Теперь он спал днем, а по ночам бегал вокруг своей красотки, изо всех сил стуча ногами и хлопая руками, чтобы не околеть. Вспоминал архангельское село, по макушку занесенное зимой снегом — одни трубы торчат, но из труб шел дымок, избы топились так крепко, что дома от жары в исподнем ходили: чего другого не было, а дров хватало. Пора бы съездить, гостинцев южных отвезти. Кто там еще живой? Пусть порадуются терпкому запаху и сладости фруктов, рубиновым зернышкам гранатов. Орехов тоже надо прихватить — хорошо пощелкать мелкий лесной фундук пустыми зимними вечерами, когда никакого дела уже нет, только жена одиноко томится на лежанке.

Опять заявлялся таможенник и опять ушел ни с чем. Панюшкин жил подаянием, больше пил, чем ел, потому что хлебнуть из горла некоторые водители давали из жалости, а закусить — не всегда. Отощал и, наверно, завшивел бы, когда б не привычка тела к редкому мытью. Потом наступили настоящие холода, прошел снежок, который быстро растаял, но в воздухе запахло морозцем. Стекла покрылись тонкой пленкой инея. Спать Василий не мог от холода и из боязни больше не ощутить себя живым или, точнее, полуживым. Из машины выходить перестал — внутри немного надышано, а снаружи совсем стыло. Ни шевелиться, ни тем более думать сил уже не было. Только твердил мысленно как молитву: Капа, скорей, Капа, помираю. Накануне холод терзал его даже больше голода, но под утро, как ни странно, горе-перегонщик притерпелся, перестал чувствовать боль в ногах, и стало его неудержимо клонить то ли в сон, то ли в морок.

Кто бы поверил, но Василий никогда в жизни не видел настоящих снов, так, изредка, мелькнет какая-то муть без смысла, начала и конца. А сейчас пред ним разворачивались удивительные цветные картины, похожие на осуществленные мечты: путешествия по раскаленным пустыням на шикарных заграничных вездеходах, горы дымящейся снеди на столах, расставленных через каждый километр пути, горячие руки женщин, между ласками гулко открывающие для него золотистые банки с немецким пивом. Когда он лежал на мягких подушках, сытый и потный от еды и жары, из-за бархатной портьеры вдруг вытянулись знакомые Капины пальцы, они сорили деньгами. Желанные зеленые бумажки завораживающе кружились, словно сорванные ветром листья. Но тут одна красотка стала изображать танец живота, и Василий не мог оторвать глаз от нежного теплого пупка с бусинкой, делавшего круговые движения. Потом догадался поднять голову и встретился с черными глазами молодой Зинаиды, призывно сверкавшими из-под длинных ресниц. Мама моя родная — есть же на свете счастье!

Панюшкин лежал в забытьи и чудесные видения провожали его в иной, менее жестокосердный мир, в мир нежности и любви.

Капитолина ворвалась в таможенный пункт, бросила облезлую клеенчатую сумку на стол и набросилась на дежурного как злая осенняя муха.

— Куда маво Ваську, пьянь дурную, подевали?!

— Женщина! Покиньте помещение, здесь посторонним находиться не положено!

— Ааааа, так вы все тут заодноооо! Водку вместе хлещете! — завопила Капа и бросилась с кулаками на лейтенанта.

— Мы за ним глядеть не приставлены, — отбивался дежурный. — Да он, поди, давно окоченел: целый месяц в холодном автомобиле, без жратвы. Ему давно предлагали машину продать и домой возвращаться.

— Не окоченеет! — рявкнула Капа. — С Севера он, от холоду только злей становится!

Она сложила из натруженных подагрических пальцев выразительный кукиш и показала таможеннику:

— А это тебе заместо машины!

Потом вспомнила слова, которые велела выучить наизусть Наталья Петровна, и добавила:

— А ежели с Васькой что случилось — ответите по всей строгости закона!

Лейтенант отпрянул, и Капа воодушевилась еще больше.

— А! То-то! Испугался? По всей строгости закона! — визгливо повторила она магическую фразу и стукнула железным кулачком по столу, чуть не проломив фанерную столешницу, а потом снова попыталась прихватить дежурного за воротник.

В заварухе участвовала вся утренняя смена. Наконец, старую женщину оттащили и с помощью начальника участка в ситуации разобрались.

— Дмитриев, где этот нищий на желтой «Судзуки»?

— Да я его, товарищ капитан, уже дня три не видел. Может, помер.

— Я тебе дам — помер! — тихо, но грозно произнес капитан. — Только трупов нам не хватало!

Начальник смены самолично, под руку, вывел скандалистку на крыльцо и показал пальцем:

— Глядите, мамаша, во-о-он его машина стоит. Дрыхнет, наверное, ваш благоверный.

Без очков она еле различила вдали сизый от изморози маленький автомобиль. Вся ее бравада пропала.

— Я тебе не мамаша, сучий сын, — сказала Капа вдруг занемевшими губами, судорожно сглотнула и на неверных ногах пошла через заснеженное поле.

Таможенники, не будучи ни в чем уверенными, на всякий случай решили понаблюдать развязку со стороны.

Вблизи желтенькая, как цыпленок, легковушка показалась Капе совсем жалкой. «И из-за этой пиздюшки, прости Господи, столько возни!» — подумала она, однако расстраиваться по такому мелкому случаю не стала, рано — еще не ясно, какие гостинцы впереди. Сквозь промерзшее стекло видно было плохо, но водителя в машине точно не было. От неожиданности женщина опешила и глянула в глубину: на заднем сиденье, в углу, слабо просматривался грязный куль, из которого торчал родной нос, неподвижный и белый, словно неживой. Она подергала за ручку — дверь закрытая изнутри, не поддалась, тогда Капа постучала костяшками пальцев в окно — куль не шевельнулся. Завопив от ужаса, она стала лупить по кузову ладонями.

— Кончай хулиганить! — простуженно просипел с трудом очнувшийся Панюшкин. — Машину попортишь!

И сам себе удивился, что живой. Нажал кнопку задней двери, в которую ввалилась замотанная в пуховый платок Капа. Воздушная мечта Василия из обморочного сна обретала черты реальности. Он издал слабый стон:

— Закрой, выстудишь помещение. Чего так долго? Тебя только за смертью посылать. Деньги привезла?

— А ты думал, на тебя, идиота, смотреть приехала? Две тысячи.

— Долларов? — проблеял Васька, окончательно приходя в сознание.

— Нет, груш сушеных!

— Недострой, что ли, продала? — опасливо поинтересовался Панюшкин, и душа его провалилась в пятки от подобной перспективы — чем же тогда расплачиваться за желтенькую милашку? Жена денег на машину не даст, хоть зарежь.

— Счас, дурья твоя башка! Кредит под землю в банке взяла. За перегон с Арчила получишь — верну.

— Ну, Капа, — искренне восхитился Васька, — у тебе голова, что государственная дума!

— Говно твоя дума. Там одни ловкачи и жулики пригрелись, а у меня все по закону. Мозги на месте, — она постучала себя по голове. — Не то, что у тебя — пустая коробка! Бизьнесьмен сраный! Чуть Богу душу не отдал, сиротой меня не оставил! На, хлебни, а то застыл, как сосулька.

— Мне бы пожевать.

Капа отломила кусок пирога с жареными баклажанами, что брала в дорогу, да недоела. Василий весело зачавкал, время от времени прикладываясь к поллитровке.

— Совсем другое дело! Молодец, жена! Ты знаешь, я эту крошку… — Капа округлила глаза и поглядела на мужа, как на помешанного. Он пояснил: —…в смысле — машину — хочу себе оставить. Кто знает, может, Арчил меня больше не пошлет или у него обстоятельства изменятся.

Капа даже подскочила на пружинном сиденье.

— Зачем тебе машина? Куда ездить-то? На другую сторону улицы? Таксистом не заделаешься, я тебя как облупленного знаю. Там вкалывать надо, а ты привык на фу-фу. Лучше деньгами возьми, деньги всегда пригодятся.

Когда доводы иссякли, Капа поджала тонкие губы:

— Горбатого могила исправит!

Теперь разозлился Панюшкин:

— Куда тебе деньги? Ковры моль жрет, занавески три раза в год меняешь, колбаса на столе каждый день. На жизнь нам пенсии хватает. Мне машину надо.

Помолчал и добавил проникновенно:

— Мечта такая, Капа.

Капа тяжело вздохнула. Она устала. Последний месяц ей нелегко достался. Сказала севшим голосом: