ничего не поделаешь. Пусть подавится, пес шелудивый.

– Если бы не ураган, – вздохнул Федя.

– Если бы не ураган, к вечеру были бы в Пушкино. И триста рубликов сохранили бы.

Ионыч достал из-за пазухи фляжку с самогоном, приложился. Бросил взгляд на притихшую Катеньку, со злостью бросил:

– А ты чего молчишь, вертихвостка?

– Просто… – прошептала Катенька.

– Че, оголец понравился? – Ионыч захохотал. – Втюрилась в свиненка?

Катенька вспыхнула, отвернулась.

– Глупости говорите, дяденька.

– Покраснела голуба наша! – по-доброму засмеялся Федя. – Стесняется!

– Выпорю, перестанет стесняться, – пообещал Ионыч, раздражаясь. – Или тяжелой работой нагружу, чтоб стесняться некогда было. А то совсем обленилась, коза драная.

Вездеход приблизился к ферме. Мальчик погнал стадо к круглому длинному зданию, похожему на самолетный ангар. Здание это было теплицей, где снежные туры – полуживотные-полурастения – во время бури закапываются в землю, распускаются и превращаются в подобие пальмы с белой лохматой кроной и красным мясным стволом с пульсирующими синими венами.

Вездеход свернул налево к окруженному полукругом камней двухэтажному дому с множеством пристроек и башенок.

– Хорошо устроился, – заметил Ионыч с завистью. – Прямо у теплых камней дом отгрохал. Не дом, а дворец! У него там, небось, в самый лютый мороз жарко как в печке.

– А что, от камней, правда, тепло исходит? – спросила любопытная Катенька.

– Нечего глупые вопросы задавать, – буркнул Ионыч. – Понятное дело, исходит. Халявный энергоноситель, камни эти.

Вездеход медленно въехал в гараж.

Ионыч приказал:

– О том, что случилось, ни слова. Едем, мол, в Пушкино, Катьку в школу устраивать. Катерина, поняла?

– Поняла, дяденька.

– Вот и отлично. Выходим.

Они оставили вездеход в глубине гаража, между ящиками с охотничьим инвентарем и канистрами мазута и побрели к выходу. У ворот их ждал крепкий небритый мужчина в унтах, как у Марика, в длинной белой шубе с прорезиненным меховым капюшоном. Нижняя часть лица мужчины была замотана шерстяным шарфом.

– Пяткин, старый друг! – радостно закричал Ионыч. – Давно не виделись, приятель!

– Давненько, – согласился Пяткин. Голос из-под шарфа звучал глухо, как из глубокой ямы. – Ты, я слышал, должок, наконец, решил вернуть.

– Со мной твои рублики, – кивнул Ионыч, хлопая Пяткина по плечу. – Давно хотел возвратить, да дел было невпроворот. А тут Катьку наметили в школу отдать – довольно неучем расти – поехали в Пушкино, да к тебе по пути заглянули. Дай, думаю, навещу старого товарища и долг заодно верну, а то стыдно уже задерживать. Хотя ты, конечно, не скупердяй, ты у нас человек широкой души, из-за мелочи переживать не станешь, да только разве могу я спокойным оставаться, когда неоплаченный долг на сердце тяжким грузом висит!

Пяткин мельком посмотрел на Катеньку. Девочка улыбнулась и поклонилась ему. Пяткин взглянул на Федю:

– Друг твой?

– Друг, – представился сокольничий, протягивая Пяткину мозолистую руку. – Зовут Федя. По профессии сокольничий.

– Ну, здравствуй, сокольничий Федя. – Пяткин пожал сокольничему руку, еще раз оглядел компанию и сказал: – Что ж, раз такое дело, пожалуйте в дом, бурю переждете. Через полчаса тут форменное светопреставление начнется.

Катенька уселась прямо на пол, на белоснежный ковер турьей шерсти. Ковер был теплый и мягкий. Девочка испытала чувство, похожее на счастье. Марик подвинул ей деревянную табуретку.

– Чего на пол-то села? На табуретку, блин, садись.

– Хорошо, дяденька. – Девочка испуганно подскочила и присела на краешек табуретки.

– Деда сказал за тобой приглядывать. Этим и займусь.

– Я буду вас слушаться, дяденька.

– Какой я тебе дяденька? – Марик возмущенно цыкнул. – Ты это оставь! Тебе скока лет?

– Двенадцать.

– Ну а мне четырнадцать. Тоже мне разница, блин!

– Цельных два года! – Катенька выпучила глазенки. – Невообразимая пропасть лет!

Марик почесал в затылке:

– Это оно, конечно, верно, пропасть, но не настока пропасть, чтоб меня дяденькой величать! Так что можешь не величать, – великодушно разрешил он.