— Не думаю, что оно так работает, — ответил Хансон. — Не думаю, что мы выиграли что-нибудь, кроме контроля над нашей жизнью.

— Верно, — заметил Хестер. — И, в конце концов, вся суть сводится к одному — если однажды кто-нибудь из нас поскользнется в ванной и разобьет себе череп об унитаз, можно будет утешиться последней мыслью: «Ну, в этом виноват я сам и больше никто».

— Когда ты так формулируешь, кажется, что оно того не стоило, — сказала Дюваль.

— Я не против размозжить себе череп об унитаз, — сказал Хестер. — Только лет этак в сто двадцать.

— На твой сто двадцатый день рождения приду с воском и натру пол, — пообещала Дюваль.

— Жду не дождусь, — ответил Хестер.

— Энди? С тобой все в порядке? — спросил Хансон.

— Я в норме, — улыбнулся Даль. — Извините. Просто задумался. Каково это — быть вымышленным, и все такое.

— Мы же это проехали, — сказал Хестер. — Из-за чего вся свистопляска-то была.

— Верно, — сказал Даль. — Я знаю.

Дюваль глянула на телефон.

— Елки, я опаздываю, — проворчала она. — Мне надо новичка встретить.

— О, тяготы повышения по службе, — сказал Хестер.

— Еще какие! — Дюваль поднялась.

— Я тебя провожу, — сказал Хестер. — Изольешь мне свои печали.

— Отлично, — согласилась Дюваль, и они ушли.

Хансон повернулся обратно к Далю.

— Все еще думаешь о своей вымышленности? — спросил он через минуту.

— Типа того, — ответил Даль. — На самом деле я думал о тебе, Джимми.

— Обо мне? — удивился Хансон.

— Ага, — сказал Даль. — Потому что пока я отходил от нашего последнего приключения, меня кое-что в тебе поразило. Ты не вписываешься.

— Это интересно, — протянул Хансон. — И почему же?

— Подумай, — произнес Даль. — Подумай о нас пятерых, встретившихся в тот первый день, в день, когда мы присоединились к экипажу «Бесстрашного». Каждый из нас оказался критично важным в каком-то смысле. Хестер, у которого, вроде бы, не было цели, оказался ключом ко всему. У Дюваль была медицинская подготовка, и она подобралась к Керенскому, что нам пригодилось, когда пришло время, и она втянула его в наш отряд. У Финна были средства и информация, в которых мы нуждались, и его потеря заставила нас начать действовать. Дженкинс рассказал нам о том, что происходит, и о способах, которыми мы можем что-то изменить.

— А как насчет тебя? — спросил Хансон. — Ты-то как вписываешься?

— Ну, над этим пришлось поломать голову, — сказал Даль. — Я задался вопросом, что я вношу в наш отряд. Я подумал, что, наверное, я просто человек с планом — парень, который выдвигает основные идеи, с которыми все соглашаются. Логистика. Но потом я начал думать о Керенском, и о его месте в сериале.

— Он парень, которому достается, чтобы показать, что главным героям тоже может достаться, — сказал Хансон.

— Верно, — согласился Даль.

— Но ты не можешь быть Керенским, — сказал Хансон. — У нас есть такой Керенский. Это Керенский.

— Дело не в том, что ему постоянно достается, — сказал Даль. — А в том, что он не умирает.

— Что-то я за тобой не успеваю, — сказал Хансон.

— Джимми, сколько раз я должен был погибнуть с тех пор, как попал на «Бесстрашный»? — спросил Даль. — Я насчитал, по крайней мере, три. Первый — когда на меня напали в колонии на Эскридже, где погибли Кассавэй и Мбеке. Затем — на «Нанте», в помещении для допроса с Финном и капитаном Абернати. И потом, на палубе шесть, когда мы вернулись на «Бесстрашный» с Хестером. Трижды я должен был бы умереть, никаких «но» и «если». Я должен быть мертв, три раза подряд. Но я жив. Я получаю ранения. Очень серьезные ранения. Но я не умираю. Вот как я догадался. Я — главный герой.

— Но ты же статист, — сказал Хансон. — Как мы все. Дженкинс же сказал. И Чарльз Паулсон сказал. Даже актер, игравший тебя, так сказал.

— Я статист в сериале, — сказал Даль. — Но я главный герой где-то еще.

— Где? — спросил Хансон.

— А вот это ты должен мне ответить, Джимми, — произнес Даль.

— Что? — спросил Хансон. — Ты о чем вообще?

— Как я сказал — ты не вписываешься, — сказал Даль. — Все остальные были необходимы по сюжету. Все, кроме тебя, Джимми. Ты просто болтался рядом, Джимми. У тебя была предыстория, но она так никогда и не оказалась важной. Ты делал какие-то полезные вещи — находил факты про сериал, и рассказывал про людей, и время от времени напоминал, что нужно сделать. Ровно столько, чтобы казалось, что у тебя есть своя роль. Но чем больше я об этом думаю, тем сильнее понимаю, что ты не вписываешься в общую картину, как все мы.

— Это жизнь, Энди, — ответил Хансон. — Сплошной бардак. Мы все не вписываемся как следует.

— Нет, — ответил Даль. — Вписываемся. Все, кроме тебя. Ты вписываешься при одном-единственном условии — ты еще не сделал то, что тебе предназначено сделать. Только если тут происходит что-то еще. Мы все должны думать, что мы настоящие люди, выяснившие, что они — статисты в сериале. Но я знаю, что это не объясняет меня. Я должен был бы давно погибнуть, как Керенский или любой другой главный герой сериала, которые живы только потому, что вселенная им подыгрывает. Мне она подыгрывает тоже.

— Может, тебе просто везет, — сказал Хансон.

— Никому не везет до такой степени, Джимми, — сказал Даль. — И вот что я думаю. Нет никакого сериала. Я думаю, и Чарльз Паулсон, и Марк Кори, И Брайан Абнетт, и все остальные там такие же вымышленные, как и мы. Я думаю, капитан Абернати, и коммандер К'инг, главный врач Хартнелл и главный инженер Уэст — статисты, а я, и Майя, и Финн, и Джаспер — те, кто по-настоящему идут в счет. И, в конце концов, я думаю, что ты существуешь ради одной-единственной цели.

— И какой же, Энди? — спросил Хансон.

— Сказать мне, что я прав, — ответил Даль.

— Мои родители удивились бы твоим выводам, — сказал Хансон.

— Мои родители всему бы этому удивились, — сказал Даль. — Но наши родители тут ни при чем.

— Энди, мы же сто лет знакомы, — сказал Хансон. — Я думаю, ты знаешь, кто я.

— Джимми, — сказал Даль. — Пожалуйста. Скажи, прав ли я.

Хансон посидел с минутку, глядя на Даля.

— Не думаю, что тебя бы на самом деле осчастливило услышать, что ты прав, — произнес он.

— Я не хочу быть счастлив, — сказал Даль. — Я хочу знать правду.

— И даже если ты прав, — добавил Хансон, — что ты с этого получишь? Разве не лучше верить, что ты чего-то достиг? Что ты добился счастливого конца, как тебе пообещали? Зачем тебе это?

— Мне нужно знать, — ответил Даль. — Мне всегда было нужно знать.

— Потому что таков ты есть, — сказал Хестер. — Искатель правды. Высокодуховный человек.

— Да, — ответил Даль.

— Человек, которому нужно знать, правда ли он таков, или его таким просто придумали, — сказал Хансон.

— Да, — ответил Даль.

— Кто-то, кто хочет знать, принадлежит ли он себе самому, или…

— Только не говори, что пытаешься скаламбурить, как я подумал, — сказал Даль.

Хансон ухмыльнулся.

— Прости. На языке вертелось.

Он отодвинул стул и встал.

— Энди, ты мой друг. Ты в это веришь?

— Да, — ответил Даль. — Верю.

— Тогда, может, ты поверишь, — сказал Хансон, — что статист ты или герой, эта история подходит к концу. Когда она закончится, ты и только ты будешь решать, что тебе делать. Никакие зрители ничего не увидят, и никакой автор ничего не сочинит. Ты будешь сам себе хозяин.

— Если я буду существовать, когда про меня не будут писать, — сказал Даль.

— Ничего не поделаешь, — ответил Хансон. — Это интересный философский вопрос. Но если бы мне пришлось строить предположения, я предположил бы, что твой создатель сказал бы тебе, что хочет, чтоб ты жил долго и счастливо.

— Это только догадка, — сказал Даль.

— Может быть, чуть больше, чем догадка, — сказал Хансон. — Но я все же скажу — ты был прав.

— Насчет чего? — спросил Даль.

— Насчет того, что сейчас я сделал то, что должен был, — сказал Хансон. — Но теперь мне пора сделать еще одну вещь, которую я должен сделать. То есть, занять свой пост. Увидимся за ужином, Энди?