На другой день Панюшкин возвратил утюг и принес большую сочную грушу в кармане безразмерных штанов. Под глазом красовался фингал.

Зная крутой нрав Капитолины, Шапошников расхохотался:

— На шкаф ночью наткнулся? Засветло возвращаться надо, Ромео.

Васька, сосредоточенно расставляя шахматные фигуры на доске, буркнул:

— Какая-то она на старости лет неуживчивая стала. Ревновать вздумала. С чего? Твои — белые.

Сделали по нескольку ходов, и Шапошников, уверенно развивая ферзевый гамбит, вернулся к прерванной теме:

— Выбор жены — дело тонкое. Или она должна быть такой тупой, чтобы не замечать твоих шалостей, либо настолько мудрой, чтобы их прощать. Удобную любовницу найти еще сложнее, самые подходящие — хористки или танцовщицы кордебалета, жаль, в вашем захолустье не водятся. Талант им не досаждает, а ум и стыд примерно в равной пропорции и в большом разведении.

Наталья Петровна, которая, как думал Шапошников, спала после обеда на балконе, внезапно подала голос:

— Тебе-то откуда известно? По личному опыту? Или это обобщенное мужское знание?

Прежде Наталья Петровна обходила подобные темы — мало ли что может обнаружиться, слово ненужное в азарте в ответ вылетит, потом не вернешь, а оно все испортит. Но в нее будто бес вселился, к тому же она злилась — не могла простить себе вчерашнего разговора с Капитолиной.

Реплика прозвучала так резко, что Василий почувствовал неловкость и невольно втянул голову в плечи. Жене пианиста жест показался обидным, хотя нового тут не было ничего — находиться все время рядом со знаменитостью, пусть и бывшей, не большой подарок, а если начистоту, то и вовсе наказание. Даже примитивный Панюшкин видит ее униженное положение.

Замечание жены нисколько не смутило Шапошникова, скорее развеселило.

— Вот видишь, друг Горацио, — ободряюще подмигнул он Ваське, — женщины — это тебе не шахматы. То, что утром подчинялось твердому закону, после полудня, может случиться, не управляется ничем. Женщины — фигуры многозначные и ведут себя на игровом поле непредсказуемо. Но куда деваться? Мы обречены Создателем, разделившим нас по половому признаку. Кстати, несправедливо атрибуты этих признаков считать срамными. Дырка в носу или в ухе — это нормально, а в противоположной части тела — неприлично и требует завесы. Издержки цивилизации: в Древнем Риме фаллосу поклонялись и устраивали в честь детородного органа праздники и шествия, а огромный член из глины или камня, укрытый дорогой тканью, несли на носилках, как теперь статую Богоматери во время крестного хода.

Панюшкин недоверчиво хмыкнул и взял белую королеву: за разглагольствованиями партнер проглядел простую комбинацию.

Как обычно, партнеры ограничились пятью партиями, растянувшимися на два часа. После вчерашнего предательства по отношению к Василию он сам вызывал у Натальи Петровны смешанное чувство вины и досады. К тому же она ревновала: муж так увлеченно разговаривает с неграмотным мужиком, словно ее здесь нет. Она нервничала и пересолила жареные баклажаны с помидорами. Пришлось добавить рису и сбегать в магазин через дорогу за свежей сметаной. Дождавшись, когда сосед наконец уйдет, спросила мужа несколько взвинчено:

— Зачем ты рассуждаешь с ним о вещах, которые ему недоступны? Или полагаешь, он способен мыслить, как мы?

— Ну, как ты — по меньшей мере. Он ведь в шахматы играет, а ты в них ничего не соображаешь.

— Приноровился оскорблять меня безнаказанно. Всему есть предел.

— Кроме человеческой глупости. Мы сегодня ужинать будем?

В словах мужа проскользнула неприязнь. Наталья Петровна пожалела, что не совладала с эмоциями. Что бы она о себе ни воображала, кумир оставался кумиром, ничто не могло свергнуть его с пьедестала, тем более слова.

— Да, конечно. Сейчас.

И пошла на кухню, следуя указаниям волшебной палочки опытного дрессировщика. Более того, она решила исправить впечатление от разговора, поскольку не выносила натянутых отношений. Несомненно, он тоже жалеет о сказанном, но мириться не станет, ожидая первого шага от нее.

Баклажаны удались. Шапошников ел без комментариев. Наталья Петровна решила, что момент выбран удачно.

— Ты извини, — сказала она. — Разучилась сдерживаться. Нервы. Так вышло, что я не смогла реализоваться как личность, отсюда — этот зуд провороненной значимости, которой не было.

— Была. Каждому обязательно дается шанс. Но лишь один раз в жизни. Промахнулся — и слился с толпой.

— А ты — выше толпы, — сказала она, изо всех сил сдерживая наново подступающее раздражение.

— Правильно. Талант — очень жестокая вещь.

Он был спокоен, даже доброжелателен — после вкусного ужина.

— Ну, и в чем же было мое предназначенье? — спросила Наталья Петровна не без иронии.

Шапошников удивленно поднял брови.

— Ты свой шанс использовала на сто процентов — стала моей женой. Разве не так? Или с твоим характером и отсутствием способностей выше средних ты надеялась со стула библиотекаря пересесть в кресло министра культуры? Никакой ущербности в тебе нет. Просто всякий человек несет в себе тайну личности, возможно, очень простую, но она его мучает. Ты, например, знаешь, о чем думаю я?

Поворот темы Наталью Петровну насторожил. Свои догадки она предпочитала держать при себе — в сложных ситуациях они давали возможность маневра. Ответила нехотя:

— Почти.

Он улыбнулся каким-то своим мыслям.

— А я вот не уверен, что постиг тебя абсолютно. Во всех проявлениях живого и неживого больше тайного, чем явного.

На что он намекает? В чем ее подозревает? Подобный разговор ничем приятным не закончится, потому она воскликнула в сердцах, даже ладошкой по столу слегка прихлопнула:

— Ну, и глупо! За столько лет пора бы разобраться!

— Не в годах дело, Тата. Душа никогда не открывается до конца, такая у нее конструкция.

Он привычно, пусть и мягко, возводил между ними преграду: «Кто ты, а кто я!» Так вот к чему клонит! И она опять не удержалась:

— Это свойство твоей души, которую ты слишком высоко возносишь, а на самом деле просто не любишь людей!

Наталья Петровна произнесла это с обидой, словно хотела сказать: «Ты не любишь меня».

— Каких? Абстрактных людей не существует, как не существует абстрактной любви. Если только к Богу. Но Бог — не человек. Есть немцы, французы, папуасы, пигмеи, которых я не знаю, потому и любить не могу. А что касается соотечественников… В них я тоже плохо разбираюсь. Но, чтобы не обольщаться на сей счет, достаточно почитать Шаламова или хотя бы позднего Горького. Конечно, русские всегда жили в скотских условиях, что рождает скотскую психологию. Умиравшие за идеалы коммунизма не вызывали у меня сочувствия, но они все же симпатичнее тех, кто убивает друг друга из-за денег.

Наталья Петровна вздохнула и понесла на кухню грязные тарелки. В отличие от мужа, она не была способна причинить боль любимому человеку, но мстительно подумала: с некоторых пор его наволочки и полотенца пахнут старым салом, изжитым телом и, возможно, смертью, о которой он постоянно толкует. Но главное — этот запах ей неприятен. Муж об этом не знает, а она брезгливо морщит нос, закладывая грязное белье в машину. Отмщение не обязательно нуждается в гласности.

И не важно, что за нее заступилось время. Время, которое внутри нас. Пока мы маленькие, оно тянется медленно, и так хочется поскорее сделаться взрослыми. А когда вырастаем, мужаем, потом дряхлеем, время бежит все быстрее и быстрее, пока не окажется там, где его уже не видно. От старости Шапошникову не поможет ни бронежилет былой славы, ни услужливая жена. Наконец-то пятнадцать лет разницы оказались кстати.

Ходом своих мыслей Наталья Петровна осталась довольна и даже снова пришла в хорошее расположение духа.

Как ни противился Панюшкин природе, порог желаний с каждым свиданием медленно, но неуклонно повышался. Его мечта чудесным образом обрастала плотью, воображаемые артерии и вены, совсем как настоящие, наполнялись условной кровью, вскипающей от возбуждения. Сначала его устраивало просто находиться в комнате у Зины, потом — сидеть рядом, держать маленькую руку в своей. Однажды он погладил ей колено, и она не заругалась. Он начал пристраиваться поближе, поплотнее, чтобы ощущать живительное тепло ее тела.