Как мы уже успели убедиться, если Анна ставила перед собой некую задачу, она тем или иным образом добивалась её решения, и упорства в этом ей было не занимать. Интерес к половой мощи Арсени мог быть удовлетворён простейшим способом: наблюдением за учителем во время принятия последним ванны.
Вообще, мытьё не было слишком популярным среди дворянства. Сам герцог принимал ванну достаточно редко, примерно раз в полгода, зато душился весьма и весьма активно. Поговаривали, что на природе от его аромата мрут птицы на расстоянии сотни парижских ярдов. К принятию ванны герцога принуждал лекарь Жарне — без того де Жюсси вообще никогда бы, видимо, не мылся. Но если спорить с герцогом было порой себе дороже, то всех остальных своих пациентов — и Анну-Франсуазу, и Дорнье, и слуг, и челядь — Жарне заставлял мыться минимум раз в неделю. Он не был уверен в том, что чистота — залог здоровья, но на собственном опыте знал, что горячая ванна придаёт бодрости, и в спорах о необходимости мытья оперировал в основном именно этим фактом в качестве доказательства.
На деле, если человек не моется значительное количество времени, он перестаёт воспринимать собственный запах как неприятный, а ещё по прошествии какого-то промежутка не обращает внимания и на запахи других. Если же человек моется, а все окружающие — нет, то он чувствует себя крайне некомфортно. Остаётся ходить с прищепкой на носу.
Служанки, приученные Жарне к более или менее регулярным омовениям и купаниям в пруду, требовали того же и от любовников — в том числе и от Арсени. Поэтому волей-неволей толстяку-преподавателю приходилось принимать ванну. Прислуживал ему в этом слуга мужского пола, поскольку герцог требовал хотя бы внешнего соблюдения приличий: женщины прислуживают женщинам, мужчины — мужчинам. Сам Арсени от омовений ни малейшего удовольствия не получал. Он совершал эту нудную процедуру исключительно ради женщин.
В принципе был и другой вариант. Можно было подсмотреть за Арсени, когда он будет заниматься с кем-либо любовью. Но, как оказалось, делал он это исключительно в собственной спальне, тщательно занавесив окна и заперев дверь на ключ. Поэтому план с ванной казался значительно более простым в реализации. Джованна была отряжена следить за толстяком, подкарауливая момент. Как ни странно, ждать пришлось недолго — всего два дня. Утром среды итальянка вбежала к Анне-Франсуазе и прошептала: «Быстро, быстро, он собирается».
Арсени и в самом деле собирался. Слуга наполнял ванну, растворял в воде различные ароматические и лечебные средства, сотворённые травником Шако, а толстяк разгуливал по комнате в нижней рубашке и что-то говорил слуге. Комнаты преподавателя располагались на первом этаже в северном крыле здания, заглядывать в окна было проще простого — достаточно забраться на невысокий парапет и уцепиться за рельефное украшение на стене. Джованна подсадила Анну-Франсуазу, затем забралась сама.
Они ждали самого главного — явления, так сказать, органа. «Как ты думаешь, сколько там?» — спросила Анна. Она знала, что итальянка испытывала к толстяку такое же отвращение, как и она сама, и отношений с Арсени точно не имела. «Максимум пять», — высказала Джованна своё мнение. «Больше», — на удивление уверенно возразила Анна-Франсуаза.
А потом господин Арсени скинул халат. Под ним, между его толстых волосатых ляжек, скрывалась крошечная сморщенная штучка какого-то нездорового чёрного цвета. «Ужас», — спокойно сказала Анна. «Ужас», — подтвердила её служанка. «Откуда же слухи?» — «Не знаю», — ответила итальянка. «Нужно выяснить», — подытожила Анна-Франсуаза. «Как?» — «Очень просто. Ты его соблазнишь». — «Да вы посмотрите на это, госпожа, это же какая-то страшная болезнь, я же заражусь». — «Когда нужно, дашь отпор и закричишь, а я со стражниками буду наготове; скажешь, что он пытался тебя изнасиловать». — «Но он же ваш учитель, кто будет дальше преподавать вам английский язык?»
Анна-Франсуаза пристально посмотрела на Джованну и ответила: «Учителя заменить легко — раз и всё, а вот настоящих тайн и приключений в жизни очень мало, нужно пользоваться теми, которые есть, поэтому ты соблазнишь его, и только попробуй откажись».
Джованна покорно кивнула. Она чувствовала, что в данной ситуации спорить с хозяйкой отчасти бессмысленно, отчасти опасно. В какой-то мере ей хотелось спросить, что же Анна-Франсуаза, такая смелая, сама не хочет соблазнить наставника. Но этот вопрос сам застыл на устах итальянки. Всё-таки хамить Анне не стоило.
Тем временем Арсени погрузился в ванну. Слуга обмывал его. «Гадость», — сказала Анна и спрыгнула вниз. Джованна последовала за ней. По дороге к апартаментам у Анны уже целиком и полностью созрел план по соблазнению Арсени. «Ты не будешь медлить, — говорила она Джованне, — просто подойдёшь к нему завтра же и станешь откровенно заигрывать, платье приподнимать, ножку показывать и добьёшься, чтобы он тебя ждал вечером в своей комнате, а вечером придёшь к нему не только ты, но и я с парой пажей, и если что будет не так, зададим ему жару». Душа Джованны не лежала к подобным развлечениям, но делать было нечего. Она кивнула, мол, хорошо.
Джованне нередко приходилось выполнять по приказу госпожи различные поручения, и далеко не всегда они были приятны и легки. Но Анна-Франсуаза никогда не заставляла служанку заниматься откровенной мерзостью. Итальянке казалось, что даже прикосновение Арсени (тем более теперь, когда они видели сморщенный кошмар между его толстых ляжек) может вызвать у неё приступ рвоты. Потом она представляла, что учителю рвота нравится, и он загребает её себе в рот… — и в этот момент Джованну и в самом деле затошнило. «Что с тобой, тебе плохо?» — спросила Анна-Франсуаза. «Нет-нет, всё в порядке». Но Анна не была глупа. Она прекрасно понимала всю неприязнь Джованны к толстяку и теперь осознала, что итальянка не сможет хорошо выполнить поручение, если даже мысль о нём вызывает у неё временное помутнение.
«Я сама», — сказала Анна-Франсуаза. «Что сама?» — «Сама его соблазню. Сама всё проверю, я же вижу, как ты этого не хочешь». — «Нет, что вы, госпожа…» — «Замолчи, я всё понимаю и на тебя не сержусь; я вижу, что ты готова переступить через своё отвращение ради меня, но я не хочу быть деспотичной и потому сделаю это сама, тем более мне интересно; но пажей для защиты меня организуешь ты». — «Да, конечно, госпожа!» — воскликнула Джованна. Тошнота отступила, пришло облегчение.
Анна-Франсуаза понимала, что теперь выполнить задуманное будет несколько сложнее. Джованне достаточно было поманить Арсени ножкой (или чем-либо ещё), чтобы в тот же вечер удостоиться его пристального внимания. Кроме того, в приставании служанки Арсени не заметил бы опасности: он прекрасно знал, какие слухи шли о нём среди челяди, и готов был поверить, что неохваченные всеобъемлющей сексуальной мощью служанки сами рвутся в его объятья. Но быть соблазнённым госпожой… Арсени мог испугаться. Герцог, узнав о подобной связи, Анну разве что выпорол бы. А вот преподавателю пришлось бы значительно хуже. Герцог, как мы с вами уже убедились, при необходимости мог быть крайне решительным и жестоким.
Анна сознавала, что строит Арсени ловушку. У неё мелькала мысль просто вызвать его к себе и приказать спустить штаны. Но это было неинтересно, скучно, лишено азарта. Поэтому на следующий же день Анна приступила к реализации собственного плана.
Господин Арсени сидел на стуле около письменного стола Анны, а та, стоя, декламировала стихи Мартина Опица[78] на языке оригинала. Опица девушка не любила, её не вдохновляли его занудные пасторали и лишённые чувства поэмы, гораздо ближе ей казался Гофмансвальдау[79], известие о смерти которого не так давно потрясло поэтический мир. Но Арсени утверждал, что отталкиваться в изучении немецкой литературы нужно именно от Опица, главного её теоретика и в какой-то мере создателя, — а к более вычурным формам стоит переходить позже и исключительно в форме факультатива.
