— Возможно, что вы правы, — ответил капитан. — Спасибо за разговор. Если нам понадобится еще кое-что выяснить, тогда мы опять встретимся.

— Я свободна?

— Конечно. Пойдемте, я вас провожу.

Он довел меня до самых дверей, попрощался и повернул назад. Я вышла на свежий воздух и чуть не закричала от радости. Герт своей собственной небритой и мятой персоной слонялся возле отделения с унылым выражением лица.

— Герт, — позвала я. — Герт!

— Наконец-то, — он сгреб меня в охапку. — Ну ты, подруга, даешь! Так с тобой инфаркт вместе с инсультом заработаешь и белую горячку в придачу. Ты что же вытворяешь?

— Ничего, — я попробовала уклониться. — А белую горячку ты и без меня в состоянии заработать. В чем дело?

— Ну ты, мать, совсем офигела, — с чувством произнес он. — Мы тут с ума сходим, а ты заявляешь как ни в чем не бывало: «В чем дело?» За такие слова тебе только по физии надавать, и дело с концом.

— Я не виновата. — Я попробовала освободиться от объятий Герта. — Так обстоятельства сложились. Но ведь ты сам куда-то пропал. Оставил записку и исчез.

— Дела были, — буркнул он, — но со мной-то ничего не случилось. А вот где ты пропадала?

— Позже расскажу, — ответила я. — Давай уйдем отсюда, а то на нас и так все глазеют.

Герт что-то недовольно пробурчал, но все-таки послушался. В машине мы почти не разговаривали, а не доезжая до дома, он затормозил:

— Давай сейчас выкладывай, а то там твоя мамочка. Боюсь, что нам поговорить толком не удастся.

Герт был совершенно прав. Моя мамуля никому и рта не даст открыть, пока не прочитает все свои нотации. Но зачем, спрашивается, он ей сказал, что я пропала? На свою голову только неприятности приобрел. Я набрала в грудь побольше воздуха и выложила ему все, что произошло. Он слушал молча, не перебивая, временами бросая на меня мрачные взгляды. Когда я закончила, зло сказал:

— Я этому подонку башку сверну.

— Кому? — удивилась я. — Герт, перестань, выкинь это из головы.

— Этому… художнику. Иванову. Этой мрази, — Герт не на шутку завелся. — Кто же знал, что он сумасшедший!

— Тем более не стоит с ним связываться. Мне кажется, что наши с ним пути вообще больше не пересекутся.

— Знаешь, — сказал вдруг Герт, — а ведь это вполне мог сделать он.

— Убить? — Я уставилась на своего друга. — С чего ты взял?

— С того. Он, очевидно, обо всем знал, ну или догадывался. Он ведь сначала преклонялся перед Карчинским, что тот рисует такие картины. Сам тоже пробовал, но только делал точные копии. А Карчинский всегда работал «по мотивам». Брал сюжет, но добавлял что-то свое. Видела же картины в ресторане, так это работа авангардиста.

— Иванова?

— Именно. Только об этом почти никто не знает. Мне Юрка по секрету сказал. Так вот, он мог разочароваться в своем кумире и начать ему мстить. А что, вполне логично.

— Нет, — я покачала головой, — не логично. Тогда ему нужно было начинать с Карчинского, а не идти таким долгим путем. И потом, вчера ведь он был со мной, значит, Карчинского убить никак не мог. И струна… Зачем ему струна?..

— Сам не знаю. Кажется, что вот-вот, и все станет понятно, так нет, ускользает, зараза. А теперь убийца может затаиться. Возможно, мы так и не узнаем, кто он.

— Знаешь, для меня даже важнее не «кто», а «почему». Почему он это делает?

— Мне кажется, — сказал Герт, включая мотор, — что нормальный человек вообще убийцу не может понять, потому что тот мыслит совсем по-иному.

От этих слов мне почему-то стало жутко. Действительно, убийца внешне ничем не отличается от любого человека, он ходит, разговаривает с окружающими, шутит, смеется, но мыслит… мыслит он совсем по-другому. И никто не может, понять, почему этот человек так хладнокровно обдумывает убийство. Но обдумывает — это одно, он ведь приводит свои мысли в исполнение. Вот он приближается к своей жертве. Возможно, даже говорит с нею сначала. А потом набрасывает на шею струну. И душит… Страшно представить. Ведь жертва сначала не подозревает о его намерениях, но потом начинает сопротивляться.

Они же не стояли молча, дожидаясь, пока он их задушит. Они ведь пытались освободиться. Банкир, например. Или Алексей. Молодой парень, неужели он совсем не сопротивлялся? Но каков убийца, он ведь должен обладать изрядной силой, чтобы вот так задушить человека.

Машинально я взглянула на руки Герта, лежащие на руле. Сильные и уверенные руки и к струнам привыкшие. Музыкант половину своей жизни, он-то держал в своих руках тысячу разных струн. А вот если бы он захотел накинуть такую удавку на шею и затянуть ее? По спине побежали мурашки, а ладони вспотели.

— Что с тобой, малышка? — Он повернул ко мне лицо. — Почему ты так смотришь?

— Просто так, — соврала я. — Что-то мы долго едем.

— Сейчас будем дома, — ответил он и поднял руку.

Как при замедленной съемке я видела, что его рука приближается к моему лицу. Еще немного, и эти сильные пальцы коснутся меня. Моего лица, моей шеи. А в кармане у него может быть гитарная струна.

— Нет! — закричала я, отталкивая его руку. — Нет, меня ты не убьешь!

Я сидела на кровати, закутанная в одеяло, держа в руке чашку крепкого чая с лимоном. Герт сидел рядом и непрерывно гладил мои волосы. Мама находилась в соседней комнате, но заглядывала через каждые пять минут.

— Ничего, малышка, — утешал меня Герт. — Все плохое позади.

По его лицу этого не скажешь. Три багровые царапины, оставленные моими ногтями, пересекали щеку, но он не обращал на них внимания.

— У тебя просто нервный срыв, — объяснял он. — С каждым такое может случиться.

Мы говорили с ним больше часа в машине и все выяснили до конца. Какое счастье! Герт ни при чем! И как я только могла его заподозрить? Воронцов виноват. Сбил меня с толку, а теперь уже ничего не поделаешь. Но мы с Гертом помирились и больше, я думаю, вообще не будем ссориться. Не выношу, когда между людьми существуют недомолвки. И он поклялся, что с этих пор между нами никаких недомолвок не будет. Надеюсь, что он сдержит свое обещание. А еще он посоветовал мне оставить мою газету и поискать место поприличнее. Как ни странно, но его совет я не приняла в штыки. Наверное, последние события так меня достали, что даже собственная редакция, в которой я проработала десять лет, опротивела. Ничего, я подумаю и над этим предложением.

А маман, разумеется, была в своем репертуаре. Она выслушала все объяснения, строго поджав губы, и сказала:

— Тебе, Лида, давно пора перестать так легкомысленно относиться к жизни. Если задумала выходить замуж, то надо это довести до конца. Свадьба так свадьба. Но и потом не тянуть, а родить ребенка. Тогда и мировоззрение у тебя изменится, и ты станешь мыслить по-другому. Ты не беременна? — с подозрением спросила она.

Я ошеломленно посмотрела на мать и пожала плечами. Вот так вопросец! А Герт не выдержал и заржал, но под суровым взглядом моей родительницы сумел взять себя в руки и снова стать серьезным.

— Мы постараемся, — придушенным голосом выдавил он, — обязательно, и ребенок у нас непременно будет.

Маман кивнула, но развивать эту тему дальше не стала. Я вздохнула с облегчением, Герт, видимо, тоже.

Неделя пролетела незаметно. Я приходила в себя, наведывалась в редакцию, но чисто формально. Происходило что-то странное. Казалось, что Пошехонцева совсем перестали интересовать дела, и газета выпускалась только благодаря его заместителю. Тамара Сергеевна ни на кого не давила, ни на кого не нажимала, но все прислушивались к ее мягкому голосу. Материалы сдавались в срок, «Вечерние новости» продолжали регулярно появляться у читателей.

На удивление всем, притих Гузько. Нет, он все еще продолжал носить костюмы и пробовал держаться молодцевато, но в глазах появилось выражение тоски, как у побитого пса. Он больше, чем обычно, походил на выгнанного из дома сенбернара. Мне не хватало Лильки, не хватало привычных монбланов мусора на столе, а также острых замечаний Ирочки Кривцовой. Она отправилась в очередной отпуск куда-то за границу.