С тех пор Лаура никогда не упоминала имени Мориса Фьо.
На прилавке книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай лежали лишь несколько потрепанных томов. Леа перелистала пожелтевшие страницы одной из книг. Имя автора ничего ей не говорило. Подошел продавец, знакомый ей с начала войны. На нем были брюки для игры в гольф и ботинки на толстой подошве.
— Не советую покупать эту книгу, мадемуазель. Она того не стоит…
— Мне нечего читать, и я не знаю, что выбрать… Почему ваши полки пусты?
— Сейчас покупают все подряд. Мы продали почти все свои запасы и не можем их пополнить.
— Но почему?
— Потому что французы вновь начали читать. А что им еще делать? Не будешь же каждый день ходить в кино! Вот люди и читают.
— А что читают?
— Все подряд: Гомера, Рабле, Спинозу, теологов… Но у меня есть кое-что и для вас. Мы придерживаем новинки для своих старых клиентов. Что вы скажете насчет последнего романа Марселя Эме?
— Я знаю, вам нравится этот автор.
— Очень. Держите, я завернул книгу, чтобы другие не видели.
— Как она называется?
— «Человек, который проходит сквозь стену».
Леа вышла из магазина, прижимая к груди драгоценную книгу. Наконец-то ей предстоит приятный вечер! Она перечитала по нескольку раз все, что было в небольшой библиотеке тетушек. Никогда еще ей не было так скучно в Париже, рядом с Камиллой, посвящавшей все свое время сыну, тетушками, говорившими только о продуктах, Лаурой, проводившей дни, а иногда и ночи, у Франсуазы, вместе с которой они коротали вечера в барах и кафе, и Эстеллой, которая становилась все более ворчливой из-за боли в ногах…
Леа не хватало Монтийяка. Она опасалась, что, несмотря на присутствие Руфи и Сидони, Файяр вновь примется за старое. Близился июль, и у Леа не было никакого желания проводить его здесь. На улице было невероятно душно. Что же будет в августе? Если только Франсуа Тавернье не возьмет на себя заботу развлечь ее… Но его нет! Месье исчез! Где он? Со своими лондонскими, а может, немецкими дружками?
Мужчины оборачивались ей вслед, когда она шла по улице в голубом в красный горошек платье, не скрывавшем ее стройных ног в высоких белых сандалиях — подарке Франсуа. Вся во власти своих мрачных мыслей Леа ничего не замечала…
Дома она положила книгу вместе со шляпкой на столик в прихожей. Тетушки принимали гостя.
— Ну, вот наконец и ты! Месье Тавернье ждет тебя уже больше часа.
Она подавила желание подбежать и броситься в его объятия.
— Здравствуйте, я уже думала, что вы умерли.
— Леа! — укоризненно воскликнули тетушки.
— Ничего, мадемуазель, это всего лишь шутка. Подобный юмор — одна из составляющих ее очарования.
— Месье Тавернье, вы очень снисходительны к этому ребенку.
— Тетя Лиза, я уже не ребенок, и мне наплевать на снисходительность месье Тавернье.
— Что за характер! Парижский воздух вас совсем не изменил.
— Просто я ужасно скучаю.
— Этого я и боялся. Я везу вас на загородную прогулку.
— Так поздно! Скоро пять часов!
— Это недалеко… Пятнадцать минут…
— И это называется загородная прогулка?.. В пятнадцати минутах от дома!
— Вот увидите: дикая природа, чудное место, немногие о нем знают.
Им понадобилось гораздо больше пятнадцати минут, чтобы приехать туда, куда хотел привезти ее Франсуа Тавернье. Он ругался, кружа по улицам Баннье, Фонтеней-о-Роз, Со и Бург-ла-Рен. Наконец он решил остановиться и свериться с картой.
— Улица Шатобриана, улица Лу-Пандю… А! Вот, «Волчья долина», это здесь.
— Скажете вы мне, наконец, куда мы едем?
— Покупать деревья.
— Покупать деревья?..
— Да, мне обещали молодой побег от дерева, посаженного Шатобрианом.
— И что вы собираетесь с ним делать?
— Это не для меня. Один из моих немецких друзей, страстный поклонник французской литературы и Шатобриана, любезно просил меня раздобыть ему деревце…
— Вы с ума сошли!
— Я позвонил доктору Ле Савуре, живущему в бывшем имении великого писателя. Он сказал, что я не первый, кто обращается к нему с подобной просьбой, и что сейчас у него как раз есть довольно симпатичная лиственница.
— А у вас нет другого занятия, кроме как поставлять своим немецким дружкам деревья? — спросила Леа со всем презрением, на какое была способна.
— Друг мой, я делаю это отнюдь не для каждого немца. И потом, это лиственница — не простой черенок. Вы только вдумайтесь… поросль дерева, любовно посаженного Шатобрианом!
— У меня такое впечатление, что я слушаю Рафаэля Маля. Он тоже со слезами в голосе говорил мне о Шатобриане и даже подарил книгу вашего великого писателя…
— «Жизнеописание. Ранее»?
— Как вы догадались?
— Зная Рафаэля Маля, это совсем не сложно… Вы ее прочитали?
— Я пыталась… Она показалась мне ужасно скучной. Жизнеописание грязного монаха семнадцатого века!
— Замолчите, несчастная! Мы въезжаем на земли автора «Мучеников», чей призрак может покинуть свою скалу в Сен-Мало и надрать нам уши за такие отзывы.
Они ехали по широкой дороге, вдоль которой росли высокие деревья, закрывавшие небо. В открытые окна врывался теплый и влажный ветерок.
— Зловещее место. Как вы его назвали?
— «Волчья долина».
— Вот-вот, напоминает название разбойничьего Притона, достойного романов Анны Радклиф.
— Вы читали романы Анны Радклиф?.. — спросил он с таким удивлением, что Леа почувствовала себя уязвленной.
— Думаете, вы один умеете читать? Моя мать обожала английские романы той поры, она прочитала их все, и я тоже. Вы, должно быть, находите подобного рода литературу слишком сентиментальной… слишком женской.
— Какая пылкость!.. Я и не знал, что вы до такой степени любите «черные» романы. Знакомы вы с немецкими авторами того же периода? У них есть много интересного; если хотите, я дам вам почитать.
— Нет, спасибо.
Они остановились возле увитого плющом и диким виноградом дома, примыкающего к большому зданию, похожему на казарму или госпиталь. На пороге их ждала маленькая женщина.
— Здравствуйте, месье… Кажется, месье Тавернье?
— Да, мадам. Добрый вечер, мацам.
— Я — мадам Ле Савуре. К сожалению, мужа вызвали в Париж, Он поручил мне принять вас и просил извинить его.
— Очень жаль!
— Поверьте, он был очень расстроен, но ничего не мог поделать. Входите, пожалуйста, мадемуазель…
— Ах, простите… Мадемуазель Дельмас.
— Вы очень красивы, мадемуазель. Теперь муж будет еще больше огорчен, узнав, что не увидел такую красавицу.
Улыбнувшись, Леа вошла в дом.
Так вот он какой, дом великого писателя! Изнутри он казался слишком хрупким. Ей показалось, что стены с трудом выдерживают тяжесть картин, а пол вот-вот провалится под мебелью.
— А что вы ожидали увидеть? — спросил Франсуа, прочитав разочарование на ее лице.
— Не знаю… Что-нибудь более изысканное… А такой могла быть и гостиная в Монтийяке… О! Франсуа! Вы видели эту лужайку?.. Эти деревья!..
— Красиво, не правда ли, мадемуазель? Мы с мужем стараемся сохранить это место таким, каким его любил Шатобриан… Если хотите, попозже мы можем пройтись по парку, и я покажу вам деревья, посаженные им самим. Идемте, месье Тавернье. Извините нас, мадемуазель, это ненадолго.
На заваленном бумагами столе внимание Леа привлекла книга в кожаном переплете со множеством белых бумажных закладок. «Замогильные записки». Леа взяла ее, села на ступеньку крыльца, лицом к прелестной лужайке, и открыла первую страницу.
««Волчья долина», возле Ольней, 4 октября 1811 года…»
«В воздухе уже должно пахнуть осенью», — мельком подумала она, прежде чем продолжить чтение. «Мне нравится это место, заменившее мне родные луга; я заплатил за него плодами моих размышлений и бессонными ночами; маленькой пустыней Ольней я обязан большой пустыне Атала; и чтобы создать это пристанище, мне не пришлось, как американским колонизаторам, грабить индейцев… Я привязался к своим деревьям; я посвящаю им элегии, сонеты, оды. Среди них нет ни одного, за которым я не ухаживал бы собственными руками, не избавлял бы от червя, подтачивающего корень, от гусеницы, приклеившейся к листу. Я знаю их все по именам, как своих детей; это моя семья, другой у меня нет, и я надеюсь умереть в лоне этой семьи».
