— Вот самое гнусное произведение из всех, опубликованных в прошлом году, — сказал Франсуа Тавернье, — написанное, увы, настоящим талантом и наполненное страшной правдой, смешанной с грязью и ненавистью к евреям и другим «чужакам»…

Словно дьявол из преисподней, из магазина вынырнул Рафаэль Маль и окликнул их:

— Леа, Франсуа!

— Что вы делаете в Париже? — сухо спросил Тавернье. — Мы же договорились, что вы уедете на юг сразу после нашей последней встречи.

— Не браните меня, дорогой друг, но это путешествие отложено всего на несколько дней.

— Но мне казалось, что вас разыскивает Мазуи? — сказала Леа.

— Уже нет. Благодаря мне он наложил лапу на кучу золота. Мы снова стали деловыми партнерами.

— После всего, что он сделал с Сарой?!

— Дорогая моя Леа, он любезно забыл о моем участии в похищении нашей подруги и о том, как я надул его. Взамен я забыл о страданиях, перенесенных бедняжкой Сарой.

— Вы забыли?..

Рафаэль перехватил руку замахнувшейся на него девушки.

— У меня не было выбора. Либо так, либо — пуля в живот, — жестко сказал он. — Пуля в животе причинила бы мне боль, — продолжил Рафаэль игриво. — Успокойтесь, вам не стоит бояться Мазуи: теперь он знает о связях вашей семьи с немцами и побоится трогать подругу месье Тавернье — завсегдатая отеля «Лютеция» и большого друга немецкого посла!

Побледневшая Леа почувствовала в этих словах скрытую угрозу. Она не ошиблась.

— Дорогой Франсуа! Если бы вы не так хорошо обращались с нами — со мной и Фиалкой, — я никогда не простил бы вам нашего заточения! И не сомневаюсь, что ваши друзья из абвера или наш дорогой посол, Его превосходительство Отто Абетц, очень заинтересовались бы вашей деятельностью, которую можно назвать как минимум противоречивой. Вы поступили как светский человек, осторожный и предусмотрительный, когда поместили нас в сказочное место, где в достатке было и литературы, и музыки, и потчевали нас изысканными блюдами и винами. В знак признательности я не стал рассказывать о вас…

— Полагаю, я должен вас поблагодарить… — сухо произнес Франсуа.

— Я не это имел в виду.

— Вы прекрасно знаете, что рано или поздно будете арестованы и, может быть, убиты.

— Возможно… Но давайте рассуждать здраво: смерть никогда не бывает случайной.

— Вы сошли с ума! Это просто смешно.

Рафаэль Маль перестал шутить, и в его взгляде промелькнуло страдание.

— Можете думать, что мне смешно! Вы еще можете смеяться над моими безумствами, но мне они причиняют страдания!

Через стекло Рафаэль кивнул головой молодому продавцу, поправлявшему на витрине книги. Леа узнала его и тоже приветливо помахала рукой.

— Какой очаровательный юноша! Вы знаете, он рассказал о последней остроте Кокто. Поэт ужинал в бистро мадемуазель Валентин вместе с Ориком, и тот сказал ему об одном еврее, недовольном тем, что ему приходится носить желтую звезду. «Успокойтесь, — ответил на это Кокто, — после войны вы заставите нас носить фальшивый нос». Великие всегда немного смешны. Вы не находите?

Франсуа не ответил, но не смог скрыть улыбки. Леа же громко рассмеялась, но тут же оборвала свой смех.

— Смейтесь, девушка, смейтесь, вам это очень идет… Прежде чем начнешь плакать, не грех и посмеяться. До свидания, прекрасное дитя, да хранит вас Господь. До свидания, месье, надеюсь, что больше никогда вас не увижу, — сказал он, толкнув дверь книжного магазина.

Прежде чем войти, он обернулся и, взглянув на них, произнес:

— Спасибо за все, что вы сделали для Сары.

Они дошли до улицы Шерш-Миди, не обменявшись ни словом. В «Шатенье» зал был заполнен народом. Метродотель проводил их, указав места за длинным столом, накрытым на двенадцать персон.

— Надеюсь, что наши соседи окажутся не очень шумными, — сказал Тавернье.

— Я не принадлежу к числу гурманов, и мне не нравятся подобные места, — сказала Леа, осматриваясь вокруг.

— Я тоже, но пусть это не портит вашего аппетита. Я хочу, чтобы вы забыли обо всем, что не касается нас двоих; можете считать меня эгоистом, но сегодня у меня только одно желание: чтобы вы принадлежали мне одному.

— Возьмем бутылочку «Бордо». В этом вине — ароматы моей родины, и я хочу их почувствовать.

Через несколько минут официант принес высокую бутылку.

Отменные блюда ни в чем не уступали вину.

Строго следуя уговору, они болтали только о пустяках: юбках, которые постоянно укорачиваются, прическах, становящихся все выше, подпольных дансингах, стилягах, навязывающих моду всей молодежи, о совместных путешествиях, которые они совершат, когда закончится война… Под столом они касались друг друга ногами.

Мимо них прошло несколько человек: высокомерные мужчины с сияющими лицами, красивые женщины в броских туалетах. Они заняли места за большим столом, присоединившись к мужчине с телом атлета, грубым лицом, но живым и умным взглядом за толстыми стеклами очков.

— Кто это?

— Выдающийся человек, который, однако, губит себя: Жак Дорио, основатель ФНП, Французской народной партии. Нам далеко до кампаний «Возмущение народа против черного рынка и ресторанов», где за вечер выкладывают по пятьсот франков за человека.

— Однако сейчас вы в одном из этих ресторанов.

— Что правда, то правда.

Установившаяся гармония была разрушена. Ужин они закончили в молчании.

На улице, несмотря на упорное молчание Леа, он взял ее под руку.

— Не сердитесь, душа моя, у нас осталось так мало времени.

— Что вы хотите этим сказать?

— Завтра, в первом часу, я уезжаю.

— Куда?

— Этого я вам сказать не могу.

— Надолго?

— Не знаю.

— Вы не можете оставить меня одну!

— Что поделаешь, к тому же вы вполне в состоянии защитить себя.

— Сара тоже была в состоянии защитить себя. Видите, что они с ней сделали?..

Легкая тень пробежала по лицу Тавернье. Однако и он не мог сказать ей, как терзается от того, что вынужден бросить ее на милость Мазуи и его компании! Он проклинал себя за то, что влюбился в эту девчонку. В его деле были недопустимы никакие чувства. Он рисковал сам и подвергал опасности свою подругу. После их короткой встречи в Монтийяке, сознавая опасность, он старался не думать о ней. По правде говоря, для этого ему не приходилось делать особых усилий. С началом войны девушки, даже самые целомудренные, стали более доступными. Жажда жизни была такой, что они забывали о приличиях и отдавались почти с такой же простотой, как и Леа. Но, вновь увидев ее, окрепшую и в то же время ставшую более хрупкой, он вновь испытал это чувство, которого избегал и которое, по его мнению, только осложняло жизнь.

— Почему вы молчите?

— Что я, по-вашему, должен сказать? Маль прав: связи нашей сестры вас защищают, во всяком случае, до тех пор, пока майор Крамер в Париже. На вашем месте я отправился бы в Монтийяк — по Крайней мере, из трех соображений: во-первых, ваш дядя Адриан и ваш дорогой д’Аржила будут недалеко…

— Откуда вы знаете?

— Знаю… Во-вторых, в вас нуждается мадам д’Аржила, а в-третьих, вы не можете оставить имение в руках управляющего.

— Если Лоран и дядя Адриан так близко, как вы говорите, то почему они ничего не сделали для Камиллы?

— Попытка что-то сделать могла лишь ухудшить ее положение. Кроме того, бежать из форта «А» невозможно. А из лагеря Мериньяк, напротив, выйти очень легко.

— Но я думала, что ее должны были выпустить?

— Этого не произошло.

— Почему?

— Не знаю… Наверное, чтобы вынудить Лорана совершить неосторожный поступок. Они часто так делают в надежде «расколоть» своего противника. Совершенно ясно, что они не смогли ничего вытянуть из Камиллы. Либо потому, что она ничего не знает, либо она проявила истинное мужество.

— Она способна на это. Несмотря на внешнюю хрупкость, это самая упрямая особа из тех, кого я знаю.

— К счастью для ее мужа.

Леа раздраженно пожала плечами.