— Джо, — проговорила она, борясь со слезами. — Я прошу тебя уйти. Мы бы никогда не были счастливы вместе. Ты бы вечно терзался чувством вины из-за своих мальчиков, а я не смогла бы тебе простить, что так и не стала матерью. Ну как ты не понимаешь? У нас нет будущего. Мы бы только измучили друг друга и твоих близких. В конце концов, ты возненавидел бы меня. Уходи. Оставь меня в покое. Возвращайся к своей семье. Ведь на самом деле именно этого ты и хочешь.

— Нет! — яростно выкрикнул Джо.

— Да, — мягко возразила Иззи. Ей вдруг стало жалко Джо: он все еще боролся, пытался что-то доказать ей и себе самому. К чему? Джо принадлежал семье, не Иззи. Он давно сделал свой выбор, но не желал это признать. Невозможно обладать всем. — Я отпускаю тебя, Джо. Ради нас обоих. Пожалуйста, уходи, — взмолилась она.

Он замер в нерешительности, и в это мгновение Иззи поняла, что победила. Победила — и потеряла Джо.

— Но…

— Никаких «но», — отрезала она.

Джо шагнул в сторону, уступая ей дорогу. Иззи взбежала по лестнице, трясущимися пальцами нашарила в сумке ключ и вставила в замочную скважину.

— Прощай, Джо, — сказала она и, не обернувшись, толкнула дверь.

В квартире Иззи привалилась спиной к двери и закрыла лицо руками. Ей хотелось заплакать, но слез не было. «Может быть, позже», — устало подумала она. В конце концов, впереди у нее целая вечность. Целая вечность, чтобы плакать в одиночестве.

По дороге домой Ивонна трещала без умолку, словно боялась, что стоит ее словесному потоку иссякнуть, как неизбежно придется обсуждать запретную тему — попытку Аннелизе покончить с собой. «Наверное, нечто подобное испытывает раковый больной, — подумала Аннелизе. — Все вокруг отчаянно пытаются не упоминать об «этом», хотя сам бедняга не прочь поговорить о болезни, которая стала частью его жизни и, разумеется, занимает его мысли».

Ивонна рассказала, что в благотворительной лавке разразился страшный переполох, когда среди вещей обнаружилась драгоценная сумка «Эрме».

— Я бы не узнала сумку от «Эрме», даже если бы уткнулась в нее носом, — возбужденно выпалила она, — но это точно «Эрме». Мы поставили ее на самое видное место.

Аннелизе смутно припомнила, что такие сумки стоят тысячи.

— И почем вы ее продаете? — поинтересовалась она.

— Четыре тысячи евро, — с готовностью откликнулась Ивонна. — По-моему, мы еще ничего не выставляли на продажу за четыре тысячи, если не считать газонокосилки.

Другая тема, которую Ивонна посчитала подходящей для беседы с «бедняжкой Аннелизе», касалась приближающейся осенней ярмарки на Харбор-сквер. Ярмарка должна была открыться в ближайшую субботу и продлиться чуть больше недели. Дочь Ивонны несколько месяцев готовилась к этому событию — мастерила хрустальные сережки, которые собиралась продавать с лотка. Ивонна помогала ей, хотя не особенно одобряла увлечение дочери и считала, что Катрионе стоило получить приличное образование в колледже, а не тратить время на возню с малюсенькими хрустальными бусинками и ювелирной проволокой.

— Ну что тут скажешь? — посетовала она. — Мне приходится твердить: «Молодец, Катриона, у тебя славно получается, дорогая». Моя мать дала бы мне полбу и велела бы искать нормальную работу, если бы увидела, что я занимаюсь подобной ерундой. У Катрионы пять высших оценок в аттестате! Но в наши дни все по-другому, родителям приходится несладко.

После этого Ивонна переключилась на новую захватывающую тему.

— Милая Джоди из соседнего дома беременна!

— Это замечательно, — порадовалась Аннелизе. Джоди приходила ее навестить, принесла журналы и шоколад. Она была одной из немногих, кто не испытывал странной скованности и смущения, оказавшись в психиатрическом отделении больницы.

Большинство старых знакомых Аннелизе ограничились тем, что передали открытки и записки, но не решились зайти в палату, словно психическое расстройство — заразная болезнь, а пациенты психиатрического отделения опасны и непредсказуемы и лучше держаться от них подальше.

— Она совершенно счастлива, — сообщила Ивонна. — Ее мама Карен решила побыть в Ирландии, пока не родится малыш. Она преподает йогу, представляешь? Джоди хотела тебе сказать насчет ребенка, когда приходила в больницу, но я ее предупредила, что надо вести себя осторожнее… — Ивонна испуганно замолчала и нерешительно добавила: — Мы просто не хотели тебя расстраивать.

Аннелизе любила Ивонну и не собиралась усугублять ее мучения.

— Послушай, Ивонна, — сказала она, — жизнь продолжается, и я этому рада. Теперь я могу сказать только одно: мне пришлось пережить тяжелые времена, и я совершила поступок, о котором жалею. Оберегать меня от волнений бессмысленно, это не способ помешать человеку покончить с собой, чего я делать не собираюсь, — торопливо добавила Аннелизе. — Если кто-то хочет уйти из жизни, он найдет возможность осуществить свое намерение. Я думаю, мой поступок, скорее, крик о помощи, он показал мне, что я хочу жить. Так что можешь рассказывать мне обо всем. Обо всем, Ивонна, что происходит в городе. Не упускай ни единой мелочи, не бойся меня расстроить, тебе действительно нечего бояться.

— Ох, Аннелизе! — всхлипнула Ивонна и взволнованно всплеснула руками, отчего машина сделала резкий вираж. — Прости, прости, — пробормотала она, хватаясь за руль.

— Господи, когда я говорила о самоубийстве, то вовсе не намекала, что хочу умереть прямо сейчас в твоей машине, — заметила Аннелизе, и обе подруги весело расхохотались.

— Не думала, что мы будем над этим смеяться, — призналась Ивонна. — Я боялась ненароком тебя задеть, не знала, как лучше держаться, собиралась ходить вокруг тебя на цыпочках и тщательно подбирать слова, ну, ты понимаешь. Я еще сказала Фрэнки, что раньше тебя забрал бы Эдвард, а теперь… — Она замолчала, сообразив, что снова сморозила глупость.

— Эдвард предлагал меня забрать, — подхватила Аннелизе. — Это очень мило с его стороны, учитывая обстоятельства.

— Готова поспорить, эта корова Нелл пришла бы в бешенство, если бы Эдвард тебя забрал. Что в общем-то неудивительно. Я хотела сказать, учитывая обстоятельства, — добавила Ивонна.

— Да ладно, — отмахнулась Аннелизе, — знаешь, когда ты почти что побывала на том свете, это здорово помогает примириться с действительностью. Я сказала Эдварду, что он очень любезен, но нам надо двигаться вперед, а не цепляться за прошлое. Не хочу загонять себя в ловушку и рассчитывать на Эдварда, как будто ничего не изменилось. Спасибо, что приехала меня забрать, я очень тебе благодарна.

Ивонна успела позаботиться и о доме Аннелизе. Вдвоем с Джоди они навели везде порядок. На столиках стояли свежие цветы, а на кухонном шкафчике — бутылка вина.

— Я не знала, можно ли тебе спиртное, — осторожно заметила Ивонна. — Подумала, вдруг ты принимаешь какие-нибудь лекарства и от вина тебе станет плохо. Но Фрэнк сказал, что я перестраховываюсь и что капелька вина тебя не убьет.

— Уверена, что не убьет, — улыбнулась Аннелизе. — К тому же я не пью никаких лекарств, если не считать старых, добрых антидепрессантов, а их запросто можно сочетать с алкоголем.

Ивонна радостно оживилась.

— Так ты ничего не принимаешь, чтобы успокоиться и не нервничать? Моя мама в свое время пристрастилась к лекарствам, просто жить без них не могла. Эго было в те времена, когда таблетки раздавали, как леденцы. Помнишь, у «Роллинг стоунз» — «Маленький мамин помощник»[20]? Или это они пели про джин?

— В больнице врачи попробовали назначить мне сильные препараты, — призналась Аннелизе, — но почти сразу отменили. Поняли, что я не хочу пребывать в вечном полусне, когда все плывет у тебя перед глазами и ты бродишь как сомнамбула. Они пытаются помочь людям вернуться в реальный мир, атому, кто живет в стране вечного счастья, помочь трудно. Собственно, я ничего не имею против страны вечного счастья, но это не для меня. Так что никакой отупляющей химии, а вот бутылочка вина — это как раз то, что нужно, спасибо.