Нотариус водрузил на нос очки, и каждый замер с мечтами о богатстве и трепетной надеждой в душе. Однако большинство присутствовавших испытало жестокое, а главное — неожиданное разочарование, если не шок. Все свое движимое и недвижимое имущество Зинаида оставила совершенно постороннему человеку — Василию Степановичу Панюшкину и его наследникам, в том числе по иронии судьбы и Владику, который хоть и не убивал секретаршу, но при сем акте присутствовал, о чем, к счастью, никто не знал.

Такому решению завещательницы поразились не только возможные претендентки, но и все жители поселка, потому что с бывшим милиционером секретаршу ничего не связывало, кроме соседства да давней обиды. Даже сплетен не было. Какой смысл отписывать ему добро? Тем более что Панюшкин намного старше — не могла же Зинка предвидеть свою скорую смерть? А тут и сам Васька неожиданно помер, значит, наследство переходило к Капитолине. Все перепуталось.

Вот жизнь! Сегодня одно, а завтра — все иначе, и никто не знает как.

Капа, с ее практической сообразительностью, смекнула, что дело нечисто и неугомонный муж свои похождения ловко скрывал. Она закусила губу и выставляться на позор не пожелала. Васька был настоящий мужик, хоть и похабник, а Зинка, конечно, сволочь, но барахла у нее навалом, одна жилплощадь по нынешним временам — целое состояние. Недавно был шикарный ремонт, окна пластиковые стоят, кондиционер, хрусталя не меньше, чем у Капы в собственном шкафу. Квартиру надо продать Наталье Петровне, которая на старости лет удумала с мужем развестись и насовсем остаться в Хосте. Почто ей одной трехкомнатная? Чудачка! И чего взбрыкнула? А облизывала муженька, словно мамка теленочка. Может, еще передумает. Но вот ключи от нее на зиму, как Зинка, Капа брать не станет. Васька — тот взял бы, а она — нет, ей своих забот хватает. Мокрухина, которая все замечает, уже спросила, почему, мол, к Шапошниковым совсем ходить перестала? «А зачем мне? — отрезала Капа. — Я теперь не беднее их». Кстати, квартиру армянки лучше не продавать, а сдавать, доход постоянный и солидный, хоть в Москву в купейном вагоне езжай. Капа никогда в столице не была, только мечтала. Это Васька, шелапут, везде ездил, словно у него шило в заднице, а ей времени и денег недоставало. Теперь всего хватит.

Вдова еще немного поприкидывала туда-сюда, как на деревянных счетах — косточка вправо, косточка влево, плюс, минус, — и простила обоих, и мужа, и Зинку. Капитолина Панюшкина теперь душевная, потому что богатая, внуки обеспечены и не надо больше корячиться на чужих людей. Если же доведется встретиться на том свете, она и Ваське, и его полюбовнице все, как есть, выскажет, а подвернется возможность — и накостыляет, несильно, для порядку, чтобы много о себе не воображали.

Она вернулась к прерванным делам, которых всегда было невпроворот, а со смертью мужа даже прибавилось. Надо наследство оформить, заказать ему и армянке по хорошему памятнику, да и себе местечко возле Василия подготовить: кто знает, найдется ли потом у родственников копейка для бесполезной старухи? Зинкину мать Мокрухина советует в Дом престарелых устроить на те крохи, что ей по завещанию причитаются. А совесть? Нет. Придется сиделку нанять и самой иногда заглядывать, как же иначе. Деловая была секретарша, а обмишурилась, не учла, что прежде матери на тот свет отправится, иначе бы завещание на Сероповну написала, это ясно. Васька тут сбоку припеку. Так что в первую очередь надо уважить Зинку и старуху, а потом свои задачки решать. Самая первая: дочка с мужем в Хосту переедут — давно мечтают, уже пенсионеры. Потом Владику, когда жениться надумает, — красивую свадьбу сыграть. У нее-то с Василием после загса на столе бутылка портвейна стояла да полбатона вареной колбасы, раздобытой по блату. А ведь хорошо праздновали, всем бараком! Смеялись и пели, пока не осипли, Васька, черт, целовался, как заполошный. Не жратвой, чем-то другим люди счастливы были. Но нынче так не принято, невесте подавай платье, как в модном журнале, и ресторан, а вместо подарков — деньги в конвертах. Ладно, сделаем. Внучки подрастут — им тоже хорошее приданое надо заготовить. Ну и все. Можно не вскакивать затемно, не бежать на работу, не сгибаться над грядками до огненных кругов перед глазами, не стирать в корыте простыни для постояльцев, а остаться одной в своей комнате и лежать, ни о чем не думая. Словом — отдыхать.

И Капа устремилась к своей, такой простой и естественной, но почему-то все время ускользающей мечте.

Гибель Зины, а вслед за нею и смерь Панюшкина произвели на Шапошниковых тягостное впечатление. Они никак не могли смириться с подобной нелепостью. Случившееся на всем поставило свою печать. Казалось, умерло само время, в котором они жили все вместе, и в мироздании образовалась дыра. Просыпаясь, Шапошниковы непроизвольно прислушивались к звукам, доносившимся со двора, но тщетно: смех и звонкий тенор Василия, препиравшегося с Мокрухиной или во всю глотку желавшего соседям доброго здоровья, больше не нарушали предутреннюю тишину. Хоста словно лишилась голоса. А может, и еще чего-то более существенного, что трудно выразить простыми словами, а высокопарные выражения и с живым Васькой, и с памятью о нем сочетались плохо. Однако оба супруга соглашались безоговорочно с тем, что умер бывший милиционер правильно, в соответствии со сложившейся обстановкой. Невозможно представить этого живчика несчастным, больным или дряхлым, с палочкой в руке.

После двойной драмы Владимир Петрович и Наталья Петровна разговаривали между собой непривычно тихо, старались быть внимательными друг к другу и избегать обидных слов.

Близилась зима, вода в море резко похолодела, начались штормы. Наталья Петровна надевала ветровку и часами гуляла у кромки воды, оглохшая от грохота волн. Порывы ураганных вихрей рвали косынку с головы и так забивали легкие, что становилось трудно дышать. Незыблемое величие природы навевало мысли о вечности. Хорошо бы распорядиться, чтобы урну с прахом бросили в Черное море — водная стихия ей ближе других. Только непонятно, кто выполнит просьбу. Напрасная мечта.

Тротуары были засыпаны отжившей листвой. Дворники, выходившие на работу два раза в день, не успевали собирать весь этот осенний хлам. Потом зачастили дожди, но Шапошников, против обыкновения, об отъезде не напоминал. Что-то в нем переменилось, а что — Наталья Петровна уловить не могла. Она сама, всегда с восторгом встречавшая смену времен года, каждое из которых несло свою неповторимую красоту, испытывала безотчетную грусть. Глядя из окна спальни, сказала с беспокойством:

— Кипарисы напротив дома засыхают, а новых подсадить некому. Эти росли полвека. Следующих мы уже не увидим. А всего сто пятьдесят лет назад здесь жили убыхи, они…

— Принеси мне, пожалуйста, стакан яблочного соку, — перебил пианист, но, увидев глаза жены, спохватился:

— Извини. Я слышал: убыхи, некому посадить и мы ничего не увидим. Это печально. Но я хочу соку.

Наталья Петровна поглубже запахнула халат и перевязала пояс: похудела, что ли? И вдруг так явственно ощутила вокруг себя пустоту, что по спине пробежал холодок. Жизнь прожита. Не повторить. Не исправить. Надо следующей весной посадить напротив серебристый тополь — легко приживается и быстро растет, за три года вымахает до окон. Его листья всегда сильно шумят на ветру.

В раздумье она склонила голову к плечу, постояла немного и пошла на кухню за соком.

Месяц спустя, когда здоровье пианиста полностью восстановилось, супруги вместе отбыли в Москву. Тема развода больше не поднималась. Квартиру в Хосте они тоже не продали и правильно сделали — все меняется слишком быстро и кто знает, что будет с нами завтра?