Стол. Машинка. Бумага. Крыша. Небо. Прозрачная еще Луна. Темнеющие массивы земли и деревьев за городом. И он. Город. Зажигающий уже огни.

Вот как раз они-то – огни – и мирили Рину с городом. Ей казалось, что свечение окон в городских домах, вся эта иллюминация на стенах, деревьях, – не что иное, как первобытная тяга к огню. А Рину устраивало все, что соответствовало первобытной тяге. Будь эта сумасшедшая во власти, она бы велела съедать младенцев и убивать чужаков. Однажды я ей об этом сказал – ее кошки были еще дома, – и она очень смеялась. А потом взяла на руки одного особо мерзкого кота – признаю, красавца, – по прозвищу Маркиз, и подошла поближе. Пахло от нее, как всегда уже в то время, спиртным и немножечко адом, и выглядела она стильно, хоть и мрачно. Легкие круги под глазами лишь придавали ей некоторое очарование. Она улыбалась, но огромный серый кот с горящими немигающими глазами был невесел. И мне на минуту показалось, что Рина это кукла, что-то вроде тряпичной фигурки, надетой на чью-то руку, а настоящая она – вот в этом поросшем шерстью монстре. И единственный способ спасти ее это вытащить душу Рины из животного, и отпустить в небо белой голубкой, а человеческое тело ее – сжечь.

Так мне захотелось убить Рину в первый раз.

Потом еще и еще. Я так часто хотел сделать это, что решил – это никогда не случится. Если вас раздражает человек, с которым вы живете, и вы мечтаете убить его, и вы не убиваете его сразу же, то потом вы учитесь жить с этой мыслью. Так вместо одного мучителя у вас появляются два.

И вам становится еще хуже.

Я не то, чтобы не любил ее. Напротив. Я был глубоко, безнадежно и отчаянно влюблен в свою жену. Проблема была в том, что эта Рина – второй половины нашего замужества, – ничего общего с настоящей Риной не имела. В нее словно бесы вселились. Наивысшее удовольствие она находила лишь в том, чтобы унизить меня как-нибудь поизысканнее. Ей нравилось мучить меня, как ее котам – мышей, которых я приносил из подвала. Но сами эти твари до того, чтобы отловить себе мышь, не опускались, о нет. Я же был настолько привязан к Рине, что мог терпеть бесконечно долго. Это лишь укрепляло ее в уверенности, что я бесхребетный. Выпив, она любила усесться в гостиной, и, глядя на реку, начинала вести свою партию, безошибочно, уверенно. Она могла бы вести ее молча, будь мы вдвоем, потому что я знал все, что она скажет, от первого до последнего слова. Но обычно она делала это в присутствии гостей. Те лишь пили, перекидывались растерянными взглядами и улыбочками – если это были свежие гости, – да диву давались. Рина, торжествуя, говорила, и я буквально слышал, что это не ее голос. Это был голос зла. Голос глубокий, идущий от живота, а не груди. Голос – отзвук труб первосвященников и зороастрийцев, хоронивших живых собак в полях ради процветания, голос– крик кельтской жертвы, раздавленной свежевыстроенным кораблем, голос – мольба индейцев, запертых в языческом соборе, что сожгли конкистадоры.

Моя жена была решетом, и она собирала на себя крупицы зла со всего мира.

И орудовал ей, словно решетом, сам Дьявол. И именно Он говорил ей в эти моменты, а моя жена лишь служила ему восторженно и почтительно, склоняя перед ним голову и отираясь у его ног, как у ее – животные дьявола, кошки.

Полюбуйтесь-ка на моего мужа, на этого неудачника, – говорила она мужским практически голосом.

Перестань, – вяло говорил я, улыбкой давая понять гостям, что это лишь алкоголь.

Перестань-перестань, – передразнивала она.

Взгляните на него, – говорила она, и обводила комнату взглядом, подняв стакан.

Думает, написал пару книжонок, и стал проводником вечности, архангелом Гавриилом, принесшим на этот мир прекрасное, – говорила она.

Писатель, – бросала она с невыразимым презрением.

Не практикующий писатель, – гасил я ее подачу и гости, чуявшие было грозу, облегченно улыбались.

Ну да, неудачник, которому не хватило мужества драться до конца, – говорила она.

Какие мы ранимые и нежные, словно девочка, – говорила она.

Мы написали несколько книжек, не стали мировой знаменитостью, и решили, что дело не стоит нашего внимания, – говорила она.

Никто еще не давал понять так изящно своей второй половине, что хотел бы видеть его «звездой», – говорил я.

Дерьмо все это! – восклицала она. – Выпьем!

В этом я с тобой полностью согласен, – говорил я.

Ох, да заткнись ты, – бросала она зло, и лицо ее начинало идти пятнами, и я буквально чувствовал, как зудит от алкоголя ее кожа.

У моей жены была аллергия на спиртное, хоть она обожала выпить. И виноват в этом, конечно же, был я. Так что от очередного стакана, который сначала притуплял боль от болезни, а потом разжигал костер еще сильнее, она вообще сатанела. Ей нельзя было пить. Она тушила пламя керосином. Но Рина плевать хотела на все это. Она пила и была королевой зла.

Господи, милый, да тебе даже мозгов не хватило наркодиллером стать, – возвращалась она к своей излюбленной теме, ко мне.

Представьте себе, когда-то его подцепила девчонка, от которой он узнал, что трахаться можно не только в миссионерской позиции, но и стоя, и наш дружочек сошел с ума, – говорила она.

Это был медовый месяц, а потом оказалось, что девчонка наша – подсадная курочка из полиции, и подцепила мальчонку, чтобы выйти не продавцов дури, – говорила она.

Гости кивали. Как я уже говорил, книга, которую я написал, чтобы вытравить из себя следы этой истории, словно пороховым ожогом – татуировку, – пользовалась определенным успехом. Но только не у моей жены.

Господи, – говорила она, взбеленившись, – да ведь история-то словно придумана пьяным сценаристом какого-нибудь русского телеканала.

История на «троечку». – говорила она.

По-моему, ты начиталась моих критиков, – все еще пытался шутить я, но она уже шла напрямую.

Нужно было быть идиотом, – говорила она, – идиотом или закомплексованным девственником, чтобы купиться на такую дешевку.

Рина, ты ревнуешь? – смеясь, спрашивал я.

Я?! – восклицала она уже заплетающимся языком. – Малыш, я никогда не ревную, потому что ревность это удел слабаков, мне уже позволено владеть тем, что никому не досталось.

Если ты о моем кошельке, то уж его-то ты точно делишь с налоговыми полицейскими, – говорил а.

Комик, – говорила она с отвращением и гримасой, в которой едва угадывалась та очаровательная молодая женщина, что когда-то переспала со мной на первом свидании, на которое пришла с книгой в руке.

Интересно, зачем? Рина никогда ничего не читала. Она говорила, что самые интересные книги это люди. Отдаю ей должное, она умела нас читать. После того, как притаившиеся было гости видели, что до скандала не дошло, то с облегчением допивали свои виски, коньяк, коктейли, пиво, вино, и старались побыстрее убраться из дома. Это бесило Рину. Она утверждала, что наши вечеринки не пользуются популярностью из-за меня.

Ты скучный, нудный мудак, – сказала она как-то, ткнув в меня пальцем.

Ты зануда, который, выпив, становится скучен до отвращения, – сказала она.

Мерзкий тошный святоша, который разгуляться может только на бумаге, – выкрикнула она.

И метнула в меня стакан, полный вина.

Может, это меня и спасло. Будь он пустым, то летел бы быстрее, и я не успел уклониться. Но те, кто еще ходили к нам в дом, после того случая старались избегать приглашений Рины. Это взбесило ее еще больше. Она произвела полную смену караула. Набрала себе новых друзей и подруг – заманив их статусом мужа-писателя, конечно же, – массу молодых людей. Было среди них и десятка три студентов, с которыми Рина познакомилась, когда ходила на мои лекции. Я был против, но она плевала на мои «против». Она просто стала ездить в город и посещать мои лекции. Молодая еще, красивая, веселая женщина. Она была очаровательна, и мало кто из этих двадцатилетних детей мог устоять от искушения выпить на вечеринке в огромном доме преподавателя у реки, беззаботно повеселиться, заняться сексом с сокурсницей в одной из комнат, а то и на крыше, покурить травы, переспать с потрясающей женой преподавателя…