Я позвонила Миносу. Он пообещал подготовить и упаковать кошачью шерсть через час.

Позвонила в столичный морг. Доктор Ферейра сделала то, о чем я ее просила.

Позвонила Сюзанне Жан с завода корпорации РП в Сент-Юбере, описала ей то же самое, что и Ганье. Она сочла, что моя идея может сработать.

Позвонила Матео. Он сказал, что я могу потратить столько времени, сколько потребуется.

То же сказал и Галиано.

Повесив трубку, я направилась к двери.

Что ж, госпожа посол. Вы заполучили себе спутницу. И надеюсь, нас без проблем пропустит гватемальская таможня.

Когда я вошла в прозекторскую, Ангелина Ферейра занималась очередной жертвой автокатастрофы. На столе лежал мужчина с сильно обожженными головой и руками, брюшная полость его зияла, словно открытый рот на картине Бэкона. Патологоанатом – в руках большой плоский нож – резала печень на лотке рядом с телом.

– Un momento, – сказала она, не поднимая взгляда.

Внимательно посмотрев на обнаженный разрез, Ферейра отделила три полоски и бросила их в банку для образцов. Ткань опустилась на дно, заняв место среди аналогов из легких, желудка, селезенки, почек и сердца.

– Вскрываете всех?

– Пассажиров только обследуем внешне. Это водитель.

– Приберегли напоследок?

– Большинство жертв так сильно обгорели, что мы даже не были уверены, кто из них водитель. Нашли его вчера.

Сбросив маску и перчатки, Ферейра вымыла руки и направилась к вращающимся дверям, дав знак следовать за ней. Проведя меня по тускло освещенному коридору в маленький кабинет без окон, она закрыла дверь и, отперев потертый металлический сейф, достала большой коричневый конверт.

– Мне оказал услугу один радиолог из больницы «Сентро медико», – сказала по-английски. – Пришлось заплатить.

– Спасибо.

– Я стащила череп во вторник, после того как ушел Лукас. Не хотелось бы, чтобы об этом кто-нибудь узнал.

– От меня не узнают.

– Похоже, я верно поступила.

– В смысле?

Ферейра достала из конверта одну из нескольких пленок. На ней были изображены шестнадцать компьютерно-томографических сканов, каждый из которых представлял пятимиллиметровый срез черепа, найденного в отстойнике. Поднеся рентгеновский снимок к свету, доктор показала на маленькое белое пятнышко на девятой картинке. На последующих нескольких картинках непрозрачное пятно увеличивалось, меняло форму, затем уменьшалось. На четырнадцатой его уже не было видно.

– Я кое-что заметила в решетчатой кости и решила, что это может пригодиться. После вашего звонка сегодня утром пошла еще раз взглянуть на череп, но останки исчезли.

– Куда?

– Их кремировали.

– Всего через неделю? – ошеломленно спросила я.

Ферейра кивнула.

– Это стандартная процедура?

– Сами видите, у нас не хватает места. Даже в обычных обстоятельствах мы не можем позволить себе роскошь долго хранить неопознанные останки. А катастрофа автобуса вообще поставила нас на грань. – Она понизила голос. – Но две недели уже не считаются обычным делом.

– Чье это распоряжение?

– Я пыталась выяснить, но, похоже, никто не знает.

– И никаких документов, – предположила я.

– Ассистент клянется, что после кремации положил распоряжение в папку, но его нигде не найти.

– И никаких мыслей на этот счет?

– Угу.

Вернув пленки в конверт, патологоанатом протянула его мне:

– Vaya con Dios[53].

В двенадцать пятьдесят семь я сидела в кресле первого класса рейса «Американ эйрлайнз» до Майами. Рядом постукивала лакированными ногтями по подлокотнику Доминика Спектер. Компьютерные сканы доктора Ферейры лежали в запертом дипломате у моих ног, вместе с образцами кошачьей шерсти.

Во время поездки в лимузине и ожидания в аэропорту миссис Спектер не умолкала ни на секунду. Рассказывала про Шанталь: вспоминала забавные истории из ее детства, строила предположения о причинах проблем с дочерью, составляла планы ее реабилитации. Чем-то госпожа посол напоминала диджея между записями: напуганная тишиной, стремилась заполнить ее любыми банальностями.

Поняв, что разговорами она лишь пытается снять напряжение, я ободряюще кивала, но почти все время молчала. Необходимость в обратной связи отсутствовала, и словоизлияния продолжались без остановки.

Наконец, когда мы под рев двигателей помчались по взлетной полосе, миссис Спектер замолчала. Сжав губы, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Когда мы набрали высоту, женщина достала из сумочки экземпляр «Пари матч» и начала перелистывать страницы.

Поток слов возобновился во время пересадки в Майами и вновь прекратился в полете до Монреаля. Подозревая, что моя спутница боится летать, я оставалась благодарной слушательницей.

В путешествии с женой посла имелись свои преимущества. Самолет в десять тридцать восемь совершил посадку, нас встретили люди в темных костюмах и быстро провели через таможню. К одиннадцати мы уже ехали на заднем сиденье еще одного лимузина.

Мы мчались к центру города, а затем, выехав на Ги, свернули направо на улицу Сент-Катрин. Миссис Спектер молчала. Возможно, у нее иссяк запас слов или она просто наконец успокоилась. Быть может, возвращение домой умиротворило ее душу. Мы вместе слушали Робера Шарлебуа[54].

«Je reviendrai á Montreal…» «Я вернусь в Монреаль…»

Мы смотрели на проносящиеся мимо огни города.

Через несколько минут затормозили у моего дома. Водитель вышел.

Я взяла свой дипломат – и тут миссис Спектер схватила меня за руку. Пальцы ее казались холодными и скользкими, как замороженное мясо.

– Спасибо, – едва слышно проговорила женщина.

Скрипнул, захлопываясь, багажник.

– Рада, что могу хоть чем-то помочь.

Она глубоко вздохнула:

– Вы даже не представляете насколько.

Дверца с моей стороны открылась.

– Сообщите, когда получится увидеться с Шанталь. Пойду с вами.

Я положила ладонь на руку жены посла. Она сжала ее и поцеловала.

– Спасибо. – Выпрямилась. – Хотите, Клод вам поможет?

– Справлюсь сама.

Клод проводил меня до подъезда и подождал, пока я найду ключ. Я поблагодарила его. Кивнув, он поставил рядом со мной чемодан и вернулся к лимузину.

Я снова увидела, как миссис Спектер исчезает в ночи.

В семь утра я ехала через асфальтовое подбрюшье Монреаля. Наверху зевал и потягивался пробуждающийся город. Мимо со всех сторон проносились стены туннеля Виль-Мари, такие же серые, как и мое настроение.

На Квебек обрушилась редкая для весны жара. Когда я около полуночи пришла домой, термометр на балконе все еще показывал восемьдесят с лишним по Фаренгейту, а в квартире, казалось, было девяносто по Цельсию.

Кондиционер безучастно отнесся к моему желанию ночной прохлады. Десять минут я щелкала кнопками, колотила по нему и ругалась, но безуспешно. В конце концов, потная и злая, открыла все окна и свалилась в постель.

Так же безучастны к моим желаниям оказались и уличные мальчишки. С десяток их праздновали вовсю у заднего входа в пиццерию в десяти ярдах от окна моей спальни. Мои крики нисколько не умерили их пыл, как и угрозы и проклятия.

Я плохо спала, ворочалась под мокрыми простынями и то и дело просыпалась от смеха, песен и диких воплей. Рассвет встретила с жуткой головной болью.

Бюро коронера и лаборатория судебной медицины находятся в тринадцатиэтажном сооружении из стекла и бетона к востоку от центра города. Учитывая, что большую его часть занимает полиция провинции Квебек, или сюрте де Квебек, его десятилетия называли зданием СК.

Несколько лет назад правительство Квебека решило вложить миллионы в охрану правопорядка и судебную медицину. Здание отремонтировали, и расширившаяся лаборатория переехала с пятого на двенадцатый и тринадцатый этажи, где раньше была тюрьма временного содержания. На официальной церемонии башня вновь возродилась под именем здание Вильфрид-Дером.