Поздняя осень в Берлине 1989 года была одной из самых необычных в послевоенной истории Германии. На улице раздавались хлопки «выстрелов», это в небо взлетали вверх пробки от шампанского. На Унтер-ден-Линден, на Фридрихштрассе и на Курфюрстендамм двигались потоки шумящих людей с бутылками в руках. Раздавались возгласы поздравлений. Звучала веселая музыка. Толпы прохожих направлялись к Бранденбургским воротам, к зданию немецкого Рейхстага. Разрушилась бетонная Берлинская стена, разделявшая город на две части, прекратила существование смертоносная граница, разделявшая страну на ГДР и ФРГ, немцев — на восточных и западных. Распалась преграда, делившая Европу, мир на два враждующих лагеря.

Именно в те осенние дни 1989 года мне, как и другим журналистам, довелось спуститься в одно мрачное подземелье, расположенное недалеко от улицы Фоссштрассе, 6 (сегодня Niederkirchnerstrasse), рядом с Бранденбургскими воротами. То самое, которое оказалось в ничейной зоне. Свыше сорока четырех лет от взоров людей его скрывало самое длинное в мире бетонное заграждение с колючей проволокой. Узкий бетонный вход, одна ступенька, вторая, третья… Впереди мрак, сверху капает вода. Мы отрезаны от внешнего мира. Это шаги в прошлое, шаги в историю. Туда, в неразделенную Германию весны 1945 года. Не верилось, что когда-то по этим ступенькам спускались Гитлер, Геббельс, Гиммлер, Геринг, Борман. И Ева Браун, главное заветное желание которой сбылось в этом мрачном подземелье. За пару дней до полного краха Германии она стала наконец фрау Гитлер. Первой и последней законной женой фюрера.

В бункере бывшей рейхсканцелярии темно, сыро, на бетонном полу вода. Ржавые обрезки каких-то труб, железные двери, низкий потолок. А когда-то все выглядело по-другому. Снова ступеньки — одна, вторая, третья…

Где-то там, еще глубже, находились подземные коридоры, комнаты для адъютантов, коммутатор, столовая, спальные помещения, конференц-зал, где готовилась церемония бракосочетания. Глава государства, любитель пышных ритуалов, и на этот раз не мог изменить своим принципам, и по всему осажденному Берлину несколько часов искали мирового судью. Формальности — это закон, а соблюдение законов — основной принцип в жизни всегерманского фюрера. В кабинете вождя на исходе дня 28 апреля 1945 года восемь гостей поздравляют «молодых». На столе не бог весть какие угощения, в основном, те же консервы, шоколад, печенье, но зато достаточно бутылок. Трезвенник Гитлер разрешил по случаю принести дополнительное количество шампанского, коньяка, вина.

Послышались хлопки «выстрелов». Это взлетали пробки от шампанского. Раздались возгласы поздравлений. Зазвучала музыка. Нет, не свадебный марш Мендельсона. Едва ли кто сумел бы найти его пластинку в разрушенном городе. Да и какой чудак отважился бы воспроизвести произведения еврейского композитора, которые в Третьем рейхе признали не арийскими, и они попали в индекс запрещенных. На патефоне крутится излюбленная пластинка Евы «Красные розы». Сутулый жених в серой униформе, с подергивающейся левой рукой, ему пятьдесят шесть, а выглядит он разрушенным стариком, натянуто улыбается, пригубливает бокал токайского. Рядом в черном платье, с кружевным белым воротничком под самое горло бледнолицая невеста. Она тоже вымученно улыбается, шутит, пытается поднять настроение гостей. Теперь она полноправная хозяйка на этом пиру. До окончательной развязки оставалось едва больше суток.

Ева Браун

Торжество продолжалось недолго. Адольф, уставший от переживаний дня, не мог задерживаться за пиршественным столом, ему требовалось отдавать последние распоряжения, его ждал письменный стол, он ждал сводки с мест боев, он все еще рассчитывал получить обнадеживающие сообщения от своих генералов. Оставшиеся без своего хозяина гости тоже не стали долго засиживаться и быстро разошлись по своим местам.

Но вот на следующее утро Ева, став фрау Гитлер', сразу преобразилась. Она входит в свою последнюю роль. На ней все то же черное свадебное платье. Ночь она провела почти без сна. Ей казалось, что выход будет найден, она не теряет надежды и теребит своего супруга, чтобы он что-нибудь придумал, ведь он же гений, ему покоряются народы Европы. А потом, не добившись от него вразумительного ответа, узнав, что все уже предрешено, отрешенно бегает по коридорам каземата и истерически кричит на всех, что они предали своего вождя. «И Геринг и Гиммлер обманули нас! Они спасают теперь свои шкуры, а доктор Морелль отравил тебя!» За годы бессловесной совместной жизни она успела настолько впитать в себя дух Гитлера, настолько стала его тенью, что теперь за оставшееся время стремилась хоть как-то выплеснуться наружу, излить свое отчаяние и безысходность. А позже, когда счет пойдет уже на часы, когда стало ясно, что все-таки предстоит принимать самое последнее решение, она отправится в опочивальню к своему шкафу, набитому одеждой, и начнет раздавать нажитое. Все отдаст секретаршам и машинисткам, телефонисткам и поварам — и свою любимую шубу из серебристой лисицы, и шелковые платья, и чулки, и украшения. На память. Ей ничего теперь не нужно. Супружеская пара добровольно приняла решение уйти на тот свет и при этом думает о своих подчиненных и близких.

Театр, фарс? Не без этого. Но и трагедия. Только далекая и чужая и потому непонятная.

…Четыре лестничных пролета вело в сердце рейхсканцелярии. Затем уже узкая винтовая лестница спускалась в кабинет вождя. И над головой оказывались многие метры армированного бетона, мощных стен, отделявших друг от друга подсобные помещения, в которых располагались его штаб, телефонный узел, поварская. Пробить эту почти 20-метровую крепь не удалось ни одному снаряду, ни одной бомбе.

Все свершилось днем позже. Выстрел в висок и одновременно раздавить ампулу с ядом, так советовали им знающие доктора. Так они и поступили. Выносили тела Адольфа и Евы для сжигания через другой проход, запасной, который вел в сад разрушенной рейсхканцелярии. Для страховки, чтобы никто не узнал, кого выносят, фюрера обернули в солдатское одеяло. Личный слуга его Хайнц Линге и доктор Штумпфеггер надрывались под тяжестью грузного тела.

Вход и караульная башня бункера Гитлера на фоне разрушенного здания рейхсканцелярии

Левая рука, парализованная при жизни, вывалилась из одеяла и, как плеть, болталась на весу. Еву не пеленали. В черном платье было даже лучше. Жену фюрера никто не знал и не видел. Такие, как она, гибли тысячами под развалинами домов. Мартин Борман сам пытался унести ее. Первая леди государства была мертва. Какая радость. Наконец-то эта девица отвязалась от фюрера. Жаль, что ушла вместе с ним. Иначе Мартин показал бы ей подобающее место. Сколько крови попортила она ему. Но ноша оказалась для него непосильной. Этой сцены — попытки толстого Бормана хоть напоследок проволочь Еву по коридору — не допустил Эрих Кемпка, личный шофер фюрера. Он-то хорошо знал об их отношениях. Для него Ева была хоть и покойной, но фрау Гитлер, и он буквально вырвал ее тело из рук Бормана.

В саду рейхсканцелярии, где недавно еще пышно цвели ухоженные цветы, на месте которых красовались теперь воронки, их уложили рядом. Ева справа, как и во время обручения. Минутное молчание, и потом Кемпка облил их бензином. Около ста семидесяти литров. Канистра за канистрой. И поджег… Гори все синим пламенем.

Все это было тогда, в сорок пятом. Тогда горел Берлин, горели Бранденбургские ворота и Рейхстаг, плавились металл и камень, взрывались и рушились строения.

Американский исследователь Роберт Уайт в своей книге «Психопатический Бог» делал такой вывод, что об Адольфе Гитлере написано больше, чем о ком-либо в мировой истории, кроме Иисуса Христа. Километры кинопленки. А как же иначе. Феномен беса европейского, если не мирового масштаба, который своими «мессианскими идеями, стремлением возродить не только величие нации, но и расширить ее жизненное пространство приобщением к наследию великих германских предков» сумел загипнотизировать шестьдесят шесть миллионов трезвомыслящих и добродушных немцев, вдолбил им в головы, что они самые лучшие, самые дисциплинированные, самые порядочные, и кровь у них самая чистая, и черепа у них самые круглые, им мешают только евреи и большевики, и жизненного пространства у них маловато. И пошла резня народов.