Видимо, мебельных дел мастер Рене Фурни был хорошим любовником, поскольку он научил Мари вещам, которых рядовая женщина, тем более малоопытная, знать не могла; более того, даже мысли о некоторых из них казались нарушением всех мыслимых запретов. Когда губы Мари и Шарля слились и её горячий язык проник в его рот, он испугался, но затем отдался на волю своей королевы, и двинулся ей навстречу, и оказалось, что это необыкновенно приятно. А её пухлые руки уже стягивали с него рубашку и развязывали ремень, и тяжёлые груди сами ложились в его ладони.

Пожалуй, далее мы опустим занавес над событиями, происходившими в комнате нашего героя. Думается, у читателя достаточно хорошо развито воображение, чтобы представить себе акт любви между неопытным шестнадцатилетним пареньком и стосковавшейся по мужской ласке тридцатитрёхлетней женщиной.

Лёжа утром в распаханной постели и глядя в потолок, Шарль думал об отце без горечи, спокойно, точно похоронили его не вчера, а несколько лет назад. Ночь любви придала молодому человеку сил, освободила его от скорби. Ум его прояснился, и все помыслы Шарля были направлены в мастерскую, к переплётам, к работе, к дереву и коже, картону и клею, к буквам, складывающимся в слова, и к словам, образующим предложения. Мари ушла, когда на дворе было ещё темно. Видимо, отправилась на рынок, чтобы купить свежих овощей и фруктов.

Он потянулся, обулся и спустился вниз. Светило ласковое солнце, на кухонном столе лежало яблоко. Шарль взял его и надкусил. По не знавшим бритвы щекам потёк кисловатый сок. Шарль вышел в предбанник, открыл наружную дверь и выглянул на улицу. Резвились дети, сухая пыль ничем не напоминала дождливую размазню последних дней, где-то цокали копыта конного патруля. Худший день Шарля внезапно сменился лучшим. Его голова была пуста, в ней были только переплёты, переплёты, переплёты, и ничего более. Сейчас придёт Мари, думал он, мы позавтракаем, и я углублюсь в работу. И ещё мне нужно будет раскопать книжные завалы отца, видимо, где-то в них кроется некий секрет, тайна, которую Жан де Грези не успел открыть перед смертью. Шарль стоял, прислонившись к дверному косяку, и его счастье ничем нельзя было омрачить.

Мари никогда больше не вернулась в дом де Грези. Она оставила после себя шкаф с платьями, немного сбережений, какие-то личные вещи. Её, счастливую, насвистывающую весёлую мелодию, по дороге с рынка затащили в тёмный переулок два бородатых негодяя и, предварительно забрав деньги и дешёвые бусы из полудрагоценного камня, которые Жан некогда ей подарил, изнасиловали. Оставляя за собой кровавый след, Мари доползла до улицы, и там, протянув руку к первому попавшемуся прохожему, испустила дух. Её приняли за бродяжку, забросили в телегу, собиравшую тела отдавших концы пьяниц и убогих, и схоронили в общей могиле за пределами Парижа. Шарль ничего не узнал о судьбе Мари. Видит бог, если бы она осталась жива, всё пошло бы иначе, потому что по дороге к рынку Мари твёрдо была уверена, что носит под сердцем ребёнка Шарля, и была права. Но история не знает сослагательного наклонения.

Как ни странно, Шарль спокойно воспринял невозвращение Мари. Он не влюбился в неё той ночью, ни в коем случае. Просто она стала очередным уроком, новым альдом, новой методикой инкрустации. Он изучил её и не нуждался более в подобных уроках, освоенный материал не требовал повторения.

Целую неделю у него никак не доходили руки до разбора отцовской библиотеки. И не только библиотеки: наибольший интерес для молодого человека представлял стол Жана, многочисленные ящики которого таили в себе ряд секретов, могущих быть весьма и весьма полезными. Стол этот некогда изготовил по специальному заказу переплётчика Рене Фурни. Шарль знал, что в столе есть как минимум одно потайное отделение (однажды он застал отца, когда тот клал туда какие-то бумаги), но подобных ящичков могло быть и два, и три, и даже больше. Вообще, кабинет отца представлял собой кладезь неполученных знаний. Если мастерскую Шарль знал вдоль и поперёк, то в кабинете имел доступ только к книгам, и то не ко всем, поскольку никогда не пытался добраться, например, до второго ряда на самой верхней полке. В первом ряду стояли книги с непристойными картинками.

Восточные книги всегда выделялись на фоне европейских аналогов в первую очередь наличием золотого тиснения против блинтового. Арабский мир тяготел к блеску, демонстрации собственного богатства и власти, при этом избегая конкретных образов. Не то что человеческой фигуры, даже изображения какого-нибудь дворца или храма не встречалось на арабских книгах. Зато искусство каллиграфии было представлено на корешках и форзацах в полной мере — руководствуясь каллиграфическими принципами построения вязи, Шарль научился маскировать в переплётных узорах практически любые послания. Например, переплетая сборник любовной поэзии для одного чванливого графа, Шарль прямо на лицевой стороне переплёта начертил, грамотно спрятав надпись среди прочих элементов, словосочетание «жирная свинья». Аналогичным образом, делая переплёт для книги размышлений о мироустройстве для одной средних лет дамы, он вплёл в узор фразу «бесполезная трата времени». И так далее. Такие шуточки доставляли Шарлю удовольствие, но ещё большее удовлетворение он получал, когда отец, придирчиво изучая очередную работу сына, ни о чём не догадывался и одобрял результат. Если даже величайший переплётчик Парижа не замечал подвоха, что уж говорить о глупых клиентах.

Шарль работал не покладая рук — час за часом, день за днём, не делая перерывов даже на обед (тем более никто ему не готовил и не заставлял его есть), перебиваясь каким-то подножным кормом. За неделю он превратился в призрака мастерской, спал по три часа в день и сделал такой объём работы, какой раньше не дался бы ему и за месяц. Он закончил один собственный заказ и два отцовских; клиентов Шарль не принимал, поскольку хотел сначала разобраться с незавершёнными делами. Когда третий переплёт лёг на полку для готовых работ, Шарль поднялся в спальню, лёг на кровать и проспал четырнадцать часов кряду. Проснувшись, он привёл себя в порядок, прилично оделся и написал несколько коротких писем-оповещений о том, что тот или иной заказ можно забирать. Письма он отдал мальчишке-посыльному, пойманному на улице. Он стёр пыль с отцовского стола и навёл там небольшой порядок. Готовые работы он положил там же, в кабинете. Погрузившись в отцовское кресло, Шарль наконец-то почувствовал себя настоящим переплётчиком. Лучшим в Париже.

В течение двух дней готовые переплёты были доставлены клиентам. Юный де Грези получил ряд благодарственных писем и приличное количество денег. Следовало браться за более сложные заказы (их оставалось порядочное количество) и принимать новые. Но Шарль должен был хотя бы один день посвятить разбору отцовского имущества. Он выбрал для этого пятницу — дождливую, не по-летнему холодную, самое время для того, чтобы никуда не выходить. Накануне он сходил на рынок, запасся продуктами, сварил курицу и теперь сидел за отцовским столом, иногда откусывая от смачной горбушки хлеба.

Стол имел по три ящика с каждой из сторон и большой выдвижной ящик посередине, над коленями сидящего. Четыре из шести ящиков были заперты, но ключи, которые отец при жизни всегда носил с собой, теперь болтались на цепочке, притороченной к штанам Шарля. В двух верхних ящиках были бумаги по заказчикам — сроки, договора, условия, а также приходно-расходная книга. Шарль имел к ней доступ и раньше — в отдельную её часть он вносил данные по своим работам. В самом нижнем ящике справа находился архив старых договоров — тех, которым исполнилось не более двух лет. Совсем древние отец прятал в комоде у себя в спальне, поскольку там было больше места.

Во втором ящике справа нашлась огромная гора разнообразных безделушек, поделок, кусочков кожи, выщербленных негодных жемчужин и так далее — судя по всему, в этот ящик отец просто сметал всё лишнее со стола. Второй ящик слева оказался пуст. Центральный верхний ящик был заполнен канцелярскими принадлежностями: одних чернильниц Шарль выгреб четыре штуки (две — с трещинами, одна с отколотым краем, одна — просто уродливая). Обглоданные перья, сломанные перочинные ножики и прочее барахло Шарль бросал в заранее приготовленный холщовый мешок, предназначенный для выноса на ближайшую свалку.