Нет, это еще не конец…

На фоне серого потолка появилось веселое лицо Кузьмича.

— Пьяный — не мертвый: когда-нибудь, да проспится, — важно изрек он. — Пора, Павлуха, подниматься. Как говорят грамотеи, на жизни точку ставить рано, а запятую — в самый раз!

— Где я? — едва выговорил Поль.

— Кажись, еще в Париже. То ли в «Сиреневом приюте», то ли в «Золотой акации». Но во Франции — это точно! — Кузьмич задорно подмигнул: — Очумел я маленько от Парижа… А может, и он — от меня… Сегодня завершаю труды свои торговые, и завтра — в путь, на родимую сторонушку.

— Труды торговые?.. — изумился Поль. — Вы ж еще не приступали к ним…

— Шалишь, Павлуха… Бочонки с французской водкой, то бишь с коньяком по-вашему, уже готовы. А в них — «паттандр» упрятан. Каждая фарфоровая финтифлюшечка в тряпицу обернута, чтобы не гремела и не звенела, в пути не разбилась.

Поль напряженно поморщился:

— Погодите, какой коньяк, какой фарфор?!

Кузьмич покачал головой и назидательно пояснил:

— Глубоко в хмель врезался, коль ничего не помнишь. Закупил я, значит, в городе Севре вазы, фигурки, сервизы всякие, по моделям самого месье Фальконе изготовленные.

— Так мы и в Севре побывали?.. — еще больше удивился Поль.

— Кто бывал, а кто и в облаках витал. Зачем пастушку голову отбил? — Кузьмич погрозил пальцем.

— К-какому пастушку?..

— Фарфоровому. Мне ведь за него пришлось платить… Ладно, не робей, ухарь беспутный! Приладят московские умельцы голову, и продам я порченного пастушка какой-нибудь слепенькой барыне.

Поль подпер щеку ладонью, уставился в одну точку и тихо заговорил:

— Наследник русского престола, принц Павел, получил недавно от нашего монарха в подарок великолепный туалетный набор из шестидесяти четырех предметов, изготовленный севрскими умельцами…

Кузьмич хитро подмигнул собеседнику:

— А мы про тот подарок наслышаны…

Поль вдруг встрепенулся:

— Господи, и когда же вы, месье Кузьмич, успели столько сделать? Мы ведь почти не расставались все эти жуткие дни и ночи… Но объясните, зачем прекрасный севрский фарфор прятать в бочки с коньяком?

— Так выгодней… Хоть на границе и располовинят мой коньяк всякие служивые охальники и бесчинщики, зато фарфор сохраню.

— А если и до него доберутся?

— И это не велика беда!

— Так в чем же выгода?

— А выгода — в слухе! — Кузьмич хитро сощурил глаза: — Ну, доберутся служивые до фарфора, ну, отнимут необъявленный товар, зато слух о том обойдет все города и веси.

— Ну и какая вам польза от этого?

— Вот голова непонятливая! — Кузьмич расхохотался, но все же снизошел до пояснения: — А дело в том, что у нас, в России, свои фарфоровые фабрики имеются. Первую открыл господин Дмитрий Виноградов еще при матушке-государыне Елизавете Петровне. И фарфор у нас, Павлуха, производится не хуже севрского.

— Так зачем же его завозить из-за границы?

— Затем, что нашенские модники слишком падкие на все французское. За сервиз, в отечестве изготовленный, больше рубля не дадут, а за такой же, но севрский, три с половиной, не моргнув, отдадут.

— Значит, вы будете свой фарфор выдавать за севрский!.. — сообразил Поль. — И покупатели, наслышанные об изъятии на границе французского товара, не заподозрят подвоха…

— Во, начал помаленьку соображать!.. — похвалил Кузьмич. — А клейма и всякие обозначения на товаре мы только так сварганим — хоть мейсенские, хоть фюрстенбергские, хоть севрские!

— Но это же преступление!.. — возмутился Поль.

— Какое там преступление! — небрежно махнул рукой Кузьмич. — Так… Озорство торговое… Рад бы не лукавить… Но, как говорят у нас, в Париже: «Je ne voudrais pas refuser, mais je ne peux pas…». Мне жаль, но не могу.

Поль открыл рот, но так и застыл.

Наконец, подавил изумление:

— Вы что в эти бурные дни и ночи еще и французский изучали?!..

Кузьмич беспечно махнул рукой:

— Какое там!.. Все само к языку пристало.

Вновь открывшиеся способности русского купца так подействовали на Поля, что он больше не упоминал о противозаконных замыслах с севрским фарфором.

После хлопотного дня, выполнения различных формальностей, связанных с отъездом, Кузьмич приказал:

— А теперь — на Гревскую площадь!..

— Зачем? Что вы хотите увидеть? — Поль вздохнул.

Он надеялся, что этот русский уже ничем не удивит его.

— Каждый должен понаблюдать за казнями на Гревской площади, — ответил Кузьмич. — А для того, что неповадно забывать: перед судом Божьим, любой может быть наказан — земным.

Поль молча согласился, и они отправились на знаменитую Гревскую площадь. В этот день здесь никого не казнили.

— Может, оно и к лучшему, — в раздумье заметил Кузьмич. — Насмотришься на страдания — и любой путь не в радость. Вот только не пойму, Павлуха, почему на этой самой Гревской торгового человека не привечают? Дворянам здесь отрубают головы, простолюдинов вешают, ворожей и всяких еретиков сжигают. А про нашего брата ничего не говорится.

— Если бы наши власти узнали, что вы, месье Кузьмич, собираетесь надругаться над славой Франции — севрским фарфором, то — прямо на площади — сварили бы вас в кипятке, — успокоил Поль. — Так что и ваших коллег-негоциантов Гревская площадь не забывает.

Кузьмичу не понравилась мысль о возможном наказании. Несколько минут он хранил угрюмое молчание.

Но словоохотливый купец вскоре сообразил, что насчет казни кипятком помощник пошутил. К тому же не мог он долго терпеть тишину, не озвучивать свои мысли и желания:

— Айда, Павлуха, в заведения, где нас еще не видели. Пока в моей кисе бренчит серебро, вызывай мамзелей, комедиантов в личинах, с дудками, барабанами… И — зеркалов!.. Зеркалов побольше!.. Чтоб со всех сторон я на себя пялился. Как говорят нашенские старики, с разбитых зеркал отражение не исчезает, а бродит по свету. Вот уеду я, а по твоему Парижу останутся бродить сотни Кузьмичей — отражений из осколков…

— Не дай Бог… — пробормотал Поль. — Парижу достаточно знакомства и с одним Кузьмичом…

На следующее утро купец покинул французскую столицу. Его настроение соответствовало грустному событию. На выезде из города Кузьмич приказал остановить свой обоз.

Торжественно сошел он на землю, снял шапку и окинул взором панораму:

— Прости, Париж-батюшка!.. Малость набедокурил, напроказничал я, грешный, и оставил недобрую память…

Кузьмич снова напялил шапку и обернулся к Полю:

— И ты меня прости, коли что не так. Может, мало серебра тебе оставил, зато дарю изобретение, которое совершил в Париже. Пользуйся, Павлуха, и меня не забывай.

— Изобретение?.. В Париже? — удивился Поль. — Когда же вы его успели сделать? В чем же оно состоит?

Кузьмич поднял вверх указательный палец и важно ответил:

— А состоит оно в том, что самая лучшая закуска под французский коньяк — русские моченые яблоки. Кладешь на половину яблока листок щавеля, два листочка мяты, и — наслаждайся!..

Поль разочарованно пожал плечами:

— Я-то думал, вы нечто серьезное изобрели, месье Кузьмич… Кстати, в Париже ведь нет моченых яблок. Где же вы их раздобыли?

— А я и не искал, — только мысленно представлял, под что хорошо пойдет коньяк… — охотно пояснил Кузьмич.