Памятник советскому солдату в Трептов-парке

Большинство из выезжавших искали в Берлине не столько свободу, сколько лучшую долю. Сегодня в столице Германии, где в общей сложности проживают примерно 3,4 миллиона человек, пятьсот тысяч — иностранцы. Из этого числа примерно сто тысяч — наши бывшие соотечественники. Кстати, туристов ежегодно в Берлине бывает свыше шести миллионов. В Москве, в которой проживают десять миллионов человек, едва ли наберется даже половина от такого количества немцев. Не случайно, наверное, поэтому в центре Берлина, в районе Вильмерсдорф, имеется немало памятных досок, на которых немецкими буквами написаны русские имена. Десятки бронзовых, мраморных, стальных. За последние годы Берлин неузнаваемо изменился. Город похорошел, посветлел, прибавил в размерах. И хотя поток туристов из России несколько поуменьшился да и интерес к немцам за последние годы тоже поугас, появилось много других заграничных соблазнов, но все же Берлин среди других столиц Европы для русских занимает особое место — он как бы связной пункт немецкой и русской истории, политый немалой совместной кровью. В одном Трептов-парке, где на постаменте высится величавая фигура советского солдата-освободителя с немецким ребенком в руках, захоронены свыше пяти тысяч русских солдат, погибших при освобождении Берлина. Кстати, прообразом для монумента послужил солдат из Кемерова, сержант Николай Масалов, который в апреле 1945 года спас немецкую девочку, вынес ее под обстрелом из разрушенного здания во время штурма города. Позже он был избран почетным гражданином Берлина и Вайсенфельза.

Из Москвы в Берлин Марина Цветаева уезжала с Виндавского, как тогда назывался Рижский, вокзала 11 мая 1922 года. Об истинной причине своего отъезда особенно не распространялась, время было суровое, пролетарское. Преобразованное из ВЧК в ГПУ при НКВД развертывало борьбу против буржуазной интеллигенции, против врагов советской власти, одной из жертв которой стал выдающийся поэт Николай Гумилев, обвиненный в контрреволюционном заговоре и расстрелянный в 1921 году. А муж Цветаевой Сергей Эфрон был бывшим царским офицером, служил в армии Корнилова, воевал в Крыму против красных, скрылся за границей, связался с белоэмигрантами.

М.А. Цветаева

Чего больше для ареста и расследования? Только самым надежным знакомым, которым доверяла, по секрету сказала, что едет на встречу с очень близким человеком. Она была уверена, что он убит. От него с 1918 года не было никаких вестей. Одна воспитывала двоих дочерей и надломилась, как жить дальше, не знала. И вот неожиданная радость — писатель Илья Эренбург привез ей из Праги письмецо. Сергей объявился в столице Чехии, там же стал учиться в университете. Он дал знать о себе и предлагал встретиться с Мариной в Берлине, где собирался цвет российской творческой эмиграции. Цветаева воспряла духом, радовалась предстоящему свиданию, готовилась к грядущим переменам. По сути, ее отъезд можно считать побегом из страны, в которой по декрету Ленина у церквей изымали ценности для борьбы с голодом, где складывались жесткие политические условия советизации и для творческой свободной личности деятельности не находилось. Цветаева устала от бытовых неурядиц, от постоянного безденежья, ее младшая дочь, трехлетняя Ирина, умерла от истощения в интернате. Полная бесперспективность вынуждала многих искать лучшей доли за границей. Май 1922 года по случайному совпадению оказался удачным временем для отъезда. Это был период восстановления дипломатических отношений между Советской Россией и Германией.

С.Я. Эфрон

Накануне, 16 апреля 1922 года, представители двух стран подписали первый международно-правовой документ, признававший законность советского правительства. Правда, этот же договор послужил основой для заключения другого, уже секретного соглашения о военно-техническом сотрудничестве, согласно которому, Германия получала возможность размещать на территории России военные учебные центры и полигоны для испытаний оружия. Цветаева была далека от политики, от всех ее закулисных ходов, главное, что между Москвой и Берлином устанавливались особые доверительные отношения и ей предоставили визу. Ехать в Берлин в те времена приходилось через Ригу, где пересаживались в экспресс, следовавший уже прямым ходом до столицы Германии. Четверо суток Марина почти не смыкала глаз, смотрела за окно, и ее губы беззвучно шевелились, она складывала стихи. В столицу Германии Марина и ее дочь Ариадна прибыли 15 мая. Их никто не встречал. По договоренности она, взяв дрожки, добралась до центра города, в район Вильмерсдорф, высадилась на мощенной булыжником площади Прагерплац, одной из красивейших в Берлине. Весь ее багаж состоял из деревянного сундучка с рукописями и книгами, чемодана с вещами и портпледом для одежды. Это все, что она вывезла из Москвы. Окружавшие немецкие дома с красными черепичными крышами, с архитектурными украшениями — балкончиками, мансардами, с тяжелыми парадными подъездами, с витиеватой лепниной — внушали уважение и любопытство. Светило солнце, на тумбах афиши возвещали о премьерах в Немецком театре, вдоль круглого сквера скользили полупустые трамваи, из кондитерских доносились ароматные запахи кофе и свежеиспеченных булочек — мирная, безмятежная жизнь в Берлине казалась райской по сравнению с московской, мрачной, суетливой. Пражская площадь и ее пивной ресторан «Прагердиле» были известные места среди русских эмигрантов. Там по вечерам собирались любители русской словесности. И что интересно, почти у каждого писателя и прозаика был свой столик. Илья Эренбург, не стесняясь окружающих, стучал на машинке, Андрей Белый читал только что написанные стихи, Владислав Ходасевич делился с кем-то гонораром. К вечеру появлялись другие русские литераторы, художники, музыканты, театральные деятели, известные и не очень, и ресторан «Прагердиле» превращался в спонтанный шумный Дом российского искусства. Не случайно Пражскую площадь в те годы прозвали Русским Берлином. Там же поблизости находились пансионаты, в которых сдавались комнаты. Для Цветаевой встреча с Берлином означала как бы встречу с родиной ее матери Марии, остзейской немки, в девичестве Мейн. Эти немецкие корни способствовали тому, что детям прививали любовь к немецкому языку, так что особых сложностей с адаптацией к незнакомому городу она не испытывала, тем более что в детстве ее вывозили в южные города Германии, она знала и любила немецкую поэзию, особенно стихи Генриха Гейне.

Первые дни Марина с дочерью жила в одной из комнат квартиры Эренбурга, которую он снимал поблизости. Потом переехала. на улицу Траутенауштрассе, 9, в пятиэтажный пансионат фрау Элизабет Шмидт, там занимала две комнаты, одна была с балконом. Прежде всего ей надо было привести себя в порядок, приодеться, сбросить тяжелые башмаки, московский камуфляжный крой одежды, снова превратиться в женщину. Через пару дней Илья Эренбург привел ее, уже обновленную, с улыбкой на лице, на улицу Бамбергерштрассе, 7, где познакомил с владельцем издательства «Геликон» Абрамом Вишняком, молодым кареглазым человеком, моложе Марины на три года. Абрам был женат, у него имелся четырехлетний сын. Эта встреча произвела на Марину особое впечатление. Она старалась не признаваться себе, но… При первом взгляде у обоих неожиданно вспыхнуло чувство — у Марины, как всегда, ярко, проникновенно, а Абрам увидел перед собой человека, от которого как бы исходило непонятное духовное сияние. Они быстро нашли общий язык, у них оказались близкие интересы в литературном мире, стали обмениваться планами. Но Вишняк, несмотря на романтичность натуры, был прежде всего издателем, человеком деловым, который должен был зарабатывать деньги и обеспечивать семью. Он любил душевный покой, ценил семейный уют и думал о деньгах. Эта его прагматическая сторона характера сдерживала Марину, порой отпугивала. Как с ней случалось и раньше, человека, который ей нравился, она наделяла не свойственными ему лучшими, благородными чертами, старалась не замечать черствость, простой, естественный житейский эгоизм. В любом случае Вишняк, поклонник стихов Цветаевой, оказался первым немецким издателем, выпустившим книжки ее стихов — сначала «Разлуку», потом «Ремесло». Кстати, здание самого издательства, которое располагалось недалеко от Пражской площади, по счастливой случайности сохранилось почти неизменным до наших дней, а все здания Пражской площади не уцелели. Все они оказались разрушенными в результате авианалетов 1944 года.