– Спасибо, дяденька… – прошептала Катенька.

– Шутил я так, – Ионыч завозился на месте, устраивая зад поудобнее. – Что, шуток не понимаете?

– Понимаем! – поспешно заверил сокольничий и укрыл Катю краешком своего одеяла. – Мы-то понимаем, Ионыч! А если кто не понимает, то он полный дурак, и в этом его проблема… – Федя вежливо захихикал.

Ионыч с раздражением наблюдал, как Федя укрывает девочку, но ничего не сказал.

– А что он шептал, Ионыч? – спросил сокольничий. – Что-то я не припомню, чтоб серые разговаривать умели…

– Они и не умеют практически. – Ионыч зевнул, обнял себя под шубой, чтоб согреться. – Обычно одну фразу помнят из прошлой жизни. Строчку из стишка или песенки какой-нибудь. Втемяшилась им в голову эта строчка – они ее и повторяют.

– Жуткое дело. – Федя покачал головой. – Что-то аж спать расхотелось. Может, тяпнем для успокоения нервов, Ионыч? У нас тут в бардачке водочка есть…

– А почему бы и не тяпнуть? – живо согласился Ионыч. – После пережитого страха алкоголь не помешает.

– И девочке нашей нальем! – заявил Федя. – Капельку, для сугреву.

– Обойдется, – зло бросил Ионыч. – Одеяла с нее вполне хватит. Даже много будет, пожалуй.

Катенька вздрогнула и открыла глаза. Слабыми ручонками схватилась за край одеяла, стащила с коленок, затолкала сокольничему под зад.

– Не надо мне одеяла, дяденьки, мне и так тепло!

– Правильно, – одобрительно прогудел Ионыч, подставляя жестяную кружку. Федя щедро плеснул ему водки. – Можешь ведь по-человечески себя вести, когда захочешь, Катюха!

– Я пытаюсь… – прошептала Катенька, отворачиваясь к окошку.

– Вздрогнули! – бодро произнес сокольничий.

– Пьем, – кивнул Ионыч. Они стукнулись кружками. Выпили, скривились, занюхали.

– А закусить есть чем?

– Вот, замерзшие полбуханки бородинского в бардачке…

– А консервы где?

– В кузове.

– Лезть неохота. Может, Катерину отправим? – Ионыч хохотнул. – Ты как, Катюха? Полезешь в кузов за хавчиком?

– Полезу, дяденька. – Девочка сжала кулачки. – Раз надо, значит, полезу.

– Ладно, сиди, околеешь еще – возиться потом с тобой. – Ионыч допил водку, кашлянул. Вгрызся в ломоть, который от холода стал будто пластилиновый.

– Водка греет, – заявил сокольничий, сводя зрачки к переносице. – Вот так-то вот…

– Палюбому, – грозно ответил Ионыч и приложился к бутылке.

– Че это ты?

– Горлышко дезинфекцирую, – заявил Ионыч и протянул бутылку сокольничему: – Ныряй с головой.

– Ладушки… – Лицо Феди растопила приторная улыбка; мелькнули желтоватые зубы, серебристая коронка. Сокольничий сделал добрый глоток и вернул пузырь Ионычу.

– Чета мы быстро как-то, – сказал Ионыч, терзая хлеб. – Факуфи.

– Шо?

– Тьфу… закуси, говорю!

Они закусили и выпили. А потом еще выпили и закусили. Нашли в аптечке заначку: полбутылки коньяка и тоже выпили. Хлеб закончился, и они непослушными пальцами собирали крошки с приборной панели и пихали их в рот. Ионыч проглотил последнюю крошку и уткнулся носом в панель. С присвистом захрапел. Федя, совсем обалдевший от алкоголя и духоты в кабине, некоторое время тупо водил пальцем по спидометру, а потом схватился за горло, кашлянул, надул щеки и, закрыв глаза, стал блевать – прямо на Катеньку. Облегчив желудок, он простонал что-то вроде «Красавица ты наша» и рухнул потрясенной девочке на плечо.

На рассвете Катенька выбралась из кабины. Cнежное поле щекотали розовые лучи восходящего солнца. Забыв о холоде, о въевшейся в одежду вони, о липких спутанных волосах, Катенька минуту или две любовалась восходом. Но вонь, ставшая ее постоянным невидимым спутником, быстро напомнила о себе. Катя, наклонилась, набрала полные пригоршни снега, натерла голову. Кое-как избавившись от засохшей блевотины, вытерла волосы грязной тряпкой, которую нашла в кабине на полу, поскорее натянула дырявую шапочку. Дрожа от холода и отвращения, сняла пальто и кое-как почистила его. На правом плече осталось большое темное пятно, но пальто и так выглядело отвратительно, поэтому Катенька решила не обращать на пятно внимания. Умыв снегом лицо, она принялась ходить вокруг вездехода и хлопать в ладоши. Постепенно согрелась. На юго-западе, у самого горизонта Катенька увидела серые камни – темные зубчики на фоне белесого неба. За Камнями располагается городок Пушкино, вспомнила Катенька отстраненно. Туда пошли серые. Девочка с горечью подумала, что их, наверно, уже всех перестреляли. А они ведь такие слабые, такие беззащитные…

Из кабины на карачках выполз Федя. Катенька подбежала к нему, помогла подняться. Взгляд у сокольничего был чумной. Он схватил Катеньку за плечо и жарко прошептал:

– Катька, я видел, что ты натворила прошлой ночью… полкабины заблевала, даже Ионычу на штанину попала…

Катенька вздрогнула, удивленно посмотрела на сокольничего.

Федя нелепо размахивал свободной рукой:

– Но ты не переживай! Я всё продумал! Скажем Ионычу, что ты от страха так обделалась. Что он сам виноват: нечего было тебя серым в лапы сувать!

Катенька сглотнула и прошептала:

– Нет, Ионыч не виноват… это я виновата… получается.

Она засмеялась:

– Я виновата! Что уж тут поделать…

– Лапушка ты наша, – просиял сердобольный сокольничий, схватил Катеньку за щеку и ласково потрепал. – Умочка!

– Спасибо, дядя Федя, – прошептала Катенька. – Что б я без вас делала…

Сокольничий сделал шаг к вездеходу, облокотился на дверцу, с какой-то исконно русской тоской уставился на тлеющий восход.

– Вот оно, светило, – прошептал Федя. – Поднимается из снега. Словно тайный град Китеж, что из озера Светлояр поднимется рано или поздно. И сейчас, кстати, можно увидеть маковки церквей в воде Светлояра, но только истинно верующим откроется тайный город… так и светило, не для всех оно… надо веровать, Катенька, и тогда в нашей жизни будет свет, много света!

Катенька мяла борт пальтишка, дергала обломанную перламутровую пуговицу.

– Дядя Федя…

– Да, лапушка?

Девочка вздохнула и решилась:

– Но ведь это не я, а вы… вы на меня… и на дядю Ионыча…

Сокольничий непонимающе смотрел на девочку.

Из кабины донесся рык Ионыча:

– Что за дерьмо тут? Что за… Федор, это ты, что ли, наблевал?!

Катенька втянула голову в плечи. Сокольничий повернулся и закричал:

– Нет, Ионыч, это Катенька! Сама призналась, что от страха так… мол, серых испугалась, вот желудок и не выдержал! – Федя повернулся к Катеньке и незаметно подмигнул. – Не вини ее, не нарочно она!

– Дрянь! – не своим голосом закричал Ионыч, выпрыгивая из кабины. – Убью!

– Да ладно тебе… – пробормотал Федя.

– Где она?! – закричал Ионыч, вращая красными с похмелья глазищами.

– Да вот… – Сокольничий показал пальцем на Катеньку. – Ты только сильно ее не наказывай, Ионыч, не нарочно ведь…

– Я ей покажу «не нарочно»! – взревел Ионыч. Словно дикий вепрь налетел он на Катеньку и отвесил ей могучую пощечину. Девочка зажмурилась. Ионыч хватил ее кулаком по плечу. Катя упала в снег и свернулась калачиком. Ионыч замахнулся ногой, целясь Катеньке в живот, но удар пришелся по рукам, которые девочка выставила вперед. Ионыч плюнул на Катеньку, проворчал что-то матерное и пошел оттирать блевотину со штанины.

Федя подошел к девочке, помог подняться. Катенька закашлялась. Посмотрела на руки: костяшки на пальцах были стесаны до крови.

– Ну что ж ты так, лапонька, – шептал жалостливый сокольничий. – Не волнуйся, и тебе как-нибудь удастся увидеть золотые купола Китеж-града, и ты искупаешься в лучах его славы…

– Не верю я в Китеж-град, дяденька. – Катенька робко улыбнулась разбитыми губами. – Мне мама давным-давно говорила, что это сказка для дяденек и тетенек, которые хотят сбежать от тягот жизни…

– Ничего-ничего, и сомневающиеся рано или поздно уверуют, – спокойно ответил сокольничий и подсадил Катеньку в кабину. – Там тряпочка где-то есть… приберись хорошенько, вытри всё, пока Ионыч не вернулся, ладушки?