Полковник протянул в сторону адъютанта руку, и в ней оказалась раскрытая замшевая коробочка, в бархатном зеленоватом нутре которой лежала усыпанная зелеными камушками восьмиконечная звезда с крупным, в половину фасолины, бриллиантом в центре. Когда полковник нацепил ее на грудь совершенно остолбеневшего Мальчикова, тот только почувствовал, как от ее тяжести оттянулась и съехала на бок футболка, да успел краем глаза приметить, как президентский адъютант с помощью переводчика вписывает его имя в диплом. Вокруг грянули аплодисменты.

…Когда, совсем уж под утро, прием закончился и всю делегацию усаживали в микроавтобусы, чтобы везти обратно в гостиницу, к Мальчикову подошел вместе с переводчиком молодой, с усиками, офицер, весь перетянутый ремнями, козырнул, приложив к позументу фуражки руку в белой сетчатой перчатке, и пригласил «гостя его превосходительства» в поданный к самым ступеням «мерседес». Последнее, что заметил Мальчиков, был печальный взгляд делегатского чекиста, после чего дверца мягко захлопнулась и он, сидя со своим кожаным дипломом за спиной занявшего место с шофером офицерика, был отвезен в единственный уцелевший за годы переворотов хилтоновский отель, на площади перед которым и красовался бронзовый дедушка полковника в широкой фуражке и с биноклем на груди.

В огромном номере со сверкающей никелем ванной и застланной ковром гостиной со стеклянными дверьми переставший чему-либо удивляться Мальчиков обнаружил два внушительного вида чемодана крокодиловой кожи. В них он нашел светлый в полоску и темный вечерний костюмы, кипу сорочек самых нежных оттенков и одну белую, три пары обуви, белье, два галстука, яркий и строгий, несессер с бритвой, одеколоном и всякой маникюрной мелочью, а на маленьком инкрустированном бюро красного дерева – раскрытый, змеиной кожи, бумажник с пачечкой стодолларовых купюр, визитной карточкой президента и еще каким-то узким замшевым футлярчиком, в котором оказалась золотая галстучная булавка с бриллиантиком. Глаз у полковниковых адъютантов был острый: костюмы и все остальное пришлись ровно впору, даже туфли не жали. Впрочем, они были сшиты из мягчайшей кожи, мгновенно принимавшей форму Мальчиковой ноги. Он пересчитал доллары: три тыщи.

В половине седьмого утра Мальчикова разбудил телефон. Он сразу понял, кто звонит, так что тот мог бы и не представляться. Но все-таки услышал: «Говорит Иван Иванович из представительства „Аэрофлота“. Ровно в семь я жду вас у памятника».

У Мальчикова хватило ума одеться во все прежнее, свинтив только орден, от которого на футболке осталась дырочка, и уже поджидавший его, прежде им не виденный, аэрофлотовец, окинув его взглядом, понимающе усмехнулся. Он крепко, без слов, взял его за руку, как бы пожав ее, и в то же время дав понять, куда следовало двигаться. У начала уставленной молодыми пальмами аллейки, ведущей к стеклянному входу «Хилтона», представительский неожиданно остановился, загородив Мальчикову дорогу, и без всякого предисловия сказал:

– Значит, барахло оставляете себе, а орденок придется сдать. Сами понимаете.

Он посмотрел на Мальчикова и, увидев, что тот молчит, добавил мягко:

– Ну, не будьте ребенком. Это ж валюта. Мы вам потом копию сделаем и отдадим.

– Да, но вы – кто? – решил все-таки уточнить Мальчиков.

Тот покачал головой:

– Сами знаете же… Ну-ну. Если хотите, можете звать меня просто Ваней (они были примерно одних лет). Сейчас прямо и зайдем к вам. Воды попить. Говорить ничего не станем там – просто отдадите, и все.

И «Ваня» повернулся и зашагал по уже подметенной и вспрыснутой водой аллее к отелю, не слишком быстро, чтобы Мальчиков не отставал.

В номере Мальчиков открыл чемодан, вынул из новой туфли орден и молча протянул пришедшему.

– Деньги… – чуть слышно выдохнул гость.

Мальчиков достал бумажник. Гость вынул банкноты, пересчитал, отделил три бумажки, вложил их обратно и вернул змеиный бумажник Мальчикову, а остальные положил во внутренний карман своего пиджака. Мальчиков при этом смог заметить светлый, но уже потемневший от пота ремень, уходивший через плечо под мышку.

– Булавка… – так же неслышно выдохнул пришелец.

«Про нее-то откуда знают?..» – мелькнуло у Мальчикова.

Он вынул из кармана замшевый футлярчик и положил на стол.

– Потерять ведь могли! – укоризненно качнул головой гость.

Через секунду он уже направлялся к дверям. И только на пороге, взявшись за сияющую бронзу ручки, обернулся к Мальчикову и приветливо улыбнулся:

– Ну и повезло же вам! То-то дома станете рассказывать! – и вышел, прикрыв дверь за собой.

В оставшиеся до отъезда часы Мальчиков обследовал карамельский супермаркет, где купил набор серебряных украшений жене, маленький магнитофон себе и сувениров на всю группу. Руководителю он подарил электронные часы с календариком, а его заместителю-чекисту такие же, но без календаря. Оба приняли подаренное без разговоров, но об ордене ни они, ни другие из группы ни разу не упоминали. Делегация вернулась в Москву.

Мальчикова так и подмывало рассказать о небывалой награде приятелям и на работе, но что-то словно удерживало, и он так никому и не сказал ни слова. А про чемоданы с добром и серебряные безделушки буркнул что-то неопределенное, и жена не стала допрашивать: привез и привез. Ни ордена своего, конечно, ни копии его Мальчиков так и не увидел. А со временем и само приключение стало как-то размываться, его заслонили другие поездки, и оно словно переместилось в то отделение памяти, где хранится не случившееся, а прочитанное, или услышанное от кого-нибудь, или приснившееся вовсе.

Только года четыре спустя Мальчиков еще раз вспомнил удивительную ночь в президентском дворце. Он дежурил по редакции, и в ворохе других тассовок ему попалась коротенькая информация о гибели давно уже смененного следующим переворотом полковника в авиакатастрофе где-то в джунглях, подстроенной, кажется, западными спецслужбами. Но в тот день было важное хозяйственное совещание в Кремле, и заметка в номер не попала.

– Не рви им сети. Пусть себе комаров ловят, – сказал Юрий Леонидович К. своему маленькому сыну. Тот, уже в пижамке и с каемкой зубной пасты вокруг рта, стоял в прихожей с бадминтонной ракеткой в руке, стараясь дотянуться до рогатого светильника, от которого тянулся к стене узкий веер паутинки с шевелящимся черным паучком.

– Иди, иди. Мама давно бы в постель загнала, – К. подтолкнул мальчика к двери в детскую.

– Пап, а откуда паук паутину берет? – спросил тот, забираясь под одеяло.

– Природные ткачи, – объяснил К. – Там у них такие железы на брюшке. Очень прочная нить, между прочим. Если из такой обычную нитку сделать, килограмма два выдержит. А то и больше… Вот досюда можешь дочитать и спи.

Юрий Леонидович поцеловал сына и вышел, прикрыв за собой дверь. «Вообще-то надо бы к ее приезду смахнуть», – подумал он и коснулся пальцем свежепротянутой поперек прихожей нити. Она показалась ему какой-то особенно прочной, будто струна. И он ощутил что-то вроде холодка между лопатками.

Уже у двери в большую комнату он обернулся и поглядел снова. Паутина явно стала больше и уже не плоской, а какой-то объемной, многослойной конструкцией, вроде уменьшенной модели современных рыболовецких сетей – он такую в детстве видел на ВДНХ в павильоне морского флота. И пауков теперь копошилось двое – черный и желтоватый.

«Подружку привел, – подумал Юрий Леонидович. – Все тянет и тянет из себя, прямо фабрика. Ее бы сдавать, как коконы, на переработку. Американцы вроде пробовали. Завтра же всюду пропылесосить».

Юрий Леонидович вернулся к своей газете на диван, но прежде выпустил, как обычно, из клетки зеленого попугайчика – полетать по комнате.

Он, видимо, задремал. Потому что, когда открыл глаза, ни с улицы, ни от соседей не доносилось ни звука. Только будильник на буфете тикал, но в полумраке не разглядеть, сколько показывает.