Больше всего в облике Хименеса мне запомнился зоб – размером с грецкий орех и цвета сливы. В остальном – просто дряхлый старик с пронзительными черными глазами.

Профессор не встал, когда мы вошли, лишь молча смотрел, как мы один за другим возникаем в дверях.

Размером кабинет примерно шесть на восемь ярдов. На стенах – сплошь цветные фотографии клеток на разных стадиях митоза – или мейоза. Точно не знаю.

Ученый не дал Галиано возможности даже раскрыть рот:

– Приходил один, спрашивал про стволовые клетки. Я кратко все изложил и ответил на его вопросы. Больше ничего не знаю.

– Олаф Нордстерн?

– Не помню. Сказал, что пишет статью.

– О чем спрашивал?

– Хотел узнать про линии зародышевых стволовых клеток, исследование которых одобрил президент Джордж Буш.

– И?

– Я рассказал.

– Что именно вы рассказали?

– По данным НИЗ…

– Национального института здравоохранения, – расшифровала я.

– …существует семьдесят восемь линий.

– Где?

Хименес вытащил из кипы бумаг распечатку и протянул мне. Пока я просматривала имена и цифры, Галиано прослушал краткий курс по исследованиям стволовых клеток.

«БресаГен инк.», Атенс, Джорджия, 4;

«СайТера инк.», Сан-Диего, Калифорния, 9;

«ЭС Селл интернэшнл» – институт Монаша, Мельбурн, Австралия, 6;

«Джерон корпорейшн», Менло-парк, Калифорния, 7;

Гетеборгский университет, Гетеборг, Швеция, 19;

Каролинский институт, Стокгольм, Швеция, 6;

«Мария биотек ко, лтд.» – медицинский институт при больнице по лечению бесплодия, Сеул, Корея, 3;

Больница «МизМеди» – Сеульский национальный университет, Сеул, Корея, 1;

Национальный центр биологических наук – Институт фундаментальных исследований Тата, Бангалор, Индия, 3;

Пхочхонский университет, Сеул, Корея, 2;

Институт наук о жизни «Релианс», Мумбаи, Индия, 2;

Университет Технион, Хайфа, Израиль, 4;

Калифорнийский университет, Сан-Франциско, Калифорния, 2;

Исследовательский фонд Висконсинского университета, Мэдисон, Висконсин, 5.

Снова посмотрев на третью строчку в списке, я молча показала ее Райану. Наши взгляды встретились.

– Семидесяти восьми достаточно? – спросил Галиано.

– Черт побери, нет.

У Хименеса имелась странная привычка при разговоре наклонять голову влево. Возможно, зоб давил на его голосовые связки и профессор пытался это скрыть.

– Некоторые из этих линий могут утратить свежесть, или потерять плюрипотентность, или просто разрушиться. Четыре из шести колоний, созданных в одной из биотехнологических компаний США – не скажу, в какой именно, – оказались неустойчивыми. – Хименес фыркнул. – Уже очередь запросов выстроилась.

Он ткнул костлявым пальцем в распечатку у меня в руках.

– Взгляните на этот список. Многие линии – в руках у частных фирм.

– А частные фирмы не любят делиться, – кивнул Райан.

– Совершенно верно, молодой человек.

– Американское правительство что-то делает для того, чтобы обеспечить к ним доступ? – спросил Галиано.

– НИЗ формирует реестр человеческих зародышевых стволовых клеток, но соглашается, чтобы распределением клеточных линий занимались те лаборатории, где они были созданы.

– Стволовые клетки могли бы стать ценным товаром, – заметил Райан.

Хименес издал похожий на кудахтанье смешок:

– После заявления Джорджа Буша акции стволовых клеток взлетели до небес.

В глубинах моего разума вдруг возникла тревожная догадка.

– Доктор Хименес, насколько сложна методика выращивания культур человеческих зародышевых стволовых клеток?

– Студенту-второкурснику это вряд ли удастся, но для специалиста не так уж и трудно.

– Как это делается?

– Берутся свежие или замороженные эмбрионы…

– Где?

– В лабораториях ЭКО[84].

– В клиниках, где пары проходят курс лечения от бесплодия, – перевела я для приятелей-полицейских.

– Клетки извлекаются из внутренней клеточной массы бластоцисты, помещаются в чашки с культурой роста, в которую добавлена сыворотка из коровьих зародышей…

Мое сердце забилось сильнее.

– …на питательных слоях из эмбриональных фибробластов мышей, подвергшихся гамма-облучению, чтобы предотвратить размножение. Клеткам позволяют расти от девяти до пятнадцати дней. Когда внутренние клеточные массы начинают делиться, образуя сгустки, клетки отделяют от периферийной среды, снова помещают в культуру и…

Больше я не слушала. Стало ясно, что замышляла Цукерман. Я бросила взгляд на Райана, давая знак, что пора идти.

Хименес продолжал бубнить про альтернативную методику – внедрение зародышевых стволовых клеток в тестикулы мышей с ослабленным иммунитетом.

– Спасибо, профессор, – прервала я его.

Райан и Галиано посмотрели на меня как на сумасшедшую.

– Последний вопрос. Нордстерн спрашивал про женщину по имени Мария Цукерман?

– Возможно.

– Что вы ему сказали?

– То же, что и вам, юная леди. Никогда о ней не слышал.

– Цукерман пытается вырастить линию стволовых клеток.

Мы снова сидели в «Бэт-мобиле». Мои щеки пылали, а в желудке будто шевелились странные существа.

– Зачем? – спросил Райан.

– Откуда мне знать, черт возьми? Может, хочет получить премию. Или продать их на черном рынке.

Я закрыла глаза и тут же увидела съеденную на обед рыбу. Я снова их открыла.

– Но я уверена: Цукерман занимается именно этим. Я видела лабораторию, видела сыворотку из коровьих зародышей.

– Возможно, она используется не только для этого, – сказал Галиано.

– Шесть из существующих линий стволовых клеток находятся в Институте репродуктивной биологии имени Монаша в Мельбурне, Австралия. – Я сглотнула. – Цукерман провела два года в исследовательском институте в Мельбурне. Если проверить, могу побиться о заклад, что это окажется именно Институт Монаша.

– Но зачем? – снова спросил Райан.

– Быть может, Цукерман предчувствует рост спроса на черном рынке после того, как правительство США ограничило финансирование работ над стволовыми клетками. – Галиано посмотрел на меня. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Все в порядке.

– Вы вся покраснели.

– Все в порядке.

– И наша добрый доктор Мария намерена изготовить солидную партию товара, – сказал Райан.

Галиано снова взглянул на меня и собрался что-то сказать, но вместо этого взял рацию и набрал код.

– Вроде тех подонков, что торгуют нелегальными донорскими органами. – Голос Райана звучал уже не так скептически. – Черт побери…

Я не дала ему договорить:

– И ей помогает Хорхе Серано.

Галиано отдал распоряжения всем постам искать Цукерман и Серано. Мой желудок издал странный звук. Оба полисмена посмотрели на меня, но промолчали.

Мы проехали несколько миль, слушая бурчание в моем животе на фоне радио.

– При чем тут Патрисия Эдуардо? – первой заговорила я.

– При чем тут Антонио Диас? – спросил Галиано.

– При чем тут Олли Нордстерн? – спросил Райан.

Ответа не было ни у кого.

– План таков, – сказал Райан. – Бэт отправляется к судье за ордером.

– Будем надеяться, что это не окажется подонок Диас.

– Я закончу прослушивать кассеты с интервью. Бреннан займется остальными бумагами Нордстерна.

– Хорошо, – согласилась я. – Но я лучше поработаю у себя в отеле.

Мне вдруг срочно потребовалось оказаться в непосредственной близости от туалета.

– Не нравится мое общество? – Райан изобразил обиженную гримасу.

– Что поделаешь, – сказала я. – Не сходимся характерами.

Когда мы заехали в штаб-квартиру, забрали папки Нордстерна и вернулись в отель, был уже шестой час. Тротуар выглядел так, словно в него попала ракета. От грохота четырех отбойных молотков содрогались все доли моего мозга. Судя по прожекторам и упаковкам с едой, шум не прекратится и ночью.