«Ящер» перехватывает управление, когда человеком овладевает страх. В статье было много длинных медицинских терминов и объяснений, которые Аннелизе просто пропустила, но одно она запомнила твердо: «мозгящера» помогает нам выжить, он включается, когда человеку грозит смертельная опасность.

Опасность… Волна ужаса буквально парализовала Аннелизе. Дыхание стало хриплым, прерывистым, грудь будто сдавило тисками. Сердце заколотилось, кровь бешено застучала в висках. Аннелизе так быстро бросилась к выходу, что едва не сбила с ног мужчину, внимательно изучавшего книги о спорте.

— Извините, — прохрипела она, проносясь мимо.

Сейчас она думала лишь о том, чтобы выбраться из чертова магазина и как можно скорее вернуться домой. Там, в безопасном и привычном мире, в окружении знакомых вещей, она сумеет прогнать этот дикий страх и заставит рассеяться гнетущую черноту.

Целую вечность она не испытывала подобных приступов паники и успела забыть, каково это, когда чувствуешь, что умираешь.

У нее так тряслись руки, что она с трудом достала из сумочки ключи и никак не могла попасть в замок зажигания. В конце концов ей это удалось.

Аннелизе уселась на место водителя и попыталась выровнять дыхание. Ее колотила дрожь.

«Вдох, раз, два, три, четыре, выдох».

Немного придя в себя, она завела мотор и включила на полную громкость радио, разговорный канал. Ей хотелось чем-то занять голову, только бы не думать.

Дом встретил ее тишиной. Не сонным молчанием, наполненным ожиданием чьего-то скорого прихода, а особым мертвящим безмолвием камеры-одиночки. Аннелизе заварила в кружке успокаивающий сбор. Эдвард вечно подшучивал над ее пристрастием к травяному чаю.

Сжимая в руке кружку, она подхватила пушистое шерстяное одеяло и направилась к дощатому причалу. Там она уселась, подобрав под себя ноги, закуталась в одеяло и принялась старательно вдыхать и выдыхать, наблюдая затем, как волны бьются о берег.

«Дышим медленно и глубоко. Вдох, выдох. Концентрируйся на каждом вдохе. Наполняем легкие воздухом и неспешно выдыхаем через нос. Вдох, выдох». Только и всего, но заниматься этим нужно каждый день.

«Черт!» Упражнение не подействовало. Сердце по-прежнему колотилось, как сумасшедшее, а проклятая чернота и не думала отступать. «Какой же ты подонок, Эдвард! Как ты мог так со мной поступить?» — с горечью подумала Аннелизе, зябко кутаясь в одеяло.

Нет, она больше не станет сидеть на таблетках. Ни за что.

Славный, добрый Эдвард всегда с сочувствием относился к приступам депрессии у жены, хотя сам никогда не испытывал ничего подобного.

— Знаешь, иногда мне тоже бывает немного грустно, — признался он однажды в самом начале их совместной жизни. — Это не совсем то, что чувствуешь ты, дорогая, но я понимаю тебя. По крайней мере стараюсь понять.

Услышав его, Аннелизе с трудом удержалась от смеха. Она всегда тщательно подбирала слова, когда говорила о своих депрессиях. Боялась испугать Эдварда. Вдруг он решит, что женился на законченной психопатке, которую нужно связать и держать в смирительной рубашке?

Эдвард не понимал, что подверженность душевным спадам — особенность ее личности. Аннелизе жила самой обычной жизнью, ничем не отличаясь от миллионов других людей: ее склонность к депрессиям была всего лишь игрой генов, как у других веснушки или гладкая оливковая кожа. Иногда приступы случались чаше, иногда реже. Бывало, проходили месяцы и даже годы без мучительной всепоглощающей черноты, но уж когда она наваливалась, здесь едва ли годились слова «немного грустно».

И все же Эдвард пытался ее понять. И она любила его за это.

— Я люблю тебя, глупый, — растроганно сказала она.

Эдвард со смехом сгреб жену в охапку и усадил к себе на колени. Аннелизе обняла его за шею и закрыла глаза, чувствуя себя по-настоящему любимой.

Этот трудный и бесконечно добрый смешной чудак понятия не имел, какие демоны ее терзают, но готов был на все ради нее. В том и заключается любовь — стараться понять близкого тебе человека, даже если это не в твоих силах.

Аннелизе с тоской подумала о Нелл. О, она отлично знала о приступах подруги и все же увела у нее мужа. Под пушистым теплым одеялом Аннелизе охватил озноб. Она начинала понемногу ненавидеть Нелл.

— Как тебе это удается? Быть в полнейшем завале и все же ходить повсюду и держаться как ни в чем не бывало? — спросила ее однажды Нелл.

Бет была тогда маленькой девочкой, Аннелизе отвела ее к школьной подружке на день рождения, потом вернулась домой и проплакала два часа кряду, прежде чем ее, зареванную и несчастную, обнаружила Нелл. (Она проезжала мимо и решила заглянуть в коттедж Кеннеди.)

— Я просто заставляю себя выглядеть веселой, вот и все, — ответила Аннелизе, пряча покрасневшие от слез глаза. — Невозможно сидеть в углу, уставившись в одну точку, когда нужно заниматься ребенком.

Не раз на нее наплывало знакомое чувство безысходности и апатии, но материнская любовь — могучая сила — помогала ей выкарабкаться. Всякий раз, когда Аннелизе больше всего хотелось остаться в постели, завернувшись в пуховое одеяло, как в броню, и отгородиться от остального мира, она вспоминала о дочери и брала себя в руки.

Когда Бет подросла и стало ясно, что она унаследовала не только фиалково-синие глаза матери, но и ее эмоциональную уязвимость, главной заботой Аннелизе стало оберегать и защищать дочь. В семейной табели о рангах первое место неоспоримо принадлежало Бет.

Дальше шла сама Аннелизе. Периоды душевного подъема сменялись бессилием и нежеланием жить, тогда приходилось идти к доктору и глотать проклятые антидепрессанты. Боже, как она их ненавидела! Согласиться на них означало признать свое поражение. Авторы бесчисленных популярных статей любили порассуждать о том, что подверженность депрессиям сродни диабету. «Вы ведь не станете отказываться от инсулина, если вы диабетик?» — вопрошали они. При виде этих статей Аннелизе хотелось вцепиться кому-нибудь в горло.

И наконец, Эдвард, милый, дорогой Эдвард, занимал стабильное третье место в списке ее приоритетов.

Для женщины всегда на первом плане дети, если они у нее есть. Им прежде всего дарит она свою любовь и внимание. А для мужчины главное — женщина. Аннелизе всегда это казалось непостижимым.

Может быть, Эдвард потому и ушел, что в семье ему отводилась отнюдь не первая роль? Неужели он не понимал, что для Аннелизе это не вопрос выбора, что она просто пыталась выжить?

Аннелизе тяжело вздохнула, глядя на залив. Ради вида на взморье они с Эдвардом и купили когда-то здесь дом. В ярком свете солнца Милшон-Бей напоминала огромное зеркало, лежащее в долине в обрамлении белого песка и зеленых торфяных болот.

Впереди простирался Атлантический океан, низко летали дайки, и волны сталкивались друге другом, взметая вверх клочья белой пены. «Берегись», — рокотали волны. Местные жители никогда не забывали об опасности. Туристы же часто вели себя довольно беспечно. Они брали напрокат лодки, чтобы поплавать в живописной уединенной бухте, а потом теряли управление, и их приходилось спасать в водах Атлантики, далеко за пределами залива.

Иногда с утесов, нависавших над величавым в своем спокойствии дольменом, можно было увидеть стайки резвящихся акул. Аннелизе вспомнила, как они с Эдвардом водили маленькую Бет посмотреть на дольмен.

«Это наша история, Бет, — торжественно объявил Эдвард. — И мы должны ею гордиться».

Эдвард переписал на свой лад историю их семьи, подумала вдруг Аннелизе. Кто знает, сумеет ли она когда-нибудь простить его? Его поступку нет и не может быть оправдания.

Впрочем, Эдварду все равно, простит она его или нет. Он навсегда ушел из ее жизни.

После пронизанного солнцем гостиничного номера в Нью-Мексико манхэттенская квартира показалась Иззи холодной и пустой. Даже обожаемый Нью-Йорк выглядел каким-то блеклым и безликим. Скучный, унылый шофер, подвозивший Иззи домой из аэропорта, ничем не напоминал веселого, суматошного чудака, какими обычно показывают в кино нью-йоркских таксистов. Вдобавок ко всему дождь лил как из ведра, грозя утопить зазевавшихся прохожих.