— Понял. Знаешь, Леда, — он снова протиснулся за свой стол, — твои требования не так уж и непомерны, — он задумчиво посмотрел на меня, — Материал у тебя всегда интересный, поэтому с моего благословения пиши о чем хочешь. Но после того, как выйдут статьи о Диане. Когда будет готово интервью с ней, причем приличное.

— Вот в этом, Илюшенька, можешь не сомневаться. Плохо писать — себя не уважать.

— Договорились. У меня все. Если никаких вопросов больше нет, то позови мне, пожалуйста, Лилию.

Пошехонцев сделал вид, что снова занялся разглядыванием красоток в журнальчике, а я направилась к двери.

Перерыв на обед разогнал моих коллег, никто не стучал по клавиатуре, стало тише. Журналисты разбрелись кто в буфет, кто в курилку. Некоторые образовали группы и пили кофе. Компания из четырех человек в уголке мирно, по-домашнему, перебрасывалась в картишки. Ничего удивительного, каждый использует свой законный перерыв, как ему больше нравится.

— Как успехи? — спросил меня вечно шмыгающий носом Кирилл Волоснов, поднимая голову от толстой растрепанной книги.

— В смысле? — Я приостановилась.

— Как Илья отреагировал на твой материал? — Кирилла ничуть не смутил мой недовольный тон.

— Как муж, с которым живешь уже давно.

— То есть?

— Когда предлагаешь одно и то же, оно приедается, хочется молодого, упругого и умелого тела на все согласной путаны.

— Леда, ты чего? — Кирилл с искренним недоумением уставился на меня, даже носом шмыгать перестал.

— Ничего. Наш главный в восторге от моих материалов, но теперь он хочет, чтобы я писала о моделях.

— О каких это? — тут же встрял Семен Гузько. — Модели — это же клево!

— Для тебя, Семен, не сомневаюсь, что клево. Даже суперклево. Вот только вся эта публика не для меня.

— Не вынесла, значит, душа эстета… — гнусовато произнес Гузько. — А чем они тебе так не нравятся? Балдежные ведь девочки.

— Семен, — меня прорвало, — ты можешь писать о них сколько тебе влезет, ты можешь исходить слюной или облизывать их глянцевые портреты с ног до головы, ты можешь даже мастурбировать, глядя на их фото, закрывшись в сортире, но я-то здесь ни при чем, меня их прелести не возбуждают!

— Ладно тебе, Леда, успокойся. — Гузько, неравнодушный ко всякого рода женским прелестям, поутих. — Ничего ведь страшного.

— Точно, — тут же поддержал его Волоснов. — Сделаешь статейку, ну две, и пиши потом о композиторах и балетмейстерах.

— Балетмейстерах? — Я посмотрела на Кирилла.

— Ага, — радостно закивал он, обнажая в улыбке неровные желтые зубы. — Тут в твое отсутствие Михайловский звонил, за статью благодарил, на ужин звал.

— Треплешься? — Я начала понемногу успокаиваться.

— А вот и нет, — возмутился Волоснов, вытирая под носом и призывая в свидетели подходящих коллег. — Все свидетели, что этот танцор-мен тебе звонил, рассыпался в благодарностях, приглашал сходить кое-куда. Очень жалел, что тебя нет, просил позвонить ему, когда появишься.

Коллеги, слушая разглагольствования Кирилла, согласно кивали головами.

У руководителя Санкт-Петербургского мужского балета Валерия Михайловского я брала интервью полтора месяца назад. Статья только успела появиться, как балет отправился на гастроли во Франкфурт. А сейчас, стало быть, вернулся.

— Вернулись, — откликнулся на мой телепатический позыв Кирилл, — и пробудут в городе почти всю осень. В конце месяца хотят представить публике новую программу.

— Позвони, — встрял Гузько, — пообщайся с интеллигенцией, заодно спросишь о творческих планах.

— Ладно, — сдалась я, — позвоню, вот только найду телефон.

— А чего искать, — подскочил Волоснов. — Он мне продиктовал, я записал, так что звони на здоровье.

И Кирилл протянул мне бумажку с нацарапанным на ней телефоном.

— А я слышала, — не утерпела и Лилька, которая тоже подошла, но не успела еще вставить ни слова, — что все балетоманы — педики.

— Балетоманы — это те, кто любит балет, Лилька. А сексуальные предпочтения кого бы то ни было мне совершенно безразличны. Михайловский интересный человек и интересный собеседник. Не гнушается нами, журналистами, хотя, может, и зря. За клевету сейчас ведь и привлечь можно.

— Ладно тебе, — Лилька смутилась, — я просто так. Сказать уж ничего нельзя.

— Это он просто на тебя глаз положил, Леда, — пристроив кривоватый палец ко лбу, произнес Гузько. — Другого кого просто послал бы подальше.

— Мне было интересно говорить с ним об искусстве, — не дала я Семену сбить себя с толку.

— Да, сексуальную сферу ты, как дама деликатная, оставила в стороне, — с ядовитым придыханием выдавила Лилька.

— Конечно, — скромненько, ответила я. — А вот кое-кто сексуальную сторону жизни считает настолько важной, что аж ширинку распирает. И все аспекты этой сферы не прочь обсудить кое с кем. — Я выразительно посмотрела на Лильку.

— Ты это о чем? — вытаращилась та. — Не темни.

— Да куда уж яснее. Порыв, наверное, творческий обуял нашего главного. Он хочет быстро все обсудить с тобой, вероятно, именно эту самую пресловутую сексуальную сферу. — Стоящие кругом заржали, а Лилька, бросив на меня уничтожающий взгляд, поспешила к Илье.

— Смотрите, чтобы от ваших обсуждений диван совсем не развалился, — напутствовал ее Гузько, — а то он и так на ладан дышит.

Вокруг ржали. Не обращая на них внимания, я уселась за свой стол и задумалась. Значит, теперь мне нужно заняться миром моды, почитать кое-что о жизни моделей и подготовиться к интервью с нордвиндской дивой Дианой. От встречи с Михайловским тоже отказываться не стоит, что и говорить — человек он весьма приятный. Мои мысли спешили, обгоняя одна другую, а вокруг стоял обычный шум, гам, тарарам. Цунами и тайфун в одном флаконе — привычная атмосфера газеты «Вечерние новости».

Петербургский климат разнообразием никогда не отличался. Вот и сейчас асфальт мокро блестел, прохожие раскрывали зонты и кутались в плащи и куртки, спеша к остановкам. А мне мелкий, моросящий из низких туч дождик всегда нравился. Воздух во время дождя пахнет как-то особенно. Резкий порыв ветра швырнул в лицо пригоршню капель и напомнил, что уже осень. Тряхнув головой, я заспешила к машине.

Ну вот и первый сюрприз. Машина напрочь отказывалась заводиться. В технике я вообще не сильна, а уж в машинах не разбираюсь и подавно. В случае стихийного бедствия утопающий хватается за соломинку, бандит — за пушку, обыватель — за телефон, а все журналисты нашей редакции взывают к помощи мастера — золотые руки дяди Сережи Воронцова. Какое счастье, что он не уходит вместе со всеми домой, а почти всегда задерживается.

Я пулей выскочила из машины и, не обращая внимания на лужи, помчалась назад.

— Забыла помаду, птичка? — попытался остановить меня Гузько. — Ты мне и такая нравишься.

Увернувшись от лап Семена, я на ходу заявила:

— С радостью бы, песик, но у меня сегодня критический день. Вместо тебя вполне сойдет и «Тампакс».

Я остановилась на лестнице, чтобы достать из сумочки сигареты.

— Так бы и сказала, — проворчал Семен, но увидел выходящую из дверей Смирнову Тамару Сергеевну и переключился на нее:

— Позвольте вас проводить, леди.

— Не отказалась бы, Сеня, — мягким грудным голосом ответила Тамара Сергеевна, — но мы с Ирочкой собирались к портнихе заскочить.

— Не везет так не везет, — философски пробормотал Гузько и, надвинув поглубже огромную кепку, зашагал прочь.

Тамара Сергеевна подмигнула мне и стала неторопливо спускаться вниз.

В редакции уже почти никого не осталось, только толклись еще возле Миши Агафонова несколько выпивох, соображая, в какую бы пивнушку им закатиться, чтобы с толком потратить деньги и нагрузиться поосновательнее.

Выпивохи мельком посмотрели на меня и продолжили обсуждение, только Яша Лембаум удосужился буркнуть:

— Главный занят.

Мне главный был на фиг не нужен, но я все же не удержалась и спросила: