Сказал:

– Этот Пяткин мало того что убийца, так еще и маньяк. Представь, Федя, он держит взаперти собственную дочь в целях насилия над ее личностью.

– Каков подлец! – выдохнул Федя. – А я его выгораживал… Прости, Ионыч! Да кабы я знал…

– Прощаю тебя идиота. – Ионыч похлопал Федю по плечу. Подошел к старику, пнул в бок.

Кажется, сломал ребро.

Чуток полегчало.

– Он ее насиловал, а я всё видел, – не моргнув глазом, соврал Ионыч. – Такого надругательства над женским телом я стерпеть, конечно, не смог и вломил ублюдку промеж глаз. Мой коронный прием, ты с ним хорошо знаком, Федя. Подлец умолял меня на коленях не рассказывать внуку о факте насилия, предлагал крупную взятку, но разве мог я обещать, что скрою ужасную правду? Тогда шелудивый пес Пяткин стал угрожать мне пистолетом.

Федя перекрестился:

– Каков негодяй! Такие, как он, ни бога ни света не знают, а убить для них, что таракана раздавить – раз плюнуть. Повезло тебе, Ионыч, что вообще жив остался.

– Редкостный подонок, – согласился Ионыч, роясь у Пяткина в карманах. – А вот, кстати, и ключи. Сейчас мы освободим несчастную женщину. – Похотливо тряся ляжками, Ионыч потрусил к двери, за которой тихо пела сумасшедшая Анна.

– Деда?

Ионыч и Федя замерли. В дальнем конце коридора мелькнула резко очерченная тень подростка с пистолетом.

Ионыч растерялся и брякнул:

– О, Маричек, вот и ты! А дедушка твой, как видишь, утомился и заснул прямо на полу. Сейчас мы его разбудим…

– Да-да, разбудим сейчас, – подтвердил сокольничий, прижимаясь спиной к стене, чтоб не попасть под огонь.

– Со мной часто такое бывает, – сказал Ионыч, пытаясь нащупать рукоятку пистолета. – Иду себе по бульвару, никого не трогаю, вдруг раз: спать захотелось. А если хочется, то почему бы и не поспать? Особенно если лето, а день выдался душный, ленивый.

– Всегда надо делать то, что хочется, – дрожащим голосом подтвердил сокольничий. – Иначе ячмень на глазу вскочит или изжога начнется – такая есть русская примета.

Марик медленно поднял пистолет. Ионыч заскрежетал зубами:

– Ты чего это вытворяешь, негодник? Шутить со мной вздумал?

Мальчишка выстрелил в Ионыча, не целясь. Пуля чиркнула по стене, с глухим стуком ударила в дверной косяк. Посыпалась труха, щепки. Запахло чем-то терпким, дурманящим, кисловато-сладким. Ионыч вытащил пистолет, неторопливо прицелился. Мальчик развернулся и побежал.

Пока страх гнал его, он мог бежать очень долго и без устали. Но страх растворялся, а в душу по капле, словно яд, вливалась ненависть. «Эти вонючие турища только что убили деда!» – мелькнуло в треснувшем сознании мальчика.

Марик остановился, повернулся…

Левую руку словно кипятком обожгло. Хлопца развернуло, бросило к стене. Боль прокатилась от плеча к кисти жгучей лавиной. Ионыч приближался к нему с пистолетом в руке. Лицо у него было белое, глаза белые, руки белые и совсем не дрожали – как у робота; Ионыч привиделся Марику меловым отпечатком на черной стене, и мальчишке стало безумно страшно. Он дернулся, побежал. Ионыч нажал на курок: осечка. Марик, не обращая внимания на боль в раненой руке, забыв о пистолете, влетел в свою комнату, захлопнул и запер дверь на засов. Без сил опустился на пол, лицом к двери, вспомнил о пистолете, поднял его и прицелился в дверь. Бросил взгляд вправо: перепуганная Катенька сидела на кровати, укутавшись ватным одеялом до подбородка. Глаза у нее были безумные, белые, почти как у Ионыча.

– Сейчас-сейчас… – прошептал Марик, дернул рукой и скривился от боли. Прошептал: – Ты не бойся, выдюжим.

Он поднялся и подошел к шкафу. Скинул с полки на пол бинты, схватил бутылочку йода. Зубами сдернул резиновую пробку, прикусил и вылил йод прямо на рану: пуля пробила руку насквозь чуть ниже локтя. Кровь в ране будто вскипела. Марик закричал и едва не проглотил пробку. Уронил пузырек, и йод пролился на ковер.

«Дед отругает… – мелькнула мысль. И тут же: – Нет, не отругает, не сможет больше отругать».

Марик наглухо перебинтовал плечо. Рыча, зубами разорвал бинт, кое-как затянул узел. Взглянул на застывшую от страха Катеньку: подумал, что надо было попросить ее перебинтовать. Впрочем, Катенька находилась в таком состоянии, что вряд ли смогла бы помочь.

Мальчишка через силу улыбнулся:

– Ты не бойся. Нам бы только до Драконицы достучаться… или еще до кого. – Марик сел за компутер. – Достучимся, блин, расскажем, что тут, и порядок. Возьмут твоих опекунов тепленькими. – Мальчик попытался подключиться к сети. – Важно не паниковать. Дед говорил, что самое главное в напряженной ситуации, успокоиться и найти возможности. – К сети подключиться не получалось. – Ч-черт… – пробормотал Марик, щелкая курсором манипуляшки по кнопке «Соединить». – Ну же! Давай! Давай!!!

В дверь вкрадчиво постучались.

– Мальчик, открой… – попросил Ионыч медовым голосом. – Надо разрешить недоразумение. – И тут же, зло: – Твоему деду плохо, у него случился сердечный удар! Ты что, свиненок, совсем не заботишься о погибающем родственнике?

– Это твой внучатый долг! – добавил сокольничий неуверенно.

– Внучавый, – поправил Ионыч.

– Внуческий. Кажется, так правильно.

– Заткнись, Федор.

– Проваливайте! – закричал Марик, не оборачиваясь. – У меня пистолет! Я выстрелю, если попытаетесь войти!

Он продолжал жать кнопку.

Соединить-соединить-соединить.

«Успокойся, Марик. Подумай».

Соединить-соединить-соединить.

«Важно думать. Проверить, всё ли учел. Убедиться, что поступаешь правильно. Думать».

Соединить-соединить-соединить, блин!

Сзади послышался шорох. Марик развернулся вместе с креслом.

Катенька трясущимися руками двигала засов.

– Катя, – прошептал потрясенный мальчик. – Ты же… – Он направил пистолет на девочку. – Прекрати сейчас же или я… я выстрелю, будь уверена!

Девочка посмотрела на него и улыбнулась. Той своей милой и искренней улыбкой, которая так крепко впечаталась в память мальчика.

– Катенька, девчоночка, открой дверь, – вкрадчиво позвал Ионыч. – Твой дяденька пришел, молока тебе принес.

– Катя, пожалуйста, – прошептал Марик, целясь в девочку. – Пожалуйста, не надо.

Катенька замерла.

– Катя, если это грязное турище зайдет сюда, оно убьет меня… – прошептал мальчик. – И тебя тоже. Ты что, не понимаешь?

Молчала Катенька: не двигала засов, но и не отпускала.

Во второй раз позвал Ионыч:

– Катенька, девчоночка, открывай дверь. Твой дядя пришел, молока тебе принес.

Катя потянула засов.

– Катя, нет!

В третий раз, с особенным психологическим нажимом, позвал Ионыч:

– Катенька, девчоночка, открывай дверь. Твой дядя пришел, молока тебе принес!

– Катя!

– Простите, дяденька. – Девочка обеими руками схватила засов, уперлась ногами в пол и отодвинула. Дверь с грохотом распахнулась, Катеньку отбросило к стене. Марик не верил глазам: она все-таки предала его!

А он так и не выстрелил.

Пуля как оса вонзилась ему в правое плечо: раздробила металлическим жалом кость. Марику показалось, что он ныряет в забвение, как в бочку теплого турьего молока, но тут нахлынула боль: горячим потоком обварила тело и за шкирку втащила в сознание. Мальчик жалобно вскрикнул и повалился на пол вместе с креслом; пистолет выпал из руки и отлетел под тахту.

– Свиненок. – Ионыч вошел в комнату, огляделся: острым, словно заноза, взглядом зацепился за мальчишку. Его глаза как тупые столовые ножи вспарывали Марику душу. Тяжелораненый хлопец попытался встать: Ионыч ударил его ботинком в живот. Марик скрючился на полу.

– Больно, свиненок? А вот будешь знать, как во взрослых стрелять!

– Нехорошо это, во взрослых стрелять. – Сокольничий Федя покачал головой. Увидел на столе наручные часы с кожаным ремешком, украдкой схватил, поднес к уху, послушал и, удовлетворенно причмокнув губами, поглубже затолкал в карман.

– Турища вонючие… – прошептал мальчик. – Чтоб вы сдохли! – Перед лицом смерти он хотел вести себя стойко и невозмутимо, как взрослый мужчина, но у него не получалось: ярость и боль захлестывали с головой.