Впрочем, мечта о личном транспортном средстве с некоторых пор по притягательности уступала страсти, которую он испытывал к женщине. Это тоже была мечта, и звалась она Зина. Держать ее за руку — наслаждение невыразимое, необъятное. Остальное могло и обождать. Плотские желания мельчали и растворялись в этом блаженстве. Зачем спешить?

— Зина, — сказал поселковый стратег.

— Чего?

— Ничего. Зина, — повторил Василий и зажмурился.

Зина — сладостное сочетание звуков. По сравнению с этим именем другие мало что выражали. Он не хотел придавать смысл ненужным словам, пускай смысл будет сам по себе. Молча приложил к губам маленькую женскую ладошку. Секретарша просияла от неожиданности. Она не знала, что Васька научился этому у Шапошникова, который на видео после концерта обязательно целовал руку первой скрипке.

— Завтра вечером встречу.

Василий покидал квартиру на пятом этаже в полном смятении чувств и непривычной задумчивости. К Зине его тянуло неудержимо, тянуло помимо воли, вопреки собственному эгоизму и заведенному порядку вещей. В этом влечении все выглядело странно. Головокружительная сладость от душевной близости вовсе не требовала немедленного обладания телом, всегда чуточку стыдного и греховного. Эта бестелесность и неконкретность приближала Васькины переживания к разряду мечты, не похожей на прежние, мечты самой высшей пробы, поскольку в ней напрочь отсутствовала материальная составляющая. Наверное, именно такую мечту называла хрустальной Наталья Петровна. Но, как в настоящей мечте, на недоступной ее глубине сквозило хрупкое зерно несбыточности. Василий гнал от себя сомнения и старался меньше думать. Не думать было легко. И жизнь опять делалась прекрасной.

Панюшкин регулярно встречал Зину у входа в парк, а потом и к матери стал захаживать. Ашхен Рубеновна вела себя так, будто никогда прежде Ваську-милиционера не видела, а может, у нее после инсульта память повредилась. Старухе он страшно нравился — веселый, не курит, а рюмочку пропустить не дурак! Они прекрасно ладили, больная его не стеснялась, позволяла ворочать себя в постели, менять белье, сажать на «трон». Как и обещал, он соорудил инвалидную коляску, разобрав велосипед Генки-каменщика, пока тот спал, напившись вдрызг. Генка так никогда и не узнал, куда делись колеса и передача. Коляска отлично вписывалась в узкий коридор и имела такую маневренность, что въезжала прямиком в ванную комнату. Восторгу обеих женщин не было предела.

Мастерство всегда вызывает доверие. Ашхен сказала:

— Ты не гляди, что Зинка при месте, одевается хорошо и за собой следит. Женщине мужик нужен, уж поверь старухе. Девочка она добрая, беззащитная. Ты ее жалей и люби крепче.

По-видимому, мамаша считала, что он — новый муж дочери. Васька старуху не разубеждал. В завтрашний день загадывать не привык — как будет, что будет и будет ли? Главное, радоваться тому, что есть: Зина проявляла к нему благосклонность, а жена ни о чем не догадывалась.

Однажды вечером Василий встретил секретаршу в парке охапкой собственноручно выращенных роз, для конспирации завернутых в газету. Дома Зина поставила цветы в вазу и, любуясь, подумала: «Спятил мужик. Или я спятила?» Еще месяц назад скажи ей кто-нибудь подобное, только посмеялась бы. Мать с детства учила: никто не знает, где добро, а где зло. Может, Господь послал ей отдохновение за перенесенные мытарства? В лице Панюшкина. А почему нет?

Зина лукаво, совсем как раньше, улыбнулась сама себе. И, почувствовав на лице забытую плутовскую улыбку, рассмеялась легко и свободно. Регулярно мыться Василий уже привык, если приучить его чистить зубы — будет не хуже других. С таким не стыдно и по Платановой вечером пройтись. Капу ей не жалко, терять мужчин — удел женщин. Уж если она, Зина, пережила потерю Черемисина, красавца и лучшего полузащитника «Локомотива», утрату мента на пенсии Капа переживет. Но родной поселок — точно не простит. Ссориться с друзьями и знакомыми ради непоседы и пьяницы? Она еще с ума не сошла.

Зинаида рассуждала здраво, логично, но вопреки этому продолжала вечерами приводить мужчину к себе домой. Пока тайно.

По воскресеньям, когда Капа торговала возле магазина парниковыми овощами, Василий с секретаршей уезжали на маршрутке за Кудепсту, купаться на диком пляже, где нет опасности встретить хостинских знакомых. Увидев своего кавалера в сатиновых трусах, она сначала рассмеялась такому ретро, потом поразилась крепости и молодости его тела, словно седая голова с морщинистым лицом принадлежала другому человеку. Глядя на крутые ягодицы, обычно скрытые под старыми бесформенными штанами, она испытала гордость собственника, который не ошибся в выборе.

Они как дети резвились на мелководье до посинения, отогреваясь на горячих камнях. Капли морской воды высыхали под солнцем, оставляя на теле матовые пятнышки соли, и Вася, жмурясь от удовольствия, слизывал ее с женского плеча. Он с трудом отводил взгляд от полных коротких ног, от роскошных грудей, норовивших выскользнуть из купальника. Чтобы не обнаружить желание, топырившее трусы, приходилось опускаться на гальку вниз животом. Он смеялся без причины, без намеков, просто потому, что приятно лежать рядом. Она его не торопила. Ей тоже было хорошо, а будет ли лучше потом — неизвестно. Близость принесет много проблем, проблемы требуют разрешения, а так хотелось беспечной веселости, почти совсем позабытой.

Зина купила Панюшкину красивые аккуратные плавки. Подарок пенсионеру понравился: он не стеснялся природных доспехов, туго обтянутых шелковым трикотажем. Бог следит за равновесием — ума чуток не доложил, значит, в другом месте расщедрился. Плавки имели и ряд практических преимуществ. Раньше, окунувшись в море пару раз, он отжимал сатиновые трусы и прямо на них напяливал брюки. Мокро и противно, поэтому и купаться не любил. Теперь другое дело! Плавки мгновенно высыхали на солнце. Полотенце он не брал, пользовался Зининым, чтобы не вызывать дома лишних подозрений.

Василий так полюбил плавки, что жаркими днями щеголял в них по квартире.

— Срам! — кричала Капа. — Это чой-то за новости? Вырядился! Почем брал?

— Не помню.

Капа не поверила — нельзя не помнить, сколько плачено. Васька всегда был с закидонами, но тут что-то другое. Однако наблюдать да сопоставлять — у нее времени нету.

— Ты не балуй, — сказала она на всякий случай, ничего конкретного не имея в виду.

Васька почувствовал, что краснеет, и нагнулся, подбирая с полу невидимую соринку. Понял только — вести себя следует осторожно, не то и Зину потеряешь и сраму не оберешься. Капа — заполошная, со злости и ножом пырнуть способна. Поэтому однажды после десяти вечера он позвонил в дверь Шапошниковых.

Наталья Петровна уже лежала в постели с книгой, она всегда читала на ночь что-нибудь трогательное, создающее мечтательное настроение, например, Тургенева.

— Почему ты не интересуешься современной литературой? — спросил как-то Владимир Петрович.

— Потому же, почему не смотрю наших сериалов. Тут мне знакомая библиотекарша дала по блату последний национальный бестселлер.

— Ну, и как?

— Затрудняюсь сформулировать. Наверное, чтобы написать такое, нужен большой талант, но чтобы прочитать — еще большее мужество. У него в голове винегрет из вполне съедобных продуктов, но нельзя же съесть пятьсот страниц одной закуски?

Сегодня, когда раздался звонок, Наталья Петровна наслаждалась «Песнью торжествующей любви». Вставать, надевать халат ей не хотелось.

— Кто бы это мог быть так поздно? — спросила она мужа, который сидел в другой комнате перед телевизором.

— Посмотри сначала в глазок, — откликнулся Шапошников, напоминая таким образом, что открывать двери не входит в его обязанности.

Пришлось идти. Оказалось — Панюшкин. Даже не извинившись, он произнес скороговоркой:

— Я сказал Капе, что играю с Владимиром Петровичем в шахматы, а буду по вечерам у Зины. Если что, вы меня покройте.