Аргайл заговорил с ним по-итальянски.

— Ничего не понимаю, — задумчиво произнес тот по-английски, не оборачиваясь.

— Что вы сказали?

— Да вот, этот чертов автомобиль. Негодяи. Видите? Кто-то спер двигатель. Остановился всего на минутку, прихожу, а его нет. Неудивительно, что машина не хочет ехать.

Аргайл подошел. Действительно, двигателя не было.

— А может, он сзади?

— Что?

— Сзади. Там, где обычно.

Незнакомец перестал пялиться на капот, пригладил редкие седые волосы и повернулся к Аргайлу:

— Вы автомеханик?

— Нет. Но мою версию можно легко проверить.

Ошеломленный незнакомец обошел автомобиль и поднял задний капот.

— Боже! Поразительно! Да, да… — Он посмотрел на Аргайла. — Мне повезло встретить специалиста. В таком случае будьте добры, сделайте так, чтобы он поехал.

— Я не специалист.

— Но вы явно разбираетесь в подобных вещах.

— Едва ли…

— Ну хотя бы попробуйте.

Аргайл поступил так, как всегда, когда автомобиль отказывался двигаться дальше. Проверил наличие бензина, подергал проводки, убедился, не отсоединился ли какой. Все оказалось в порядке. Он включил зажигание, и двигатель послушно завелся с первой попытки, укрепив его репутацию крупного специалиста.

Владелец машины восхищенно смотрел, раскрыв рот.

— Я не буду спрашивать, как вам это удалось. Все равно ничего не пойму. Однако большое спасибо.

Аргайл вылез из машины.

— Мне нужна вилла «Буонатерра». Может, знаете, в какую сторону идти? Водитель автобуса говорил, что отсюда недалеко.

Владелец «фольксвагена» неожиданно помрачнел.

— Да, всего двести метров. Налево. — Он резко развернулся, сел в автомобиль и отъехал, не сказав больше ни слова. Через несколько секунд вдруг остановился и, дав задний ход, вернулся на прежнее место. Выглянул из окна. — Простите мою нелюбезность. Если вы вечером свободны, приходите в гости. Мой маленький коттедж всего в миле отсюда. Перед въездом в деревню.

До ворот действительно оказалось недалеко, но к самому зданию пришлось топать по подъездной дорожке еще полчаса. Впрочем, Аргайл уже был готов к испытаниям.

Усталый, он наконец остановился в прохладной тени между колоннами у дверей великолепного образца архитектуры эпохи Возрождения. Дернул дверной колокольчик. С обеих сторон гравиевую подъездную дорожку окаймляли покрытые лишайником статуи. Справа виднелся парк, разбитый в смешанном англо-итальянском стиле. Правильные геометрические формы, однако без намека на унылую строгость. Шелест листьев доносился даже сюда. Поистине «Буонатерра», подумал Аргайл, то есть хорошая земля. Если бы у него было много денег, он бы поселился именно в таком месте. И наполнил бы дом приятнейшими вещами, какие только можно найти. Впрочем, деньги потребовались бы огромные. В двадцатые годы, когда Стоунхаус покупал виллу, его соперниками были несколько музеев и горстка чудаков, таких же, как и он, готовых выложить приличные деньги за «мадонн» пятнадцатого века и прочее. Теперь на этом поприще конкурируют миллиардеры и международные корпорации. Трудно сказать, сколько предметов из коллекции Стоунхауса, когда-то находившихся в этих стенах, теперь спрятаны в темных банковских сейфах. Наверняка приличное количество.

А этот особняк, построенный для флорентийской знати, по странному капризу судьбы теперь принадлежал студентам, которые по вечерам на этих лужайках, наверное, бросают друг другу пластиковые диски.

Дверь отворилась, и меланхоличные размышления Аргайла прервал приятный голос с мягким выговором американского юга. Через полчаса, устроившись и приняв душ, Аргайл снова встретился со своим гостеприимным хозяином-южанином. Его звали Джеймс Кершо.

— И сколько сейчас у вас здесь студентов? — спросил Джонатан, с любопытством оглядывая пустые коридоры.

Внутри ничто не напоминало учреждение. Он представлял, что его встретят шум голосов и запахи пищи. На дверях и стенах, окрашенных в обязательный голубовато-серый цвет, должны были красоваться многочисленные таблички. Ничего похожего.

— Пока ни одного, — ответил Кершо. — Перспектива провести несколько месяцев в тосканской глубинке наших студентов не привлекает. Почему — точно не знаю, но догадываюсь. Видимо, университетские преподаватели, приезжающие сюда каждый год, делают все возможное, чтобы отговорить студентов от поездки. Первоначальный замысел, — продолжил он, направляясь с Аргайлом на веранду в задней части особняка, где был накрыт стол, — как всегда, провалился в какую-то административную черную дыру. Виллу купил для университета один крупный меценат. Продать ее невозможно, такова воля дарителя. Объем курсов на кафедре итальянской культуры в последние годы сильно сократился, и теперь сюда приезжают только студенты, владеющие итальянским. Это выпускники, которых всего полдюжины в год. Да и те еще не прибыли.

— Значит, большую часть года вы живете, как мелкопоместный дворянин эпохи Возрождения.

— Именно так. Конечно, рано или поздно этому придет конец, но я намерен наслаждаться, сколько возможно. Хотите шампанского? Разумеется, оно не настоящее. Если мы начнем пить шампанское хотя бы раз в неделю (а нас здесь восемь человек), то определенно обратим на себя внимание.

Аргайл согласился, что в данных обстоятельствах сдержанность необходима.

— Рад, что познакомился с вами, — сказал Кершо. — Приятно поговорить со свежим человеком. Что вас конкретно интересует?

— Я пишу статью и в качестве центрального пункта намерен использовать коллекцию Стоунхауса. Конкретно меня интересует одна картина. У вас ведь есть все материалы относительно коллекции?

— Да. Но вы первый, кто о них спрашивает. У историков искусства коллекции двадцатого века, кажется, не являются самой горячей темой. Во всяком случае, пока. И о какой картине идет речь?

— «Мадонна». Мотив непорочного зачатия.

— Чья?

— Не знаю. Она была в коллекции виллы «Буонатерра».

— Понятно, понятно… Вы продаете картины?

Вопрос провокационный. Ученые и арт-дилеры уважают друг друга в одинаковой степени. Они вежливо кивают друг другу, улыбаются, но за всем этим скрывается презрение. Ученые убеждены, будто арт-дилеров интересуют лишь деньги, а дилеры считают ученых беспомощными чудаками. И это заблуждение непоколебимо.

— Ну что вы! — торопливо возразил Аргайл. — Я профессор университета в Риме. Кафедра истории искусств.

— Вы думаете, это неизвестный шедевр Джотто?

— Нет-нет. Картина, только фрагмент. Это статья для научно-популярного журнала. Взгляд на художественное коллекционирование как на своего рода искусство. Понимаете, коллекции создаются, распадаются, создаются вновь, все это имеет определенную эстетическую форму. Начать хотя бы с того, что Сулла присоединил к Риму Афины. Константин передал большую часть Римской империи Византии. Затем венецианцы захватили Византию, Наполеон захватил Венецию, а немцы Париж. Все это время художественные коллекции различным образом перераспределялись. А после войны огромное количество произведений искусства ушло в Америку. При этом постоянно менялась и ценность работ. В общем, что-то в этом роде.

Кершо усмехнулся. Его диссертация была посвящена «Характерным формам и наличию взаимосвязи между смысловыми каркасами в венецианских фресках позднего Возрождения».

— Но на данный моменту меня мало материала, — признался Аргайл. — Надеюсь, накопаю что-нибудь здесь.

— Давайте вначале закончим обед, — предложил Кершо. — Потом вы отдохнете, мы попьем на балконе кофе и примемся за работу. У вас есть какие-нибудь планы на вечер?

— Вообще-то меня пригласил выпить один старикашка, я помог ему завести машину. По выговору вроде англичанин. Мне показалось, он отставной военный. Слегка чокнутый.

— Старый «фольксваген»?

— Да. Вы его знаете?

— Это Роберт Стоунхаус.

Аргайл вскинул брови.

— После продажи виллы, — объяснил Кершо, — он поселился неподалеку в неплохом коттедже. С миллионерскими замашками ему пришлось расстаться, но денег у него по-прежнему больше, чем вы и я когда-либо видели в своей жизни. Нас он недолюбливает. Приглашение поступило до или после того, как он выяснил, куда вы направляетесь?