Принесли ли большую пользу мои путешествия (если оставить в стороне частые визиты в Соединенные Штаты) «кабинетному аналитику»? Не уверен в этом. В основном я располагаю той же информацией, что и мои читатели; и они и я черпаем ее из телеграфных сообщений. Поэтому все зависит от знания обстановки, в которой происходит событие. Например, в 1973 году, когда египетская армия переправилась через Суэцкий канал 171, некоторые мои товарищи по «Фигаро» позволили одурманить себя израильтянам из посольства. Роже Массип озаглавил свою статью «Западня», предположив, что египтяне попали в ловушку, поставленную хитроумными израильтянами. На следующий день я сделал то, что, можно сказать, не делал никогда, — написал статью, где открыто возражал Р. Массипу. Я был убежден, что израильтяне позволили застать себя врасплох. Почему? Я знал — и все в мире должны были бы знать, что на линии Барлева находились лишь несколько сотен солдат и что Суэцкий канал нетрудно преодолеть. Каким образом шестьсот солдат армии Израиля, расставленные на сотнях километров, могли помешать целому войску перейти канал? Что касается уничтожения египетского плацдарма, то как израильтяне могли бы добиться этого в самое ближайшее время, если они еще не провели мобилизацию? Израильская армия, численность которой в мирное время невелика (тогда — примерно 300 тысяч человек), рассредоточена по трем фронтам, она не могла немедленно перехватить инициативу у своего основного противника, египетской армии. Я частично ошибся, ибо израильтяне, не ожидая сосредоточения своих сил, бросили на плацдарм моторизованную бригаду, которая была разгромлена. Я совершил ошибку, так как не думал, что командование способно допустить подобный промах, став жертвой своей недооценки противника.
В другой ситуации рассуждения в уединении послужили мне лучше, чем вашингтонские слухи. Когда телеграф принес сообщение о том, что северокорейские дивизии пересекли 38-ю параллель, у меня сразу же возникло убеждение: команда Трумэна не допустит исчезновения республики, созданной под эгидой ООН 172, на территории которой еще находились американские войска. События в Корее — а кто во Франции или в Европе беспокоился о Корее? — бросали вызов Американской Республике. От ответа на этот вызов зависело суждение мира о Соединенных Штатах: согласятся ли они взять на себя имперское бремя? Я не сомневался в ответе, дал понять, каким он будет, и заранее одобрил его в статье от 27 июня под заголовком «Испытание силой»[126] («Epreuve de force»), в то время как Ж.-Ж. Серван-Шрейбер телеграфировал из Вашингтона в «Монд»: «Америка не будет воевать ради Кореи, как она не стала воевать, когда американский самолет был сбит над Балтикой…» В моей статье обоснованно делался упор на обязательства, принятые Соединенными Штатами по отношению к Южной Корее: «…безопасность и процветание Южной Кореи являются наилучшим фундаментом доверия для всех народов Азии» (заявление Трумэна); «…я надеюсь, что дни, которые я только что провел здесь, будут еще одним доказательством того, что Корея не оставлена на произвол судьбы» (Дж. Ф. Даллес, за неделю до начала агрессии). Ж.-Ж. Серван-Шрейбер считал военное невмешательство Соединенных Штатов делом решенным и отсюда заключал, что «вся внешняя политика Америки должна быть полностью пересмотрена и прояснена». Он был прав: если бы Соединенные Штаты не пришли на помощь Южной Корее, им пришлось бы пересматривать всю свою внешнюю политику — это и позволяло мне предвидеть решение, которое действительно принял Трумэн и насчет которого сомневался обозреватель, находившийся на месте событий.
На Ближнем Востоке я в двух случаях смог измерить шансы и риски предвидения, основанного на рассуждении. Весной 1956 года, во время моей первой поездки в Израиль, куда меня пригласил Иерусалимский университет, я прочел лекцию об арабо-израильском кризисе. Тогда на границах страны множились военные инциденты: атаки фидаинов 173, ответные действия израильской армии. Весь мир испытывал страх или надежду, ожидая в любом случае крупных военных операций. Я же говорил, что великие державы остановят эти действия буквально через несколько дней.
Когда стали задавать вопросы, профессор Акцин спросил меня, сколько дней великие державы смогли бы предоставить воюющим сторонам, чтоб обязать их прекратить кровопролитие, даже принудить к этому. Я ответил: минимум — три дня, максимум — восемь или девять. Национализация Суэцкого канала изменила условия арабо-израильской войны, но в общих чертах великие державы, в особенности Соединенные Штаты, повели себя так, как я предсказывал. Особой заслуги в этом не было: тогда, в 1956 году, Соединенные Штаты господствовали в международной системе и прибегали к своей мощи, для того чтобы навязывать или запрещать некоторые методы действий; в особенности они осуждали и предупреждали, по мере возможности, применение оружия.
Через десять лет, в 1966 году, я снова оказался в Израиле — как гость Института национальной обороны, армейского учреждения, где офицеры совершенствовали свою оперативную и политическую подготовку. В его стенах до меня выступали Т. Шеллинг, Г. Киссинджер, Г. Кан. Мой визит пришелся на годовщину создания государства Израиль, каждый раз отмечаемую военным парадом. После парада я завтракал с несколькими генералами. Завязался разговор с генералом Вейцманом, он тогда командовал авиацией и должен был через год уйти в отставку. Я рассказал ему о тех вопросах, которые мне задавали шесть лет назад в университете, и о моих ответах на них. «Если вы такой хороший прогнозист, то скажите мне, что произойдет в ближайшие годы». Мой ответ сводился к следующему: «Если Насер проявит благоразумие, он не должен развязывать новое сражение до тех пор, пока ощутимым образом не изменится соотношение сил. В настоящий момент часть египетской армии завязла в Южном Йемене. Если события будут следовать логике, то Израилю не придется столкнуться с опасностями в течение ближайших лет». — «So, we will have a dull life» [ «Стало быть, нас ожидает скучная жизнь»], — ответил командующий авиацией, ставший сегодня «голубем» (он участвовал в переговорах с Садатом). В следующем году произошла Шестидневная война; 174 Насер не «проявил благоразумия». Военные советники Насера скрыли от него уязвимость египетской авиации, а сам он переоценил свои военные и политические возможности. Со своей стороны, я недооценил риск случайности в той взрывоопасной ситуации, которая существовала на Ближнем Востоке.
В моей памяти осталась еще одна ошибка, менее извинительная. Вооруженные столкновения между китайцами и индийцами на границе в Гималаях в 1962 году никоим образом не могли вылиться в настоящую войну, как я какое-то время полагал 175. Ни одно из двух государств не видело в этом интереса и не имело для этого средств. Более того, если бы я раньше изучал военные и дипломатические традиции Китайской империи, то сразу же осознал бы природу военных действий — «урока», преподанного Китаем, не сомневался бы в том, что в ближайшее время эти действия будут приостановлены, а не предполагал бы продвижения китайских войск[127]. Сразу же после этого случая я решил изучать дипломатические и военные традиции Поднебесной.
Само собой разумеется, анализ политики, внутренней или внешней, на страницах ежедневного издания не имеет своей целью предсказывать ход событий, даже в самой краткосрочной перспективе. Такой анализ должен обеспечивать понимание события, включая его в более обширное целое: разъяснить американское решение, излагая концепцию вашингтонских руководителей, различные ограничения или давления, которым они подвержены; или же объяснить советское вторжение в Чехословакию, рассказывая о сущности советской системы, о том, как кремлевские властители видят мир, какому кодексу поведения следуют. Пророчество Ницше — великие войны разразятся в XX веке ради господства над миром во имя соперничающих философий — подтверждается на наших глазах в течение вот уже более чем полувека. Специалисты, анализировавшие мировую политику, и еще более — французские государственные деятели ошибались в 30-е годы, ибо упорно продолжали считать Европу центром вселенной, рассматривали Третий рейх как некую разновидность империи Вильгельма, едва ли оригинальную, не верили, что Советский Союз по своей природе отличается от царской России. Сегодняшние журналисты приобретают в журналистских школах навыки, приемы, технику, которые любой может усвоить за полгода в большом объеме. Однако эти школы не дают главного — знания истории и культуры народов, теории и практики Ленина и Сталина, механизма действия Конституции Соединенных Штатов. Если чтение газеты является для современного человека утренней молитвой, по выражению Гегеля, то журналист наделен задачей weltgeschichtlich[128] на низовом уровне. Он должен включать событие в планетарную сеть и одновременно выявлять смысл и значение этого события.
