Немного кружилась голова. Аргайл нашел место, откуда открывался великолепный вид на Флоренцию, и решил поразмышлять. Пока это были лишь предположения, попытки следовать за ходом мысли Буловиуса, но появилась ниточка, за нее можно уцепиться. Теперь надо сходить в галерею Уфицци, посмотреть рисунок, о котором упоминал Буловиус.

Аргайл сел в машину и двинулся дальше, в деревушку Поджио-ди-Аморетта, притулившуюся на вершине холма в пятнадцати километрах от Флоренции и примерно в трех — от виллы «Буонатерра». Приехав на место, он понял, что заблудился. Деревня другая. Тоже на холме, маленькая и симпатичная. Дверь церкви в романском стиле была маняще приоткрыта: заходи и смотри, — а напротив — малюсенький ресторан, где пожилой хозяин застилал на столики чистые, хорошо отглаженные льняные скатерти в ожидании посетителей, которые неизвестно откуда должны появиться.

Настроение у Аргайла поднялось. Часы показывали одиннадцать сорок пять, и майское тепло еще не успело сильно прогреть воздух. Издалека доносилось мерное тарахтение трактора. Глаз радовали аккуратно подрезанные виноградные лозы. Глупо находиться в Италии и отказывать себе в наслаждении ее красотами. Чего раздумывать? Тем более что, наверное, всего во второй раз за десять лет он дышал таким чистым воздухом. Не то, что в Риме.

Аргайл вылез из машины, дружески кивнул хозяину ресторанчика, узнал, что обед будет через полчаса, и направился в церковь, откуда вышел в полном умиротворении. Прекрасные скульптуры, восхитительный запрестольный образ. Как обычно в подобных случаях, Аргайл с легкой тоской подумал, что был бы по-настоящему счастлив, если бы жил в Тоскане, ну, например, в 1280 году. Он работал бы каменщиком (самая престижная тогда специальность) и строил церковь.

Бокал холодного вина, домашние спагетти, кусочек телятины и две чашки кофе очень понравились Аргайлу. Он поболтал с хозяином, у которого не было особых дел, потом с его женой, приготовившей еду. Затем просто посидел, понаблюдал. Вот мимо прошла коза. Очень интересно.

Аргайл задремал. Как часто бывает, думал, что на минутку, а с трудом разлепил глаза, когда часы на колокольне пробили два раза. Бросил взгляд на свои часы. Боже, четверть третьего! Катастрофа. Он позвонил Флавии предупредить, что вернется поздно. Она не ответила, пришлось оставить сообщение.

Аргайл потянулся и неторопливо зашагал к машине, чтобы проехать оставшиеся несколько километров до Поджио-ди-Аморетта.

Рассуждения, которые привели его сюда, были более или менее здравыми. Ему удалось дозвониться в Уэллер, деревню в Норфолке, откуда родом Мэри Верней. Ему сказали, что скорее всего она сейчас в Тоскане. Там у нее дом. Где именно, к сожалению, неизвестно. Аргайл вспомнил слова Стоунхауса, что во время заварушки с кражей картины на вилле «Буонатерра» она жила в деревне Поджиоди Аморетта. К тому же Мэри сама недавно по телефону подтвердила, что хотела бы жить в своем доме. Кстати, она свободно говорила по-итальянски.

Аргайл окончательно утвердился в своем решении ехать, когда обнаружил в телефонной книге синьору Верней.

Он вышел из машины, осмотрелся. Вверх по крутому склону поднималась неширокая каменистая дорожка, по которой лучше было пойти пешком. Метров за триста он разглядел на маленькой веранде Мэри Верней в широкополой шляпе. Миновав еще сто метров, он увидел, что она не одна.

Аргайл чертыхнулся. Идти ему туда расхотелось, хотя причина до конца понятна не была. Он постоял несколько минут, переминаясь с ноги на ногу, обдумывая ситуацию, затем развернулся и двинулся обратно.

Дело в том, что он испытал почти забытый восторг, когда перед ним неожиданно открывается некая истина. Такое случилось с ним лишь однажды, и Аргайл тщетно надеялся пережить это снова. Давным-давно он купил картину, пейзаж с несколькими танцующими на переднем плане. Холст был старый, грязный, дешевый. Он отдал его отреставрировать, разумеется, недорого, а забрав из мастерской, поставил в угол, чтобы Флавия не задела картину ногой, и забыл. Прошло много времени, и как-то утром он вдруг глянул на нее и затрепетал от восторга. Потому что поза одной из девушек, весело танцующих под ярким солнцем, была ему знакома.

Несомненно, это Сальватор Роза [8]. Аргайл был в этом уверен, словно видел художника за работой. Автор не особенно выдающийся, картину ни в коей мере нельзя отнести к шедеврам, и никакой материальной выгоды она ему дать не могла. Аукционеры и коллекционеры живописи требуют бумажных подтверждений, прежде чем признать за какой-то картиной солидное авторство. Но для Аргайла все это было не важно. Он наслаждался открытием. Тем, что ему чудом удалось сопоставить набросок женщины, танцующей под аккомпанемент лиры, который он когда-то видел, с той, что изображена на этой картине. Высоко поднятая рука, наклон головы, голубая накидка.

С картиной, висевшей в квартире Боттандо, к сожалению, такого не произошло. Впервые взглянув на нее, Аргайл не испытал ничего, кроме любопытства, а посмотреть еще раз возможности не было. И вот сейчас оно пришло, когда он издалека увидел эту уже немолодую женщину на веранде, повернувшую голову к гостю. Может, характерный поворот головы или движение руки, достойные кисти Розы, или игра света и тени, создающая великолепный, почти импрессионистский эффект, подсказали ему, что чувствуют сейчас эти люди. От неожиданности у него перехватило дыхание.

На половине пути к вершине холма, примерно в миле отсюда, Аргайл заметил небольшую часовню, к которой вела дорога. Зачем ее там построили, теперь уже никто не помнил. Он направился к часовне, надеясь, что свежий воздух поможет прояснить мысли. В любом случае надо было как-то убить время.

Аргайл был так погружен в раздумья, что возвращаясь даже не знал, прошло двадцать минут или два часа. Большая часть того, что он вообразил, основывалась не на достоверных фактах, а лишь на том, о чем он знал, подозревал или догадывался. Впрочем, детали могли быть иными, значения это не имело, но картина, нарисованная его фантазией, была необыкновенно четкой. Он соединил рассказы Стоунхауса и Буловиуса с тем, что содержалось в отчете полиции, что он знал о Мэри Верней и Боттандо, считал логичным или вероятным. В свое время Аргайл посмотрел много фильмов итальянских неореалистов, и события, происшедшие в Тоскане в шестьдесят втором году, предстали перед ним в зернистом черно-белом изображении.

Итак, на вилле «Буонатерра» переполох. Исчезла картина. Ее ищут по всему дому, затем хозяин звонит в полицию. Вскоре к парадному входу подъезжает старый полицейский «фиат». Из него выходят двое. Один постарше, в штатском, направляется к двери. За ним следует другой, моложе, в плотно облегающей форме. Они не разговаривают. Нельзя, должна быть соблюдена субординация. Начальник пропускает вперед подчиненного и показывает на звонок. Подчиненный звонит. Его лицо не выражает никаких эмоций, хотя в душе наверняка бушует буря. Он презирает своего начальника. Стоит жара. В полицейском отчете об этом ничего не сказано, но в июле в Тоскане иначе быть не может. Конечно, жара.

Дверь открывает слуга, спрашивает, по какому они делу. Он ведет полицейских в небольшую комнату для посетителей и торопится доложить хозяину, который, конечно, видел автомобиль из окна своего кабинета.

Комиссар Таренто волнуется. Аргайл не мог допустить, чтобы полицейский небольшого городка вел себя при данных обстоятельствах иначе. Ведь он привык общаться с владельцами похищенных велосипедов, а не дорогих картин. Очевидно, и потерпевший, и преступник гораздо выше его по положению, поэтому он пытается казаться резким и нетерпеливым. Почтительность к сильным мира сего у него в крови. И не только у него, но и у его поколения. Может, из-за этого он служит в полиции. И не почтительность в чистом виде, а комбинация зависти и уважения к тем, кто живет богаче, чем он. А.здесь не просто богач, а знатный англичанин, образ жизни которого просто невозможно вообразить.