Литмир - Электронная Библиотека

Став старше, Лили обнаружила, что времена года напоминают ей определенные отрезки жизни. Весна всегда была связана с Тамарином, когда на голых, замерзших ветвях деревьев набухали почки, несущие в себе новую жизнь, из их тугой сердцевины проклевывались крохотные изумрудные листочки, а окрашенные темной умброй поля покрывались свежей светло-зеленой травой, в гуще которой бродили на шатких ножках крохотные новорожденные ягнята с белой шелковистой шерсткой. Осень пробуждала воспоминания о Ратнари-Хаусе: в осенние месяцы весь штат прислуги тщательно готовил усадьбу к надвигающейся зиме, а сэр Генри приглашал друзей поохотиться или порыбачить. Окрестные леса расцвечивались рыжими, багряными и бледно-золотыми красками, а в доме топили камины яблоневыми поленьями, и на кухне вовсю кипела работа, все сбивались с ног, чтобы угодить гостям.

А лето… лето всегда напоминало Лили о Лондоне в годы войны, когда солнце светило ярче и страстно хотелось жить. Яростно, исступленно, жадно упиваться жизнью.

Май 1944 года выдался рекордно жарким. В тех редких случаях, когда не было срочной работы, Лили, Дайана и Мейзи устраивались на крошечном балкончике на третьем этаже сестринского дома на Кьюбитт-стрит, подкладывал и под спину жесткие потертые диванные подушки и подставляли усталые кости теплым солнечным лучам.

Им нечасто удавалось посидеть на солнышке: сестрам-третьекурсницам давали отгулы лишь в награду, а матрона ревностно придерживалась постулата «живущий в праздности станет добычей дьявола».

Она пришла бы в негодование, увидев своих воспитанниц на балконе без чулок, с голыми ногами, бесстыдно выставленными напоказ. «Но после такой тяжелой недели не грех поваляться на солнцепеке, — подумала Лили, откидываясь на подушку, — а матрона все равно ни о чем не узнает, так что и переживать ей не придется». Лили усердно трудилась всю неделю, помогла появиться на свет семнадцати младенцам и заслужила короткий отдых.

Вечером подруги собирались в Лайонс-Корнер-Хаус, выпить по чашке чаю, а потом в «Одеон», смотреть «Газовый свет». Лили любила ходить в кино и погружаться в мир экранных фантазий. Она по-прежнему считала своей любимой актрисой Джоан Кроуфорд, но отдавала должное и очарованию Ингрид Бергман. Мейзи, отличавшаяся буйным воображением, как-то сказала, что у Лили в точности такие глаза, как у Ингрид.

— В них таится загадка, — уверяла Мейзи. — Как будто ты мечтаешь о необыкновенном мужчине, который только и ждет встречи с тобой.

— Ну уж нет, — рассмеялась Дайана. — Когда Лили так смотрит, она беспокоится о том, что у нас на обед. — Дайана была куда менее романтична, чем Мейзи, и, как все в эти голодные годы, много думала о еде.

Лили вспомнила огромные запасы еды в доме, свежие яйца на завтрак и душистый мамин хлеб. Тогда она не понимала, как ей повезло. Теперь дома, в Ирландии, трудно было достать муку. «Мы все нынче едим черный хлеб, — писала мама в последнем письме. — По вкусу он напоминает торф. Леди Айрин сильно похудела от такой кормежки».

Лили закрыла глаза, подставляя лицо теплым лучам послеполуденного солнца. Неужели она когда-то жила не в Лондоне? Лили часто вспоминала Тамарин и Ратнари-Хаус, но не только из-за еды. Ее мать трудилась не покладая рук и никогда не видела ничего, кроме проклятого семейства Локрейвенов. Она даже не помышляла ни о чем другом. Сама Лили многое повидала за время жизни в Лондоне: ома помогала в операционной, когда в больнице не хватало медперсонала, и стойко держалась, несмотря на зловоние от гноившихся ран и заскорузлых от крови повязок, в которых привозили солдат. Множество ночей провела она в подвале, пережидая бомбардировки, утешая раненых и стараясь сохранять спокойствие. Она твердила, что все будет хорошо, что в больницу никогда еще не попадала бомба, и так будет и впредь, хотя сама далеко не была в этом уверена.

Еще Лили дважды самостоятельно принимала роды и испытала прилив патриотической гордости, когда королева сказала, что не жалеет о Букингемском дворце, пострадавшем от бомбежек, потому что теперь ей хорошо виден Ист-Энд. Лили нравилась королева. Она проявила изрядное мужество, оставив маленьких принцесс в Лондоне, несмотря на бомбардировки. Члены королевской семьи вместе со всеми получали продовольственный паек, и Лили считала это справедливым. Она не сомневалась: если бы Локрейвены бежали из страны, то сейчас по-прежнему наслаждались бы яйцами ржанки и омарами «Термидор». Королева казалась Лили доброй и мудрой женщиной. Она не была гордячкой, как некоторые представители аристократических фамилий.

— Это плохо, когда не хочется возвращаться домой? — Лили смущенно взглянула на Мейзи.

— Зависит от того, что тебя там ждет, — сурово изрекла Мейзи. — Мне, например, ни к чему стремиться домой. Там никого нет, кроме жены Терри, а она едва ли встретит меня с распростертыми объятиями. — Мать Мейзи погибла во время «Лондонского блица» на пороге собственного дома: она только успела распахнуть входную дверь, готовясь бежать в бомбоубежище. Из всей немногочисленной родни у Мейзи остался один лишь брат Терри, женившийся год назад, когда его подруга — платиновая блондинка по имени Руби — забеременела. Руби и Мейзи не слишком-то ладили.

— Да, извини, — пробормотала Лили, злясь на себя за то, что принялась размышлять вслух. — Но когда кончится война, что тогда?

— Тебе удалось подслушать секрет военного министерства? — насмешливо фыркнула Мейзи. — Откуда ты знаешь, что весь этот кошмар кончится?

— Война не может продолжаться вечно.

— Кто тебе сказал?

— Но это просто невозможно.

— Нам говорили, что с немцами покончат к Рождеству 1939-го, и посмотри, что творится вокруг. — Мейзи нашарила сигареты и закурила.

— Чай готов, девочки. — Дайана поставила на столик три чашки с чаем, уселась и вытянула длинные ноги, наслаждаясь солнцем.

— Спасибо.

— Спасибо, Дайана. — Лили отпила глоточек несладкой бурды и поморщилась. Лучше приберечь продовольственные талоны для настоящего чая. Дайана вот отказалась от кофе. «Не выношу вкус суррогата, он отдает казармой», — заявила она. Одно упоминание о заменителе кофе вызывало у нее отвращение. Дайана однажды рассказала, как пила восхитительный довоенный кофе в городке Жуан-ле-Пен, на юге Франции, куда ездила с родителями и сестрой Сибил. Они жили на сказочной вилле с бассейном и с бело-голубыми зонтиками от солнца на пляже.

— Лили становится сентиментальной. Дай, — усмехнулась Мейзи. — Хочет знать, что мы собираемся делать после войны.

Дайана сморщила точеный носик.

— Дорогая, это одному Богу известно. Подозреваю, папа захочет поскорее выдать меня замуж и сбыть с рук, совсем как Сибил. В этом он видит суть войны: защищать свою страну, чтобы твои дочери могли отправиться под венец в фамильной часовне.

— Ты не говорила, что у вас есть часовня, — вскинулась Мейзи. — Я думала, Сибил собирается венчаться в обычной церкви.

— Ну, часовня совсем маленькая, — сконфуженно пробормотала Дайана. — У многих такие. Не только у нас.

— Да ладно, не смущайся, Принцесса. — Мейзи шумно вздохнула. — Я никогда, еще не видела дома с часовней. Господь всемогущий, боюсь, мне придется быть паинькой на этой чертовой свадьбе.

«Не тебе одной», — подумала про себя Лили. Она так и не решила, стоит ли идти на свадьбу Сибил. Здесь, в больнице, все как-то забывали о том, что сестра Белтон принадлежит к совсем иному миру. Дайана делила комнату с подругами, и Лили с Мейзи не раз видели, как она спит с открытым ртом в отнюдь не аристократической позе или торопливо заталкивает в рот бутерброд с сыром в ближайшем кафе (сестры трудились по двенадцать часов в сутки и вечно спешили, не имея возможности даже как следует прожевать кусок). Но семья Дайаны дело другое. Лили и Мейзи успели познакомиться с Сибил. В ней было все, чего не было в ее сестре, — заносчивость, надменность, сознание собственного превосходства. Сибил ни на минуту не забывала, что принадлежит к правящему классу. Мейзи любопытно было взглянуть, «как живет вторая половина человечества». Так она выразилась.

65
{"b":"220821","o":1}