Дункан постаралась корректно ответить Дмитрию Мережковскому: «Есенин — самый великий из живущих русских поэтов. Эдгар По, Верлен, Бодлер, Мусоргский, Достоевский, Гоголь — все они оставили творения бессмертного гения. Я хорошо понимаю, что господин Мережковский не мог бы жить с этими людьми, так как таланты всегда в страхе перед гениями.

Несмотря на это, я желаю господину Мережковскому спокойной старости в его буржуазном убежище и респектабельных похорон среди черных плюмажей катафальщиков и наемных плакальщиков в черных перчатках…».

Злобные выступления эмигрантов-литераторов вначале обозлили Есенина, а потом — даже веселили. Он уверял супругу, что шумиха недоброжелателей лишь подзадоривает и вдохновляет его.

Как раз в Париже поэт готовил к изданию сборник «Исповедь хулигана».

Это стихотворение было написано еще в ноябре 1920 года, но стало основой сборника, над которым Есенин работал в Париже. А «каменья брани» продолжали лететь в поэта и во французской столице.

Но именно здесь, под звуки «рыгающей грозы», Есенин писал:

Париж восторгал, кружил голову новыми впечатлениями, но после каждой прогулки, вечером или на следующее утро, Есенин снова и снова вспоминал Россию.

Писатель Илья Шнейдер хорошо знал Есенина и Дункан, путешествовал с ними, сочинял либретто для постановок Айседоры.

Он записал один эпизод из парижской жизни поэта и танцовщицы.

Есенину надо было отправляться в Берлин, а Дункан еще какое-то время оставалась во Франции. Ей изрядно надоели нападки в прессе, наглость журналистов, их стремление отыскать что-нибудь скандальное, сенсационное.

Внезапный отъезд Есенина из Парижа возбудил интерес у репортеров.

Он уехал — она осталась!.. Значит, между ними произошел разрыв!..

Журналисты стали досаждать Айседору вопросами. Но Дункан отказывалась с ними общаться. Накануне отъезда из Парижа Дункан, «…поднимаясь со своим другом Мерфи в лифте к себе в номер, заметила притаившегося в углу кабины корреспондента. Продолжая разговаривать с Мерфи, она назвала его Сергеем, сделав знак Мерфи, чтобы тот принял участие в розыгрыше. Корреспондент навострил уши…».

Видимо, этот журналист не знал в лицо Есенина.

«— Мисс Дункан, — обратился он, понимающе и доверительно улыбаясь, — вы не откажетесь теперь признать, что Сергей все еще в Париже?

— Нет, нет! — с деланым испугом стала отрицать Айседора.

Корреспондент настаивал.

Айседора умолила журналиста зайти к ней переговорить и затолкнула Мерфи в ванную.

Убеждая корреспондента в том, насколько ужасным оказалось бы появление в печати сообщения о пребывании Есенина в Париже, она с опаской поглядывала на ванную. Корреспондент, клятвенно пообещав не рассказывать о происшедшем ни слова, сияя, выбежал из номера.

— Я отомстила всем им за все их нелепые писания обо мне и Есенине! — кричала Айседора, задыхаясь от смеха.

Наутро корреспондент упивался сенсационным разоблачением, но через пару часов сел в лужу…».

«Где Есенин — там обязательно скандалы, буйные сцены, дебош…» — говорили недруги поэта.

«Где Есенин — там предания, небылицы и беззлобные анекдоты, рожденные народной любовью к поэту…» — утверждали друзья.

Не обошелся без преданий и недолгий период посещения Есениным Парижа.

Перед самым отъездом из Франции он явился в «Клозри де Лила». Пришел не один, а с каким-то, не известным в этом заведении русским.

Переступив порог, Есенин окинул взглядом зал и нарочито громко заявил спутнику:

— Здесь есть эти…!

Он выразительно потряс свернутой в трубку газетой. Вероятно, там был опубликован очередной пасквиль на него.

— Кажется, нет… — ответил спутник.

— Жаль!.. А то хотел у них на глазах опустошить пару бутылок водки и немного побушевать!.. Ведь свихнувшимся от злобы и тоски бедолагам здесь не о чем писать!.. — все так же, громко, сказал Есенин.

С этими словами он и покинул «Клозри де Лила».

Впрочем, нашлись и такие, кто утверждал, что этот случай произошел в другом монпарнасском кафе, облюбованном русскими эмигрантами, — в «Ротонде».

Кто прав?

А может, и те и другие?..

«Да, именно на заводы подавались многие русские эмигранты, изгнанные из России Октябрьской революцией. Прослышав о Биянкуре, где можно было устроиться работать на завод Рено, они устремлялись в этот парижский пригород, который из-за нашествия русских вскоре окрестят «Биянкурском»… — писала Елена Менегальдо об эмигрантах 20-х годов прошлого века. — …В отличие от творческой интеллигенции новый русский пролетариат не оставил мемуаров и письменных документов о своей заводской жизни. Но русская эмигрантская пресса, этот незаменимый хранитель коллективной памяти, день за днем запечатлела жизнь русского сообщества в Биянкуре вплоть до июня 1939 года».

Этот рабочий пригород французской столицы был построен рядом с Булонским лесом. Предположительно в 20–30-х годах там жило более 3 тысяч выходцев из России. В Биянкуре был создан филиал Русского народного университета, открылись десятки ресторанов и кафе — выходцами из Москвы, Петербурга, Смоленска, Нижнего Новгорода.

На Биянкуре предоставлялись помещения для эмигрантских собраний, любительских спектаклей и даже для православных богослужений.